Как появляются сказки, танцы, дневник из автопортретов и бесконечное застолье в ее экспозициях?
Куратор, художник, скульптор, дизайнер, которая непонятно как все успевает, рассказала Weekend о своих проектах: их сейчас можно увидеть по всей Москве. А еще — об основных достижениях и главной потере 2025 года, о ракушках и лаптях, о лишнем рояле и голове собаки Павлова. (Музыкальное сопровождение разговору обеспечили коты Иннокентий Смоктуновский и Фаина Раневская.)
Беседовала Анна Черникова
Сейчас в Москве идет сразу несколько выставок, в которых вы выступали куратором. Давайте начнем с конца — то есть с того, что открылось недавно.
У меня одновременно в разных местах Москвы проходит шесть выставок. И в театре показывают мой спектакль. Не знаю, будет ли еще такой момент в жизни, но надеюсь, что да. Если с конца, то последняя, самая недавняя — это открывшаяся в Государственном историческом музее тотальная инсталляция Алёны Ахмадуллиной «Сны Алёны».
Я давно хотела сделать фэшн-выставку. Раньше я ходила в музеи по всему миру — помню, в Музее Метрополитен была «Dangerous Liaisons: Fashion And Furniture 1700–1800» («Опасные связи: Мода и мебель 1700–1800»), «Savage Beauty» («Дикая красота»), посвященная творчеству британского художника-модельера Александра Маккуина. И я мечтала сделать что-то, подобное этим жирным инсценировкам, где ты не знаешь, чему поражаться — самим предметам или тому, как это все подано. И сразу согласилась, когда полтора года назад Алёна Ахмадуллина предложила мне сделать проект к 25-летию ее студии.
Вы не были знакомы раньше?
Мы виделись в Нью-Йорке, очень давно, она тогда только-только начинала. Потом, естественно, у меня были ее вещи... И теперь она ко мне пришла, благодаря рекомендации людей, с которыми я работала, ее клиентов и друзей. И она как-то бесконечно мне доверяла, а это всегда очень вдохновляет. И в благодарность я сделала, как мне кажется, очень хорошую выставку.
Я придумала, что это такая сказка — «Сны Алёны». Очень мечтательная, достаточно понятная всем и тем не менее имеющая свою собственную историю. На входе вас встречает символический образ девушки на медведе. Медведь два с половиной метра в высоту, белый. Знали бы вы, как мы распиливали эту девушку пилой, гнули ее, чтобы усадить на зверя, придумывали на нее наряд...
А дальше начинается то, что я называю фэшн-сафари. Ты идешь по некоей тропе, можешь видеть, но не можешь трогать. А слева и справа открываются какие-то сюжеты. Сначала попадаешь в магический огород с огромными вязаными капустами, девами и так далее. Потом — в дом с вышитой печкой и персонажем к ней. Потом оказываешься в зачарованном царстве, где царевны в тереме так давно сидят за столом, что у них даже сплелись между собой косы. Далее следуешь мимо женщин-воительниц, правда, вид у них миролюбивый. Продолжаешь двигаться по тропе, и слева от тебя льется река, и из ее волн восстают девы, а справа высится лес, в котором какие-то русалки на ветвях сидят. В конце, поскольку всякое фэшн-шоу должно завершаться нарядом невесты, ты попадаешь в абсолютно белый зал. И там жемчужные девы стоят под жемчужными же облаками.
Сопровождает все это более 200 экспонатов из фондов Исторического музея — совершенно уникальные сундуки, украшенные резьбой предметы, кокошники, невероятная металлическая посуда. Хранитель мне принесла, чтобы я накрыла на стол, металлическую посуду из коллекции — 50 предметов. Я говорю, мол, не знаю, как это все встанет. Но все влезло — получился прямо сервиз. У меня была задача инкорпорировать максимум.
Наряды придумывались или они из разных коллекций Алёны?
Я придумывала сюжеты, а реализовывали, естественно, Алёна и ее команда, ее дизайнеры. Студия Алёны сделала более 50 аутфитов — только три существовали раньше, причем один привезли из Эрмитажа, остальное готовили с нуля специально для этого шоу. К тому же вся эта выставка — текстильная, даже стены из ткани.
Lisokot (аудиохудожница, автор множества музыкальных перформансов.— Прим. ред.) написала музыку. Здорово получилось. Кстати, за первую неделю экспозицию посетили семь тысяч человек.
И представили вы ее спустя всего неделю после открытия Музея AZ?
Да, а это пусть и небольшие, но три этажа. И это мой второй проект, доступный сейчас. Сама выставка получилась удивительная. И интеллектуально она мне как-то не очень сложно далась. Но было боязно. Потому что все-таки этому музею десять лет в этом году. У него очень установившийся стиль, а есть очень установившийся круг заинтересованных в этом музее людей. Как правило, это бабушки и дедушки, которые вспоминают свою молодость, 1960-е. А хотелось сделать музей, чья аудитория бы расширялась. Я не эйджист, мне самой годков немало, но хотелось, чтобы туда пошли люди разных возрастов — и чтобы всем там было интересно, хотелось сделать Музей AZ современным, как институции в Нью-Йорке, в Берлине, поселить там какое-то современное искусство для того, чтобы оно как бы подтянуло Зверева в наши дни — и в будущее. И Зверева хотелось показать много.
Это вообще принцип моей работы — дать людям возможность расширить круг своих интересов, чтобы что-то вдруг зацепило. Это очень важно. Вот ты пришел смотреть видео — и увидел картины. Ты хотел изучить картины — и познакомился с саунд-артом. Ты думал послушать саунд-арт — а обнаружил скульптуру или еще что-то. Я стараюсь эти семена как можно гуще и чаще везде развеивать и рассеивать.
И с Музеем AZ мне пришла в голову такая идея: а не совместить ли мне живопись 1960–1970-х, работы прекрасного художника, алкоголика и бродяги в полосатом свитере и с перхотью в бороде, с чем-то, что сейчас считается самым что ни на есть модным. А сейчас пришла мода на современный танец, которым я 30 лет тому назад увлекалась. Но теперь страсть к нему возгорелась у московской публики — и билеты на contemporary dance под минималистичную музыку, на перформансы не купить. При этом качество может быть абсолютно любым: на количество аудитории это не влияет, люди толпятся, давятся — они хотят.
Вот я и подумала: ну а что, возьмем и contemporary dance, и перформанс, который тоже в большой моде. Я обратилась к хореографу Александру Шуйскому, который работает с драматическими актерами. Мне не нужен был балет, мне нужны были просто двигающиеся люди. И мы два дня снимали, как люди катают туда-сюда решетки, используемые в музейном хранении. Правда, когда я стала отсматривать результат, мне не понравилось, как многие ходят. И тогда мы наколдовали такой эффект — они будто растворяются. Такое вот видео для первого этажа, где самому тоже можно покатать решетки — и физически углубиться в творчество Зверева.
Для второго этажа мы отсняли, как танцоры вывозят автопортреты Зверева. Там весь зал о них. 67 автопортретов — это же очень многое говорит о человеке. Этаж получился как некий дневник — с разными настроениями, разной техникой.
На третьем этаже эти же самые танцоры вывозят сетки с названиями фильмов из digital-хранения. Музей AZ за десять лет сделал про Зверева десять фильмов. И там показываем по три минуты из каждого.
А всего в экспозиции больше 200 работ художника. Плюс его личные вещи: мастихин, тельняшка, фотографии — мы их поместили в ящики, которые можно выкатывать, открывать. И еще есть графика, но она за стеклом. Зверев вообще такой художник, которого надо много показывать. В отличие от Краснопевцева.
Давайте про Краснопевцева.
Это тоже наша работа с Наташей Опалевой (основательница и генеральный директор Музея AZ, посвященного творчеству Анатолия Зверева.— Прим. ред.) — в галерее AZ/ART. Но это был определенный челлендж. Потому что обычно я занимаюсь радикальными изводами современного искусства. Живопись мне тоже выставлять приходилось, но реже, это как бы не мой формат. Чаще я делаю кросс-дисциплинарные проекты, в которых появляется сразу всё — и звук, и изображение, и много что. Наверное, поэтому выставка Дмитрия Краснопевцева получилась странная — не такая, как другие в этой галерее.
Обычно моя работа начинается с того, что я осматриваю пространство и мы с ним вступаем во взаимодействие, общаемся. Я ему делаю подарки, оно мне делает подарки. Мы коммуницируем, и я придумываю — причем придумываю сайт-специфично.
Но так вышло, что пространство этой галереи я никогда раньше не видела «раздетым». Оно всегда было плотно застроено, до самого потолка. И когда я его увидела, то обнаружила, что там не с чем коммуницировать, в нем вообще совершенно непонятно, где ты находишься.
Но я всегда работаю с архитектором. И архитектор Кристина Шкварина — кстати, Ахмадуллину и Зверева тоже она со мной делала, вообще везде на трех выставках была одна команда, и звук, и свет,— создала для меня огромный макет галереи, больше письменного стола в длину. Чтобы я по нему внутри как-то побродила и смогла понять, что мне делать и как.
Проект сложный. И архитектура в нем очень важна, потому что я так чувствую Краснопевцева — он очень архитектурный. И некоторые элементы обстановки в итоге вышли с его картин, например кубы, на которых стол стоит, и арка.
Пространство в итоге мне открылось и даже сделало несколько подарков. Например, ниши. Они мне очень пригодились, когда Наташа Опалева захотела, чтобы мы показали предметы из мастерской Краснопевцева. Хотя, честно говоря, в них не только предметы Краснопевцева. Там есть и предметы из моего дома, потому что все художники собирают одни и те же шишки, коряги, камушки, ракушки, сухие цветочки и разную хрень. И у каждого нормального художника в доме есть вся эта белиберда.
А сушеная рыба — Краснопевцева?
Рыба его. И это та самая, которая на картине. Но стоит она на двух кубиках для йоги из моего дома. Вообще, я провела блаженные часы, выкладывая натюрморты в нишах, и они стали важным моментом выставки, добавили ей еще один слой.
Были сложности с выбором работ. Но мы с Натальей Волковой — куратором выставки, шли друг другу на уступки. Надо было показать ранние работы — и я их разместила во входной зоне. И под графику требовалось место — оно нашлось в окнах.
Потом мы с замечательным актером Борей Перцелем отобрали, и он начитал под запись фрагменты дневников своим интеллигентным голосом. И как фон наложили хруст — как по грунту. Ах да, там еще был черный рояль, поскольку там проходят концерты. Но мы выбрали для стен белое фактурное покрытие, рыхлое, контрастирующее с холстом. И вдруг вот на этом фоне черный рояль. Он просто у меня из головы торчал. Но я принесла еще несколько черных предметов мебели. И постепенно все успокоилось и получилось.
Как вообще придумываются выставочные ходы, решения? Только в пространстве?
По-разному. Иногда надо пройтись. Иногда сесть рисовать. Рисование как медитация мне совершенно необходимо, мне нужно что-то делать руками. Художник — это вообще какая-то ручная профессия, одной головы мало. Иногда хочется пришить пуговицу, иногда — повырезать что-нибудь. Мелкая моторика вообще очень важна. Я благодаря ей когда-то избавилась — надеюсь, навсегда — от очень серьезных нервных расстройств. Именно для этого я занималась ювелиркой. Ну и полезно делать несколько дел одновременно. Например, вязать и слушать аудиокнигу. Марина Абрамович часто на встречах с разными людьми вяжет — и общается. Это еще и профилактика Альцгеймера.
У вас всегда на выставках есть звук?
Да, если только тишина не является каким-то концептуальным сопровождением. И всегда есть художник по свету. Свет — вообще отдельный и важный для меня персонаж. На Ахмадуллиной, например, я придумала ввести цветные фильтры, которые имитируют воду, лес.
А консультантов каких-то вы к работе привлекаете?
Недавно я работала с ученым, антропологом и фольклористом Никитой Петровым. Он консультировал меня для выставки «Я иду искать!» в Хлебном доме в Царицыно. И я ею страшно горжусь: девять залов, и в каждом художники сделали сайт-специфик-работы именно к экспозиции. Исключение — домик Аллы Урбан, но его раньше нигде не показывали.
Это очень сложная интеллектуальная выставка. И я понимала с самого начала, что она будет таковой, потому что музей пришел ко мне с запросом объяснить, что такое «народное». Причем средствами современного искусства. Я, конечно, глубоко задумалась: где вообще это семя «народности»? Откуда оно произрастает? Вот есть советский термин «народное» — он про балалайки, самовары и матрешки. И над этим в итоге выставка иронизирует.
В поисках, что это и как в нас зарождается, я начала с себя. Я подумала о том, что человеческая жизнь — это череда некоторых переломов. Вот ничего не было — и потом случилось удивительное: человек родился. Он растет — следует перелом взросления, у него появляется профессия — снова слом. И их все сопровождает, обслуживает то самое народное. Потому что есть традиции переживать эти изменения — свадьбу, рождение детей, старение, похороны — через обряды. И вот тут мне понадобился антрополог, чтобы выделить девять основных таких переломов в жизни, по числу залов на выставке.
Но дальше мы повернули все очень весело — разделили выбранные жизненные моменты на те, которые зависят от человека, и которые нет. Ну, например, замуж можно выходить или нет. Стать можно врачом или домохозяйкой.
Над графическим дизайном мы работали с дизайн-студией Holystick — они классные, быстрые, вдумчивые, модные, в общем, мне всем подходящие. И очень слушающие и понимающие. Я обнаружила у них шрифт, который мы подшаманили, добавили в него рисунки Ульяны Подкорытовой. И получился шрифт нашей выставки.
Еще был момент: я стою в церкви на службе. И вдруг замечаю, что посреди стены идут письмена. Я быстро фотографирую и пишу дизайнерам, мол, ребята, нам вот так надо тоже буквы пустить через все наше пространство.
Надписей на выставке много, несколько раз встречается выбор: «Налево пойдешь — направо пойдешь». Но пространство устроено так, что все равно попадаешь в одно и то же место.
В одном из первых залов — застолье: стол, на котором стоит стол, на котором стоит стол и так далее. Такая метафора, что в своей жизни мы находимся на бесконечном застолье. Также в экспозиции есть предметы из коллекции музея «Царицыно» — игрушки, деревянные скульптуры — наивные, народные.
Еще из интересного: мы с художником Александром Шишкиным-Хокусаем и с привлеченными программистами сделали для выставки компьютерную игру. Сюжет: старуха находит младенца, как это бывает в былинах и сказках, сажает себе на плечи — и дальше они идут по лесам, по водам, и борются со всякими враждебными силами, со всякой нечистью. Там и волки, и гидры, и чего только нет. И ребенок каждый раз с очередной победой подрастает. И если дойти до конца игры, то он слезает наконец с бабушкиной шеи.
Для зала Ульяны Подкорытовой на выставке я построила целый дом, избу.
Очень люблю зал, где работали Марина Алексеева и Борис Казаков. Там я создала такие своеобразные носы, внутрь которых можно заглянуть и увидеть мультфильмы Алексеевой про профессию героя. Герои у нее там — сталевары, балерины, космонавты, крутятся вокруг балалайки, самовара...
В зале Андрея Бартенева мы оказываемся на свадьбе. Для него мы написали целую оперу, хотя называется это инсталляцией с распевом «Радость-свадьба с подменой невесты и другими происшествиями». 14-минутный спектакль на музыку Владимира Раннева по либретто писательницы Евгении Некрасовой исполнил под запись квартет N’Caged.
Ну а зал «Сон-явь-смерть» сделала театральная художница Мария Трегубова. Там с десяток макетов про «Спящую красавицу». И мы как будто попадаем в мастерскую художника, который работает над спектаклем. Но его самого там нет. Есть его телефон, на нем бежит время. Но человек куда-то делся.
Итого уже четыре выставки...
Осталось рассказать, что нужно съездить на ВДНХ. Там одну выставку, сделанную давно, продлили. А еще одну я открыла летом.
В павильоне «Цветоводство и озеленение» с июня идет «Морфогенез. Третья природа», которую я сделала с Биологическим музеем имени К.А. Тимирязева.
В памятнике архитектуры 1970-х показываю нескольких художников. Главная инсталляция — огромная скульптура Дмитрия Каварги. И еще работы Аристарха Чернышева, Ольги Божко, Олега Макарова. Большие формы там в окружении растений — я прямо поработала как озеленитель. А малые — в террариумах, и их обживают разные насекомые.
А рядом, в павильоне «Геология», есть выставка, которая должна была простоять три месяца, а стоит там уже года три. И, по-моему, собирается дальше стоять. Она называется «12 признаков живого» и стала началом моей работы с Биологическим музеем. И я, когда пришла в него, была потрясена, сколько в нем смерти: отрезанная голова собаки Павлова, какие-то пластиковые грибы и пластмассовые муравьи. И современным искусством я постаралась внести в музей жизнь: вот фикус, который реагирует на свет, вот личинки жуков-зофобасов, которые жрут пенопласт,— и это саунд-инсталляция. Там вообще много разного.
Задачей выставки было показать, чем живое в биологии отличается от неживого. Существует множество признаков: движение — но оно не делает живой машину, половое размножение — но у палочников пола нет, и так далее. Должны сойтись минимум 12 признаков.
Выставка уникальна тем, что там сошлись произведения современного искусства и объекты из Биологического музея — скелеты, чучела, окаменелости, все самое жирное, что я там нашла. А еще я там сделала целый слой для незрячих посетителей. Я подумала, что не хочу делать выборочно два объекта. Так что все 12 признаков можно осязать. А поскольку в школе у меня была тройка по биологии, то для выставки мне пришлось изучить биологию. Я вообще так учусь. На самом деле я совершенно непригодна для обучения в классе, у меня случается дефицит внимания. Но его нет, когда я делаю то, что мне интересно.
Но иногда интересно, однако неясно, как делать?
Конечно, задачи бывают нетривиальные, очень странные. Например, ко мне пришла MR Group год назад с предложением сделать выставку в так называемом несгораемом — то есть уцелевшем во время пожара 1812 года — доме Демидова в Басманном районе Москвы. И когда я водила как куратор экскурсии по получившейся экспозиции «Будущее воспоминаний», я говорила, что преследую цель, которую поставил мне заказчик: чтобы недвижимость в Лефортово стоила как на Патриарших. Все смеялись. Но когда тебе ставят такую задачу, ты придумываешь то, что придумала я: выставку современного искусства, но доступную только с экскурсией, на которой тебе рассказывают про историю дома и района, про Демидовых, про разных других персонажей прошлого.
Спрошу про будущее. Про планы.
Веду, уже завершаю переговоры с «Тон-центром», это обещает быть интересно. Буду дальше помогать Наталии Опалевой с Музеем AZ — там придумана большая программа, музыкальная — и обязательно в сопровождении «художественного слова», такой вот забытый термин. Несколько выставок сейчас в обсуждении, довольно больших — но пока только в Москве.
Из уже существующего — надеюсь вывести из «ГРАУНД Солянки» несколько начатых там фестивалей — чтобы они не умерли, чтобы они жили. «ГРАУНД Солянка» — вообще для меня большая потеря. Вернее, «Солянка». А «ГРАУНД» — это мой проект, он всегда со мной, в моей душе. И вот, может быть, даже физически когда-нибудь будет, кто знает. (В августе 2025 года сообщалось, что Катя Бочавар покинула должность директора галереи-мастерской «ГРАУНД Солянка», 19 сентября в телеграм-канале галереи появилось объявление: «Друзья, проект “ГРАУНД” покинул площадку Галереи на Солянке. Приглашаем вас присоединиться к новому каналу Галереи на Солянке.— Прим. ред.) Но я так многому там научилась. Я шесть лет делала что хотела — 26 выставок в год, понимаете? После такого ты можешь сделать сколько угодно, чего угодно, из чего угодно.
Может, это тот самый перелом — и повод для застолья?
Я все равно иду свой путь, но, конечно, в каких-то немножко других обстоятельствах — и поэтому с каким-то другим немножко окрасом и уклоном. Одни двери закрываются, другие открываются. Дай бог нам всем здоровья, сил и возможность творить — это самое важное для меня. Потому что если у меня отнять ее, то я, как Эркюль Пуаро или Шерлок Холмс, начну болеть, употреблять опиум и плохо играть на скрипке.
Меня нужно все время нагружать. Я не философ, я — художник. Хотя и с философской начинкой в какой-то степени. Но моя философия, философия моего искусства, моей жизни, меня самой должна иметь какие-то физические воплощения — в звуках, в предметах, в людях, которые приходят на мои выставки.
Ведь там ты оказываешься не в обычном пространстве. Ты вдруг переселяешься в какой-то совершенно другой мир — весь, целиком. И даже если ты из него тут же выгрузился, за мгновения ты изменился навсегда. В тебе случился вот этот самый перелом, и это повлияет на всю твою оставшуюся жизнь, в самом что ни на есть лучшем, профилактическом смысле.
Искусство для меня — это когда что-то необъяснимое меняет мир вокруг человека. Хотя бы на несколько мгновений, на долю секунды.
Театр работает так же...
Мы заходим в зал — и выходим совершенно другими людьми. Все искусство должно так работать. Просто, когда ты смотришь на картину на выставке, ты не так отчетливо этого понимаешь. Тебе сложнее это заметить.
Кстати, в театре сейчас идет мой спектакль — на Малой сцене Театра имени Маяковского. Мы сделали его с Петей Айду (пианист, исполнитель на исторических клавишных инструментах.— Прим. ред.), он называется «Сон в русскую ночь». Это спектакль, который ты слышишь. Он недолгий, очень бодрый и любопытный. Можно его посмотреть просто даже как эксперимент — и, мне кажется, довольно забавный.
В Telegram каждый день Weekend. А у вас еще нет? Присоединяйтесь!