Рассказ
Это было в год тридцатилетия Победы. Кусты сирени, рассыпав белые грозди цветов, благоухали, сияли, словно застывшие слёзы прошлой беды, взметнулись к солнечному весеннему небу праздничным салютом. В центре шахтё ского посёлка возле клуба, у памятника солдатам, погибшим при освобождении Донбасса от фашистов, с самого утра собирались ветераны.
Играл оркестр…
Колоны школьников, шахтёров и всех остальных жителей Михайловки шли с красными знамёнами, транспарантами, цветами, воздушными шарами и флажками.
Торжественно, весело и с огромным душевным теплом,
в едином порыве народном, в едином восторге и благодарности к тем, кто отстоял свободу нашей земли, к тем,
кто, не жалея сил и своей жизни, проливал кровь во имя
будущего — этого светлого будущего мая…
* * *
— Пап, расскажи про войну…
— Собирайся на парад, война ты моя непутёвая, опять
Надежда Павловна мне будет высказывать, что сын опоздал в школу. Ты хоть сегодня меня не подводи. И не вздумайте, когда будете идти в колонне, со своими дружками
взрывать воздушные шарики у малышей.
— Пап, а правда, что у немцев каски были с рогами?
— Самые главные рога у Гитлера были, но мы их обломали…
— Пап, а ты фрицев убивал?
— Вот ты достал с утра, прилип, как банный лист: пап
да пап, — сказал отец, поправляя на парадной гимнастёрке ордена и медали, затем серьёзно взглянул на сына:
— Ты мне скажи, Игорь, что вы давеча натворили в
школе? Я же всё равно узнаю. Мать молчит как рыба,
боится, что выпорю тебя. Рассказывай, не переживай, в
честь праздника тебе индульгенция будет.
— Что за индуль-индульгенция такая, — испугался малый, — не-е, ты лучше выпори.
Отец рассмеялся и погладил сына по белобрысой голове:
— Можно и выпороть, но сегодня я тебе амнистию
объявляю.
— Опять ты какие-то слова непонятные говоришь, —
обиделся Игорь и, не решаясь рассказать отцу о школьном происшествии, хотел было уходить, но отец его оста- новил:
— Ладно, не пыхти. Говорю, я сегодня добрый, не трону. Что случилось у вас в классе?
Игорь сначала робко, а потом, видя спокойный настрой отца, всё веселее стал рассказывать о совсем недетском баловстве. Дело в том, что его дружок Федька
притащил в школу ручную гранату «лимонку», смертоносный заряд был без запала, и опытный в этих опасных
шалостях мальчишка спокойно пугал гранатой девчонок,
а затем ему пришла дерзкая идея подложить «лимонку»
в классный журнал учительнице по алгебре Валентине
Васильевне. Она, как казалось балагуру, всех уже достала
своими формулами и всегда пугала родителями или того
хуже директором.
— Вот он и решил тоже попугать училку, — рассказывал уже бойче Игорь.
— А чё это говоришь — он, а ты что, ни при чём? —
спросил отец.
— Граната-то у Федьки была, они её в балке нашли с
Валиком из 8-го Б. Федька на стол «лимонку» подложил и
журналом прикрыл. Когда Валентина Васильевна вошла
в класс, я рядом с учительским столом стоял, вот поэтому
она потом и подумала, что это я сделал. Она поздорова- лась с нами и взяла журнал, а под ним граната, вот тут-то
и случился с ней припадок, чуть было на пол не рухнула…
— Да, урок вы сорвали, черти, разве можно так шу- тить? Гранату где взяли? Опять в дьковские балки ходили?
Сколько раз я тебе говорил: опасная это игра — рыться
в старых окопах! — хмуро улыбнулся отец, представляя,
какой переполох устроили бесенята.
Каждый год с приходом весны, с первыми ручьями и
ласковыми солнечными лучами, когда овраги и балки
сбрасывали снежное одеяло, обнажался на отрогах Дон- басса зверский оскал прошедшей войны. Земля в окру- ге просто нашпигована железом. С каждым годом уходя
глубже и глубже в толщу времени и грунта, гуляющая
смерть прошлого иногда напоминала о себе оголившим- ся ржавым боком мины или снаряда, а то и человечески- ми костями...
Здесь, неподалёку от шахтёрского посёлка Михайлов- ка, у села Дьяково осенью тысяча девятьсот сорок пер- вого года разыгралось ожесточённое сражение. Танки
фон Клейста фашистской группы армий «Юг» рвались к
воротам Кавказа Ростову. На фоне битвы под Москвой
сражение на южном участке советско-германского фрон- та, конечно, по своим масштабам несопоставимо, но
благодаря мужеству и героизму русского солдата враг
был остановлен под небольшим селом Дьяково. Если бы
была отрезана Донбасская группировка Южного фронта
советских войск, уже в сорок первом году фашисты могли
выйти к Волге и Кавказу. Здесь, как и на всех остальных
участках кровавой жатвы, у каждого солдата были свои
несколько метров родной земли, в которую он, вгрызаясь
всем своим естеством, стоял насмерть…
— Ну и чем дело закончилось? — спросил отец.
— Потом нас всех директор к себе в кабинет согнал и
стал пугать детской комнатой милиции, гранату отобрал
и подзатыльников всем надавал… Потом за родителями
отправил. А потом я боялся, что ты меня отдубасишь. По- этому потом мамку попросил не рассказывать тебе, хотя
я и не виноват…
— Потом, потом, заладил… Отдубасить тебя мало! По- том... Не виноват ты! В клуне патроны ржавые, в коробке
под старым шифоньером, чьи я нашёл? Игорь, прекращай
ерундой заниматься, мало тебе примеров: вон Сёмка Корот- ков безрукий ходит, сорокалетний мужик и кому он нужен
инвалид? Вот также мальчишкой лазил по балкам и попал
под раздачу, тол вываривал из снарядов, ладно тогда сразу
после войны этого добра было столько в округе, что люди
боялись в лес по грибы ходить и коров по полям с опаской
гоняли. А сейчас-то тридцать лет прошло, как отгремела ока- янная. Одеты, обуты, голода не знавали, учитесь и радуйтесь
жизни! Смотри, времена-то какие настали, хорошие време- на! Страна наша великая и народ наш советский великий,
труженик… Колька Скрипник у нас на шахте работает, чуть
больше двадцати, а уже на Героя Социалистического Труда
метит. Вот с кого нужно пример брать!
Во дворе залаяла собака. На пороге дома нарисовался
сосед Тимофеевич, при параде, в новом бостоновом ко- стюме, на лацкане которого нашли своё место два ордена
Красной Звезды, а с другой стороны его широкой груди в
ряд сияли три медали «За отвагу».
— Николай, хватит чистить свои побрякушки, пошли,
наши уже все собрались. О, и Игорь Николаевич здесь,
привет, герой, на парад идёшь? — сосед крепко, по-мужски пожал руку мальчишке.
— Идёт, идёт, я ему тут лекцию читаю в честь праздника, — вместо сына ответил Николай.
— А чё натворил?
Николай пересказал Тимофеевичу школьную историю,
сосед от души громко рассмеялся, приговаривая:
— Вот сорванцы, вот сорванцы, а учительница, говоришь, обомлела от страха? Вот сорванцы! Вот удумали
барбосы!
— Ты ещё здесь? Шагом марш в школу! — прикрикнул
на сына Николай.
В дом вошла мать. Статная, лет сорока пяти, женщина
окинула взглядом мужиков.
— Красавцы, ну прям красавцы, хоть куда!
— Это правда, Любаша, хоть куда, хоть туда, хоть отту- да... Привет тебе категорический от меня и с праздником!
— обнял Иван Тимофеевич Николаеву жену.
— Я торбу собираю на природу. Коля вчера мясо зама- риновал. После парада идёшь с нами на поляну в бал- ку? Шашлычок пожарим на углях, — сказала Люба, осво- бождаясь от крепкой руки Тимофеевича.
— Не знаю, Люба, может, и пойду, после парада видно
будет.
— Пошли, наши девчата из Ровенёк с мужьями прие- хать должны к обеду, компания будет весёлая, картошки
спечём и в картишки поиграем.
— Пойдёт, пойдёт, никуда он не денется, — сказал Ни- колай.
— Вы только после парада не нажритесь водочки, а
то я вас знаю, щас встретитесь с дружками и понесётся
душа у рай! Игорёк, айда, я молочком тебя парным напою
и булочку слопай, а то до обеда проголодаешься. Пошли
быстро, Федька уже пришёл, ждёт тебя.
Мать с сыном вышли из дома и направились в летнюю
кухню. Николай, рассматривая себя в трюмо, пытался втя- нуть живот и защёлкнуть офицерский ремень.
— Ты когда, Коля, сбросишь энту гимнастёрку, неужто
на костюм в шахте не заработал?
— Дорога́ она мне, Тимофеевич, и галифе, и сапоги
хромовые, врос я в них. Вот только животик обвис, а на- дену форму свою дембельскую и другим человеком себя
чувствую, помолодевши лет на тридцать…
— Ты, случаем, шинелку свою прострелянную из сорок
четвертого не припас, а то бы и её напялил…
— Знаешь что, друг мой сердешный, Иван Тимофее- вич, давай-ка по стопарику, за Победу! У меня здесь не- прикосновенный, так сказать, запас есть.
Николай отодвинул книги в этажерке и вынул бутылку.
— Настоящий пятизвёздочный армянский коньяк! Это
кума из Луганска на день рождения мне подсуетила. Дер- жу на особый случай, не знаю, что они там городские в
этой «коняке» находят, но пить его и без закуски можно,
тёплая зараза — нутро греет…
Друзья поздравили друг друга с Победой, выпили и
обнялись…
* * *
Николай Иванович Воронцов семнадцатилетним юношей ушёл на фронт. Бросала его судьба по военным дорогам с осени сорок первого до лета сорок четвертого года,
до наступления в Белоруссии.
Когда стратегическая наступательная операция «Багра- тион» вступила в свою завершающую фазу, стрелковая
дивизия, в которой воевал Николай, была введена в про- рыв из второго эшелона.
Земля гудела от грохота разрывов и лязга гусениц тан- ков, следом в прорыв пошла пехота, вот тут-то и достала
его крупнокалиберная разрывная фашистская пуля, вон- зилась в левый бок… Шинелька, скатанная в скадку, спас- ла тогда Николая Ивановича.
Почти три года на передовой обходила стороной сол- датская беда Николая. Ни одной царапины, если не брать
в расчёт лёгкие контузии от бомб и снарядов, что тысяча- ми тонн сыпались на голову наших воинов; но они цепля- лись за каждую пядь родной земли, отступали в крови и
боли, а потом гнали врага в загривок, рвали фашистскую
гадину в клочья.
«Заговорённый ты, Воронцов, — говорил Николаю
комбат после очередного боя, — коль обходит стороной
тебя смертишка в боях жестоких, значит, жить будешь
долго!»
Порой в их батальоне оставались считанные бойцы,
нетронутые огненною плетью войны, а Воронцов был из- битый, помятый, но целый.
С комбатом Егоровым Николай Иванович два года во- евал, бывал в таких переделках, что, казалось, семь раз
можно было остаться без головы. Отступал с боями до
предгорий Кавказа, потом бил фашиста в родных донских
степях, после освобождения Донбасса гнал немца до
Днепра. Уцелел Воронцов и на Букринском плацдарме.
После освобождения Киева остатки их батальона прошли
по Крещатику уже без Егорова, при форсировании Дне- пра прямое попадание снаряда в плот, на котором был
комбат с бойцами, разорвало в щепки на глазах у Николая
Ивановича… и упокоили холодные осенние воды великой
реки души наших воинов.
Эта страшная картина кровавого фонтана днепровской
воды с ошмётками тел, кусками плота и шипящей пены на
всю жизнь осталась в сознании Николая Ивановича. Это
мгновение в разных интерпретациях врывалось в трево- жные кошмарные сны солдата, и, каждый раз просыпа- ясь в холодном поту, он видел страшный кадр смерти…
Видел, как наяву, снова и снова — сотни раз переживая
малый кусочек своей большой солдатской судьбы, он по- нимал: через какое горе, через какую трагедию прошёл
наш народ; и когда спрашивали его, что больше всего
врезалось в память ветерана, он отвечал, смахивая ску- пую солдатскую слезу: «Битва за Днепр…»
За форсирование Днепра Николай Иванович получил
свой главный орден Красного Знамени, хотя больше все- го он дорожил, как и многие простые труженики войны,
первой, самой солдатской медалью «За отвагу».
И вот теперь в Белоруссии его несли санитары с разо- рванным боком. Воронцов, лёжа на носилках, понимал,
что ещё живой. Он не помнил, как его выносили с поля
боя, не помнил, как оказали первую помощь, но теперь
он осознавал, что живой и выжить нужно, во что бы то ни
стало нужно выжить…
В медсанбате врач, рассматривая рану, приговаривал:
«Были бы кости, а мясо нарастёт. Повезло тебе, солдатик,
шинелька спасла, — доктор, осторожно вынимая из раны
инородные кусочки материи, фрагменты искромсанных
рёбер и мелкие осколки разрывной пули, разговаривал,
казалось, сам с собой. — Так, почка целая, так, что тут…»
Николай, проваливаясь в бессознательные скитания
души, урывками слышал фразы военврача и санитаров,
он не ощущал боли, потому что всё его тело было сплош- ной болью. «Срочно нужно отправлять его в госпиталь, по
всей вероятности, есть мелкие осколки от пули в кишках,
может начаться перитонит, нужна срочная операция», —
сказал доктор санитарам. «Ну, что там?» — в очередной
раз очнувшись, спросил Воронцов. Врач, прикладывая
огромный марлевый тампон к ране, ответил: «Жить бу- дешь, солдатик!»
Николай простонал: «Мне бы попить, водички дюже
хочется…» Доктор, обращаясь к санитарам, сказал: «Нука, осторожно приподнимите его, — и, мотая широкий
бинт вокруг живота, строго предупредил, — ни в коем
случае не давать ему воды. В госпиталь, срочно!»
Без малого восемь месяцев скитался Воронцов по го- спиталям. Рана заживала очень долго, сказалось отсут- ствие двух нижних левых рёбер. Рубец от хирургическо- го скальпеля поперёк всего живота давно зажил и стал
рассасываться, а вот изуродованный бок Воронцова то и
дело давал о себе знать, не хотел заживать.
«Как твоя рана, братишка?» — спрашивал одноногий
сосед по палате. «Бывает рана, брат, что и шапкой не на- кроешь, так это про меня…» — отвечал Николай.
Фашистов громили уже под Берлином, когда Нико- лай Иванович Воронцов стоял пред очами медкомиссии.
Председатель что-то быстро писал в личном деле, а по- том, подняв голову и внимательно посмотрев на солдата,
сказал: «Вы комиссованы, товарищ Воронцов, отправляй- тесь домой. Восстанавливайте Донбасс, в народном хо- зяйстве нужны рабочие руки…»
Завхоз госпиталя, имея симпатию к Николаю, выдал
ему почти новенькую гимнастёрку, галифе и хромовые
сапоги. Воронцов прикрепил на грудь ордена и медали и,
распрощавшись с друзьями-товарищами, отправился из
госпитальной Самары в родные донецкие степи.
Весна сорок пятого взорвалась буйным цветением и
победным салютом. Николай устроился на шахту в меха- нический цех слесарем. В конце сороковых повстречал
свою суженую Любашу, женился, пошли детишки. Моло- дая семья обживалась, строили дом, денег не хватало, и
Николай Иванович решил пойти работать под землю. Вот
тогда он и подружился с Иваном Тимофеевичем, он был
на шахте десятником добычного участка. Фронтовик-раз- ведчик помог Воронцову устроиться в бригаду и опреде- лил Николая вагонщиком под лаву.
Вот так они и грузили антрацит добрый десяток лет,
пока не рванул метан от искры высоковольтного кабе- ля. Их добычную бригаду бросили, как тогда говорили,
«на прорыв», поднимать отстающий участок на одной из
краснолучских шахт треста «Фрунзеуголь», куда входили
и ровеньковские угольные предприятия. Передовая бри- гада взялась за дело основательно: навели порядок в за- бое, почистили конвейера, подремонтировали технику и
пошла добыча. Но с подземной стихией не поспоришь!
Внезапно произошёл выброс газа, который скопился
в забутах вентиляционного штрека. Силовой кабель под
нагрузкой прострелил и поджёг метан: хлопок, взрыв! Ог- ненная волна прокатилась по лаве, унося жизни шахтё- ров добычного звена. Николай, утопая в пыли и дыму, на
откаточном штреке включился в самоспасатель. От бо́ль- шей трагедии горняков спас водяной заслон, который по- гасил первый взрыв. Полиэтиленовые ёмкости с водой,
подвешенные к арочной крепи на штреке, разорвались
и накрыли пылеметанную волну. На их счастье и удачу
всего крыла шахты второго взрыва не последовало. В это
время десятник Иван Тимофеевич с молодым шахтёром
Андреем были в нижней нише лавы, взрывной волной их
выбросило на штрек.
От удара головой Тимофеевич потерял сознание. Ря- дом с ним стонал Андрей. Под лавой погас свет. Воронцов
нащупал отскочившую от взрыва каску и коногонку, вклю- чил лампу и подполз к товарищам. Тимофеевич пришёл в
себя, прошептал: «Коля, звони диспетчеру…»
Из лавы повалил дым. Воронцов помог раненым дру- зьям включиться в самоспасатели. Николай поднял трубку
шахтного телефона. Связь с коммутатором была. Он сое- динился с шахтным диспетчером. Последовала команда:
всем оставшимся в живых выходить из-под лавы по отка- точному штреку. Вверху очистного забоя начался пожар.
Андрей был ранен легко, они с Воронцовым подняли
десятника, обхватив его под мышки и потащили Тимофе- евича, он еле-еле передвигал ноги, но они упорно шли к
уклону, к спасительной свежей струе воздуха. Четыреста
метров штрека стали долгой дорогой к свету и жизни, а по
пятам в клубах дыма за ними шла, приплясывая, смерть,
и от неё ещё нужно было уйти, и они смогли это сделать…
Трагедия на шахте унесла четыре жизни шахтёров, их хо- ронили всем посёлком. На траурном митинге председатель
профкома шахты слово дал и Воронцову. Николай Ивано- вич, немного смущаясь и смотря в бездну могилы, сказал:
«Шахта — второй фронт. Земля вам пухом, братцы…»
Тридцать лет пролетело после войны, не заметил Ни- колай Иванович, как и пенсию шахтёрскую заработал,
в жизни Воронцова было много всего, но больше хоро- шего, так думал Николай Иванович, особо радовался он
сыну Игорьку. Дочери повзрослели, спорхнули, словно
голубки в жизнь замужнюю, теперь нужно поднимать
позднего сынишку, ставить на ноги, давать образование.
Хозяйство большое: корова, кабанчики, птица всякая и
огороды… «Чёрт бы их побрал!» — так в сердцах выра- жался Николай, ухватившись за держак тяпки. Слава Богу,
жена хозяйственная досталась Воронцову, многое в их
доме держалось на её хрупких плечах. Порой, заглянет
Любаша на веранду, а там Николай с газеткой на кушет- ке: «Коля, пошли кукурузу полоть», — звала она мужа. А
он полушутя в ответ: «Восемь часов государству отдал,
восемь часов на сон, восемь часов бодрствования… Всё
по Конституции, имею полное право!» Люба не унима- лась: «Пошли, говорю, всё травою заросло, идол, птицу
чем кормить будем?!» Николай Иванович нехотя, кряхтя,
с трудом отрываясь от своего лежбища, всё же подни- мался, сверкнув сморщенным большущим шрамом на
боку, надевая рубаху, приговаривал: «Ладно уж, пойдём,
не бурчи…» Люба, увидев отметину войны, к которой за
двадцать пять лет совместной жизни так и не смогла при- выкнуть, уже тихим голоском говорила: «Приляг, милый,
я сама, чёрт с ней, с этой кукурузой…»
Так они и жили, можно сказать, душа в душу, до этого
юбилейного мая…
* * *
— Давай, браток, ещё по одной, помянем друзей-то- варищей, что не дожили до светлого дня, — сказал Тимо- феевич.
Воронцов налил полные рюмки коньяку, и они молча,
не чокаясь, выпили…
— Всё, Колян, вперёд, а то мне ещё с трибуны сегодня
выступать. Парторг цельну неделю по пятам ходил: «Тебе,
Иваненко, партийное задание, выступить от фронтовиков
на параде». Говорю ему, что не любитель я горланить в
микрофон, а он прицепился и всё, делать нечего. Вот я и
речь написал.
Иван Тимофеевич достал из кармана своего шикарного
костюма вчетверо сложенный листок бумаги.
— На, Иванович, посмотри, может быть, ты что подска- жешь?
— Лучше своими словами скажи, так вернее будет, не
доверяю я бумажкам.
Друзья вышли на улицу. Праздничный майский де- нёк, разливаясь утренним светом, тонул в птичьем щебе- тании. Они шли к центру посёлка, и все прохожие на их
пути почтенно здоровались с фронтовиками, даря тёплые
улыбки, поздравляли.
На трибуне собрались самые заслуженные ветераны
посёлка, среди них Воронцов и Тимофеевич были, пожа- луй, самыми молодыми. С нескольких сторон на площадь
подошли колонны школьников и шахтёров.
Начался митинг. Было видно, что Иван Тимофеевич пе- ред своим выступлением волновался, он, ожидая очере- ди, то и дело заглядывал в бумажку, то разворачивал её,
то снова сворачивал. Воронцов дёрнул его за рукав:
— Не дрейфь, разведка, говорю, своими словами ска- жи, — шепнул Николай на ухо Тимофеевичу.
— Что-то со мной сегодня неладное, как будто первый
раз выступать буду, аж колени трясутся, — сказал Иван Ти- мофеевич, снова разворачивая свой заветный листочек.
— А ты просто, поздравь с Победой и всё.
— Не, Коля, нужно слова хорошие сказать, ведь я во- евал в наших местах, мы в сорок первом под Дьяково
здесь остановили немчуру и Хусена Андрухаева я знал.
— Так вот, о нём и скажи…
К микрофону пригласили одного из старейшин посёлка
Павла Павловича Зачиняева, участника Октябрьской ре- волюции и Гражданской войны.
Пал Палыч был местной, так сказать, достоприме- чательностью, его приглашали на все торжественные
мероприятия. Сухонький девяностолетний старичок —
говорун, не остановишь! Он мог часами рассказывать о
революционных баталиях, о том, как брали Зимний, как
защищали Питер от немцев, как сражался с белоказа- ками, но был у него главный козырь, Пал Палыч всегда
заканчивал свои байки словами: «Я Ленина видел…» По- сле этой многозначительной фразы он делал глубокую,
просто театральную паузу и внимательно смотрел на слу- шателей своими маленькими, скрытыми под огромными
седыми бровями, старческими глазками. После слов: «Я
Ленина видел…» — как правило, он начинал свой красоч- ный рассказ об исторической встрече с вождём мирово- го пролетариата. Те, кто первый раз слышал Пал Палыча,
попадали под его невероятную энергетику, а старичок,
видя, что его слова производят огромное впечатление на
собеседников, заводился и рассказывал о революцион- ных делах с ещё большим энтузиазмом. Пал Палыч часто
менял сюжетную линию своей встречи с Ильичом: то он
видел вождя на броневике, то в Смольном, то подкачивал
Ульянову шины на его роллс-ройсе, то к Павловичу, когда
он стоял в карауле, сам лично Ленин подходил и спраши- вал: «Товарищ Зачиняев, как вы, одобряете наши первые
советские декреты о земле и мире?»
Пал Палыч вошёл в роль практически соратника Вла- димира Ильича и, порой, уже сам начинал верить в то, что
чуть ли не каждый день он гонял чаи с вождём в грозном
семнадцатом году.
Своё выступление революционер Зачиняев закончил
пламенными словами: «С именем Ленина, с именем Ста- лина мы придём к победе коммунизма!»
К микрофону пригласили Ивана Тимофеевича. Иванен- ко развернул шпаргалку и стал читать, но запнувшись на
первом же писаном предложении подготовленной речи,
он засунул бумажку в карман, поднял голову и, смотря
куда-то вдаль, поверг пёстрых краснознамённых колон
демонстрации, сказал:
— Вы знаете, дорогие друзья, я не могу без боли в
сердце ходить по нашим балкам, потому что их склоны
щедро политы солдатской кровушкой. Мне пришлось
воевать в здешних местах, мы остановили здесь танки
Клейста, мы уже здесь, в сорок первом, приобрели не- поколебимую уверенность в том, что мы сломаем хребет
фашистской сволочи! Потому что непробиваемой стеной
на их поганом пути встали такие люди, как Герой Совет- ского Союза Хусен Андрухаев, адыгеец, но когда у него
кончились патроны и его окружили гитлеровцы, крича:
«Рус, сдавайся!», Хусен поднялся в полный рост и крик- нул: «Русские не сдаются!», он подорвал себя и врагов
противотанковой гранатой и, подобно белому журавлю,
взлетел к небу в вечность…
Иван Тимофеевич продолжал своё выступление, и
над площадью воцарилась тишина, потому что перед со- бравшейся молодёжью был живой свидетель истории,
которая разыгралась именно здесь, на их земле, именно
такие молодые ребята, как они, стоящие в колонах со зна- мёнами, тогда, в сороковых, победили в самой страшной
войне человечества.
Воронцов, слушая товарища, с гордостью смотрел в
его широкую спину, на этот солдатский горб была взва- лена тяжкая ноша великого лихолетья, но они выдержали
всё, вынесли, выстояли, не сломились и не пали духом,
расправились и воспарили над русской землёй-матушкой
гордым соколом, витязем, ратником, воином…
* * *
Иван Тимофеевич Иваненко родился в тысяча девять- сот двадцатом году в Воронежской губернии. После деся- тилетки приехал в Донбасс поступать в горный техникум,
но был призван в армию. Участвовал в финской кампа- нии, брал укреплённую линию Маннергейма в составе
новой сформированной 136-й стрелковой дивизии. По- сле финской Иваненко получил отпуск. Весной сороково- го приехал в Россошь к родным. Десять дней гулял сол- дат, потом отправился в родную дивизию, которая к тому
времени была передислоцирована в Армению, здесь он
и познакомился с младшим политруком роты Андруха- евым. Именно здесь, в Закавказье, и застала их Великая
Отечественная война…
По частям и подразделениям дивизии прокатилась
волна митингов и собраний. Бойцы и командиры по
предложению Хусена Андрухаева единодушно приняли
резолюцию с просьбой направить их роту на фронт. По- добные воззвания были приняты на митингах всех частей
и подразделений соединения. 20 сентября 1941 года ди- визия поступила в резерв Южного фронта.
Иван Тимофеевич на всю жизнь запомнил первую
кровавую стычку с фашистами в Запорожской области.
Бой длился почти девять часов. Их стрелковый полк сло- мил сопротивление превосходящих сил гитлеровцев и с
помощью других частей дивизии овладел селом Малая
Белозёрка, пленив несколько сотен фашистских солдат и
офицеров. Иваненко всматривался в лица пленных нем- цев, пытаясь понять, в чём же их превосходство, в чём их
непобедимость? Вот они — жалкие, понурые лица, вот
они — «сверхчеловеки». «Мы станем вас бить, гады, что
тырса сыпаться будет…» — думал тогда Иван Тимофеевич,
смотря на холёные и уже помятые морды фашистов.
В этом бою Хусен Андрухаев уничтожил из снайпер- ской винтовки более двух десятков вражеских солдат и
офицеров. В ходе боя гитлеровцы предпринимали ярост- ные атаки и каждый раз откатывались с большими по- терями. Андрухаев проявлял изумительную выдержку.
Спокойно целясь, он после каждого удачного выстрела
громко объявлял:
— Есть ещё один!
А в минуты затишья политрук говорил:
— Вот, друзья, видите, что значит снайперская винтов- ка!
Андрухаев создал в своей роте мощную группу снайпе- ров, в неё вошел и Тимофеевич. Хусен, как непревзойдён- ный стрелок роты, проводил с бойцами тренировочные
занятия.
Иван Тимофеевич хранил фронтовую листовку. Однаж- ды Иваненко показал её Воронцову:
— Смотри, Николай, через всю войну пронёс я эту ли- стовку — она стала моим талисманом.
Николай Иванович бережно развернул пожелтевшую
бумагу и прочитал:
«Политрук 2-й роты 733-го стрелкового полка Хусен Ан- друхаев открыл боевой счёт фашистам, уничтоженным из
снайперской винтовки, и положил начало снайперскому
движению Южного фронта…» Листовка заканчивалась
призывом:
«Воин-стрелок! Бери пример с инициатора снайпер- ского движения младшего политрука Хусена Андрухаева!
Становись снайпером. В бою не зевай, счёт врагам откры- вай!»
В октябре 1941 гoда дивизия вела упорные оборони- тельные бои на Днепропетровщине с войсками 1-й танко- вой мотомеханизированной группы генерал-полковника
фон Клейста. В состав этой вражеской группировки вхо- дили элитные дивизии СС: «Викинг», «Адольф Гитлер»,
«Великая Германия».
В этих боях отважно сражались бойцы роты политрука
Хусена Андрухаева, метко разили врага снайперы Нико- лай Ильин, Василий Носуля, Владимир Решетов, не отста- вал от товарищей и Иван Тимофеевич Иваненко. Враг нёс
большие потери, но силы были неравными. В начале ноя- бря дивизия стала отходить на юг.
Они отступали под нудным осенним дождём, превра- тившим дороги в массу топкой и липкой грязи, избитые,
голодные, но не побеждённые, они шли по донецким сте- пям.
5 ноября 136-я стрелковая дивизия снова встретилась
с отборными немецкими войсками Клейста на реке На- гольная. Основной танковый удар противника под селом
Дьяково принял на себя стрелковый полк, в рядах кото- рого сражались Хусен Андрухаев и Иван Иваненко. На
позиции полка фашисты бросили танки в сопровождении
мотопехоты.
Воины не дрогнули, они залегли в окопах, пропуская
через себя стальные махины и встречая уничтожающим
огнём вражескую пехоту, забрасывали фашистские тан- ки гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Чётко
работали снайперы. Иван Тимофеевич занял удобную по- зицию на небольшой возвышенности у края глубокого ов- рага. Здесь немцы поворачивали, объезжая естественную
преграду, мотопехота была как на ладони, Иваненко из
скрытой позиции метко бил по фрицам, укладывая одно- го за другим наступающих фашистов.
Получив подкрепление в танках и живой силе, ведя
ожесточённый артиллерийский и миномётный огонь, гит- леровцы стремились как можно быстрее прорвать оборо- ну полка и выйти на оперативный простор. Но наши вои- ны дрались, не щадя своей жизни...
Иван Тимофеевич увидел, как на левом фланге их
участка обороны поднялись бойцы в атаку. Иваненко ещё
не знал, что уже погиб командир роты и в атаку бойцов
поднял политрук Хусен Андрухаев. Фашисты отрезали и
окружили атакующих храбрецов. Ударила вражеская ар- тиллерия, земля стонала от разрывов, и в этот час, как
узнал потом Тимофеевич, и был совершён бессмертный
подвиг отважного горца-адыга…
* * *
Иваненко продолжал свою вдохновенную речь с три- буны, пригодилась и заготовленная бумага, Иван Тимо- феевич снова развернул свой «волшебный» листочек и
прочитал:
— По всему Южному фронту прошла весть о подвиге
Андрухаева. Представляя отважного орла из горного аула
к высшей награде, командование отметило:
«8 ноября 1941 года в районе села Дьяково на 2-ю стрел- ковую роту наступало более 200 пехотинцев противника.
Три их атаки мужественно отбил политрук Андрухаев. Враг
тогда бросил новые силы. Пуля пробила Хусену щёку, но он
не оставил поле боя, а продолжал мужественно сражаться,
стойко держать оборону, смело разя фашистов.
Три раза противник окружал Андрухаева, но он отби- вался. Кончились все патроны, отстреливаться было не- чем. Враг же продолжал наседать. Тогда Андрухаев взял в
руки противотанковые гранаты и, подпустив поближе гит- леровцев, с возгласом: «На, возьмите, гады! Русские не
сдаются!» подорвал себя и окружавших его фашистов».
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27
марта 1942 года младшему политруку Хусену Борежеви- чу Андрухаеву посмертно было присвоено звание Героя
Советского Союза.
На следующий день, 28 марта, газета «Правда» писа- ла: «Никогда не сотрётся память о подвиге доблестного
сына советского народа младшего политрука Хусена Ан- друхаева, геройски погибшего в неравном бою с немец- кими захватчиками».
Снайперской винтовке Xусена Андрухаева командо- ванием фронта было присвоено его имя, и её вручили
лучшему снайперу части Николаю Яковлевичу Ильину, а
после его гибели — Афанасию Емельяновичу Гордиенко.
Теперь эта винтовка (№ КЕ-1729) с перебитым ложем,
к которой прикреплена табличка: «Имени Героев Совет- ского Союза Xусена Андрухаева и Николая Ильина», хранится в Центральном музее Вооружённых Сил Российской
Федерации. Она стала олицетворением боевого братства
трёх воинов-снайперов, погибших на полях Великой Отечественной войны: адыгейца Xусена Андрухаева, русско- го Николая Ильина, украинца Афанасия Гордиенко…
— Слава советским воинам-победителям! — призывно
выкрикнула ведущая митинга. И над шахтёрским посёлком раздалось протяжное и громкое — ура-а!
— Молодец, Ваня, выступил что надо, — слегка под- толкнул в спину товарища Воронцов.
Поселковая самодеятельность устроила на пороге клуба концерт. Председатель поссовета и директор шахты
обеспечили полевой кулеш и боевые сто граммов для ве- теранов. И закрутился, завертелся праздник народный…
Воронцов и Тимофеевич стояли за столиком и с аппе- титом жевали кулеш.
— А ты знаешь, Коля, ходят легенды, что фраза «русские
не сдаются» понравилась самому Сталину, Верховный
подхватил её и частенько повторял, — не остывший ещё от
своего выступления на параде, сказал Иван Тимофеевич.
— Наливай, Ваня, за Победу! Русские не сдаются!
* * *
Иван Тимофеевич Иваненко прошёл всю войну. После
тяжёлых оборонительных боёв в составе 136-й стрелко- вой дивизии и ранения, подлечившись в госпитале, Иван
Тимофеевич попал в отдельную роту фронтовой развед- ки. Сражался на Брянском фронте. Брал «языка» перед
началом Курской битвы. С боями прошёл от Днепра до
Вислы, снова был ранен. Тимофеевич с иронией говорил:
«Подпортил фриц мне шкурку, ударил сволочь финочкой
под лопатку, чуть посильнее и повыше — и не с кем было
бы выпить тебе водочки, Николай Иванович…»
Иван Тимофеевич весело рассказывал о смертельной
схватке с фашистом, но тогда, барахтаясь в окопной грязи,
было не до шуток. Здоровенный немец сопел как боров,
он заломил Ивана и ударил ножом. Если бы не старшина
Цокоров, который успел размозжить прикладом голову
фашистскому бугаю, быть может, лежал бы он, Иван Ива- ненко, в том сыром окопе, в польской земле. Старшина
вытащил Ивана на нейтральную полосу, где разведчиков
ожидала группа прикрытия. Улыбнулась судьба тогда Ива- ну Тимофеевичу…
Победу Иваненко встретил в Берлине. Разведчиков от- правили по домам в первую партию, настрадались бой- цы за кровавые годы войны. Ехали весело, дембельские
эшелоны встречали с цветами практически на каждой
станции. Иван приехал домой в Россошь, но дома-то и не
осталось, ни стен, ни родных: мать умерла в оккупации,
отец ещё в сорок первом пропал без вести под Ржевом,
старшая сестра, где-то в Сибири затерялась, последнее
письмо Иван от неё получил в сорок четвёртом, до ране- ния и теперь остался он один-одинёшенек. И куда весе- лье победное подевалось…
Поклонился Иван руинам отцовского дома, поплакал
на маминой могилке, хорошо, что соседка баба Варя ука- зала, где упокоилась душа мамы Екатерины Петровны, и
отправился Иван Тимофеевич со своим солдатским ве- щмешочком в Донбасс.
Ох, сколько же таких семей было разбросано, разорва- но, заживо зарыто на великих просторах русских!
Иваненко осуществил свою довоенную мечту — по- ступил в горный техникум в городе Красный Луч. После
окончания техникума приехал в Ровеньки и устроился
десятником на михайловскую шахту №28 «Венгеровка».
Дневал и ночевал он на шахте, всецело отдаваясь работе.
Было, на кого равняться и у кого поучиться, тогда на всю
страну гремели имена михайловских героев труда Егора
Егоровича Петченко и Луки Голоколосова. Ходила в наро- де такая байка, что богатырь Лука Голоколосов смастерил
из шахтного рештака себе лопату-грабарку и тем самым
каждый год обеспечивал рекордную добычу, выполняя,
за двенадцать месяцев по пять годовых норм выработки.
Байки байками, но Лука Тимофеевич Голоколосов, лауре- ат Государственной премии, внедрил скоростной метод
нарезания лав и выполнял по четыре нормы за смену —
это факт! Лука Голоколосов стал наставником Иваненко.
Героические были люди!
Так и жил Тимофеевич бобылем в своей комнатушке
общежития при школе ФЗО. В пятидесятых начались гран- диозные комсомольские стройки новых шахт в Донбассе.
«Луганскую-Комсомольскую» №2 заложили на окраине
Михайловки. За считанные годы новое угольное пред- приятие было построено, в 1957 году шахта вступила в
строй. Иваненко перешёл работать на добычной участок
шахты «Луганской».
Каждый раз, когда шёл на шахту, на утренний наряд,
Иван Тимофеевич любовался восходящим солнышком,
смотрел в степную даль, там, восточнее Михайловки, за
семью грековскими буграми, возвышались дьяковские
высотки у реки Нагольной, и порой ему мерещились в
утренней дымке фашистские танки, слышались разрывы
и пулемётные очереди. Но, вдохнув широкой грудью све- жего воздуха, Тимофеевич думал: «Нет, не зря мы кровь
проливали. Нет, не зря… Ради этого рассвета, ради этой
утренней тишины и пения соловья, ради земли нашей…»
Иван Тимофеевич попытался было устроить семейную
жизнь, приглянулась ему Вера, телефонистка, но так ни- чего и не вышло, она ушла жить к маркшейдеру шахты.
Тимофеевич снова полностью окунулся в работу. Годы
пролетали, словно перелётные птицы…
Вначале шестидесятых Ивану Иваненко выделили от- дельную квартиру, могли дать и раньше, но он всё пропу- скал свою очередь: «Семейным своя крыша над головой,
нужнее будет…» — говорил в профкоме Иван Тимофее- вич. Так и жил он холостым да неприкаянным бобылём.
Одна радость, в начале семидесятых нашлась сестра.
Иваненко почти четверть века искал её, куда только ни
писал, а нашлась Елена внезапно, просто каким-то чу- десным образом нашлась, случайно. Иван Тимофеевич
поехал с делегацией передовиков-шахтёров в Москву,
после официальных мероприятий в Кремле, где вручали
награды героям труда, донбасские ребята прогуливались
по Красной площади, и здесь-то Тимофеевич и увидел
родное лицо. До боли знакомая женщина стояла в оче- реди у мавзолея Ленина. Поверить в это было трудно,
просто невероятно, но каким-то Божественным образом
в многомиллионной столице людей, живущих в разных
концах огромной страны, свела судьба, встретились брат
и сестра. Время не смогло стереть родные черты, они уз- нали друг друга, и словно молнией прошибло их души,
этот родной встречный взгляд вспыхнул неописуемым
восторгом. Иван и Елена долго стояли, обнявшись, в са- мом сердце нашей Родины, и плакали…
Иван Тимофеевич взял отпуск и поехал в гости к Елене
в Оренбург, где она жила с новой семьёй. Первый муж её,
фронтовик, спился, он так и не нашёл себя в мирной жиз- ни. Елена осталась в начале пятидесятых с двумя детками.
Она также искала Ивана, исписала кучу бумаг, но отовсю- ду приходили протокольные отписки: «Выбыл. Не числит- ся…» — и так далее. Тимофеевич проведал племянников,
познакомился с новым мужем Елены, и чуточку оттаяла
душа разведчика, повеселел шахтёр. Теперь каждый год
Иван Тимофеевич ездил в гости к своей сестрёнке…
* * *
— Ваня, ку-ку, ты чё энт, уснул что ли? — хлопнул по
плечу друга Николай. — Ты где летал, разведка? Говорю,
пошли, а то Любаха в розыск подаст. На поляне с шашлычком помечтаешь.
— Я, пожалуй, на шахту схожу, вы там по-семейному,
девчонки твои с мужьями, наверное, уже приехали, чего
я буду болтаться промеж вас.
— Тимофеевич, какая шахта, праздник сегодня!
— Вторая смена — день повышенной добычи, встре- тить ребят надо. Ты иди, Коля, Люба заждалась, небось…
— Ну, ты даешь, Тимофеевич, что за муха тебя укусила?
— Иди, Иванович, я вечерком загляну, ещё по рюмахе
дёрнем, иди, братан.
К столику, где стояли фронтовики, подошёл Игорь.
— Пап, дай двадцать копеек на мороженое.
— Тебе же мать целый рубль давала, что уже спустил,
бродяга, — Николай Иванович достал из кошелька жме- ню мелочи и протянул сынишке.
— Давай, ты тут долго не ошивайся и переодеться нуж- но, если идёшь с нами на поляну.
— Ладно, я скоро буду, — крикнул мальчуган и раство- рился в толпе гуляющих сельчан у клуба.
Тимофеевич направился в сторону шахты, а Николай
пошёл домой. По дороге Воронцов встретил хмельного
старичка Зачиняева, который семеня старческими нога- ми, что-то бурчал себе под нос. Николай Иванович под- хватил революционера под руки:
— Пал Палыч, давай доведу до дому, а то не дай Бог
грохнешься ещё где…
— Шашки наголо! Шашки наголо! Я Ленина видел! —
кряхтел старик, но поддался крепкой руке Воронцова. —
Ты уж доведи, Коленька, меня, а то что-то меня совсем
сморило…
* * *
За клубной кочегаркой собралась гурьба мальчишек,
играли в «простенок». Цокая медяками о стену, дотяги- ваясь растопыренными пальцами до заветной монетки,
ребята были так увлечены своим занятием, что, казалось,
пали из пушки — им было бы всё равно, азарт поглотил
подростков. Игорь, сжимая в ладошке заветные копейки,
подошёл к мальчишкам.
— Раздобыл деньгу? — спросил друг Федька. — Я по- следние пятнадцать копеек проиграл. Валик в ударе се- годня, ободрал всех, собака!
— Федя, может быть, лучше мороженого купим? —
предложил Игорь.
— Не боись, щас отыграемся!
Мелочь быстро у них закончилась. Довольный собой па- ренёк Валентин, который был на пару лет старше осталь- ных ребят, хлопнул по набитому деньгами карману:
— Тренируйтесь, босотва!
— Валик, займи копеек сорок на мороженое, — попро- сил худенький мальчуган друга.
— Ты, Шуня, мне уже должен, как земля колхозу. Лад- но, беги в буфет. Купишь две бутылки ситро и мороже- ного на всех, — отсчитывая деньги, выбирая медяки до- стоинством поменьше, сказал Валентин. — Мину пойдём
взрывать…
Шура Соколов обрадовался и вприпрыжку умчался в
буфет.
— Какую мину? — спросил Игорь.
— Самую настоящую, — ответил Валик.
— Я же тебе говорил, Игорь, — обернулся к другу Фё- дор, — что мы в балке, на берегу речки, кроме «лимонки»
две миномётные мины нашли. Мы с Валиком их спрята- ли в посадке за шахтой на песках. Пойдём с нами мину
взрывать.
— Не, Федька, я с родителями в балку собрался.
— Пусть идут, успеешь, мы бахним в честь праздника,
а потом придём на поляну, кстати, и мои родаки тоже
собрались на природу, — сказал Федя.
— А где же мы её рванём? — спросил Игорь.
— Там и рванём, чуть подальше к ростовской трассе
отойдём, в костёр и — огонь по батареям! — чувствуя
свою власть над младшими ребятами, сказал Валентин.
Из-за угла появился Шурик, который принёс четыре
пачки мороженого и ситро.
— Всё, вперёд, за мной, — подал команду друзьям
Валик.
Мальчишки пришли к тайнику, где лежали две 82
миллиметровые мины, одна была без взрывателя, а
вторая, притаившись, грелась на весеннем майском сол- нышке, её наконечник взрывателя от влаги и времени
поржавел, и, как казалось мальчишкам, эта пузатая же- лезяка не представляет опасности.
— Игорь, Федька, собирайте дрова, костёр палить бу- дем, — сказал Валентин. — Только мне кажется, не взо- рвём мы их. На прошлой неделе мы с Генкой Пузиковым
часа два костёр жгли, но так и не рванула, зараза, такая
же, миномётная была. Мы её в балке Бирючке нашли, в
речке. Эти тоже на берегу были, пропали, наверное, от
времени…
— Что это тебе, колбаса что ли, пропали, завонялись,
скажи ещё, — рассмеялся Шурка.
Валентин поднял мину и повертел её в руках:
— Пропали, говоришь, Шуня, бойся, лови! — хотел
попугать дружка Валентин и безумно бросил мину в его
сторону. Шурка Соколов инстинктивно отпрыгнул и в это
мгновение раздался взрыв…
Зловещее раскатистое эхо полетело над песками,
посадкой и грековскими буграми полетело в сторону
шахты, в сторону дьяковских кровавых военных высо- ток, ворвалось горечью дыма и пыли в небо, ворвалось
страшной бедой в посёлок…
Игорь сначала ничего не мог понять, что случилось,
он лежал на песчаной земле, ещё не чувствуя боли, за- пах тротила окутал его, он смотрел широко раскрытыми
голубыми глазами в безоблачное небо. Игорь попытал- ся встать, и тут-то, горячей волной невыносимой боли
пронзило всё его тело, ноги были иссечены осколками,
непослушная левая рука висела плетью. Федька, кото- рый был дальше всех от эпицентра взрыва, прихрамы- вая, подошёл к Игорю, в его бедре также торчал осколок.
Он склонился над другом и сквозь слёзы прошептал:
«Игорёк, Игорёк…»
Небо поплыло в глазах Игоря, и наступила кромеш- ная темнота, он потерял сознание. Федя, окинул взгля- дом убийственный пятачок донской степи: рядом лежал
Валентин с пробитой головой, из которой блестящей
струйкой вперемешку с кровью текла какая-то жидкость,
Шуня с разорванным животом всем телом судорожно
дрожал, из-под окровавленной рубашки вывались вну- тренности…
Потрясённый этой адской картиной, Фёдор нечелове- ческим криком взревел и, теперь уже не чувствуя боли,
в горячке побежал в сторону шахты. Он бежал по степи
и кричал так, что казалось, этот мальчишеский крик был
громче всех разрывов Великой войны, этот крик пронзал
пространство и выворачивал наизнанку всю суть бытия!
Иван Тимофеевич сидел в нарядной участка. Вдруг
он услышал какой-то шум в шахтном вестибюле. Тимо
феевич вышел из нарядной и увидел лежащего на ка- фельном полу окровавленного Федьку. Вокруг раненого
уже собралось много народа, из медпункта прибежала
медсестра. Фёдор шептал пересохшими губами: «Там, в
посадке, там, в посадке, на песках, там ребята, мина…»
Иван Тимофеевич сразу понял, что случилось непо- правимое, случилась страшная беда. Он быстро, со- брав всю свою волю в кулак, дал команду: «Мальчишку
в медпункт! Диспетчер, скорую! Двое за мной! Ирина,
сумку с медкомплектом, бегом!»
Они бежали по степи к посадке. Тимофеевич, ин- стинктивно выбирая самый короткий путь к месту тра- гедии, спотыкаясь о кочки и камни, бежал так, словно в
атаку на врага, он бежал, и в голове его блуждала одна
единственная мысль: «Только бы остались живы, только
бы остались живы…»
Ребят нашли быстро, они лежали кружком, раскинув
в стороны руки. Сколько раз Иван Тимофеевич видел в
своей жизни на войне такие кровавые картинки, привы- кнуть к такому невозможно, но это же была не война,
поэтому видеть истерзанные тела было ещё страшнее,
чем на войне, тем более — это были дети…
Тимофеевич подхватил на руки младшего Воронцова:
«Игорёк, Игорёк, жив?»
Мальчишка застонал. Иван Тимофеевич крикнул за- пыхавшейся медсестре: «Перевязывай, быстро!» По
полю уже пылила скорая помощь. Иван Тимофеевич
Иваненко, фронтовик-разведчик, стоял около убитых Ва- лентина и Шурки Соколова и плакал…
* * *
Играл оркестр…
На школьном дворе, у двух красных гробов, собрались
практически все жители посёлка. Все, от мала до велика,
стояли с поникшими скорбными лицами: кто-то рыдал,
кто-то, просто опустив голову, стоял, не понимая, поче- му такая несправедливость настигла семьи убиенных.
Мальчишки погибли от ржавой мины, от этого страшного
отголоска войны, который ворвался в мирную жизнь шах- тёрского посёлка. Валентина Пронина и Шуру Соколова
понесли на руках по улицам Михайловки.
Их несли словно солдат, погибших в бою, погибших
нелепо, трагически, но погибших всё от той же страшной
войны, которая и через тридцать лет не унималась, сто- нала, хохотала и ещё была жива… Иван Тимофеевич шёл
рядом с Николаем Ивановичем Воронцовым, крепко сжи- мая ему руку.
Они шли, понимая это, они шли, шли, шли…