- Нашли сапоги, а в них ноги были... и похоронили их. Я и место знаю где...
— Как?
Мельник в ответ приподнял обе штанины. Бабуленко заплакал...
Статья опубликована в газете ПРАВДА в понедельник, 19 февраля 1990 года:
Иначе бы мы не победили
«Я давно уже не на службе, но продолжаю работать — и по дому, и выполняю обязанности председателя совета ветеранов войны и труда нашего села, готовлю материалы для Книги памяти. У меня просьба: не стоит писать обо мне, никакой я не герой, хотя был, наверно, неплохим солдатом, но многие были такими. Иначе бы мы не победили...»
ЭТО СТРОКИ из письма, которое я получил недавно из Винницкой области от В. Мельника, старого друга, фронтовика. Пусть простит меня Владимир Филимонович, но именно вопреки его просьбе просто не могу не рассказать о нем читателям "Правды".
В семье Евдокии Демидовны и Филимона Федоровича Мельников было десять
детей: Владимир, Федор, Михаил, Леонид, Василий, Виталий, Мария, Любовь, Зинаида, Галина. Володя — старший. Оттуда, из Слободы-Шаргородской, уходил он на фронт, туда и вернулся с войны...
Впрочем, скоро только сказка сказывается, а в жизни Владимира Филимоновича
Мельника между «уходил» и «вернулся» еще одна жизнь. Судьба уготовила ему столько испытаний, что, право, для одного, пожалуй, получился явный перебор.
...Ему исполнилось пятнадцать, когда грянула война. От тех горьких летних дней в памяти остались нестерпимая жарища да неумолчный бабий плач. Всей тяжести надвигавшейся беды мальчишеский разум постичь был не в силах. Казалось, вот еще день, ну неделя, и остановит фашистов, опрокинут их, сомнут
и погонят на запад.
Однако проходила неделя, другая, а вести с фронтов поступали неутешительные.
Вот уж и через Слободу-Шаргородскую потянулись фурманки с ранеными бойцами...
А потом Слободу заняли фашисты... Каково пришлось многодетной семье Мельников, как, впрочем, и всем другим, говорить излишне. И когда пришла наша армия, Владимир сразу же попросился в солдаты.
Мельнику повезло: попал в замечательный расчет, к замечательному командиру - старшему сержанту Степану Димакову. Тот — фронтовик с первого дня войны. Спокойный, рассудительный. А уж мастер огня — в полку другого поискать. Кажется, он был вятский, а вятские в солдатском фольклоре ребята хватские: семеро одного не боятся. Шутка, конечно, добрая подначка, но в командире расчет души не чаял. И Мельник, и его одногодок Иванов, и бывалые уже солдаты Уразбаев с Мошковским.
НА САНДОМИРСКОМ плацдарме, за Вислой-рекой, осень в том году выдалась холодной, в ноябре ударили первые морозы. Каждый день вспыхивали жаркие
схватки. Противотанкистам работы хватало. В сводках, правда, особых подробностей о тех боях не приводилось. Бои, как говорится, местного значения. А для солдата что местный, что неместный. Да и то сказать: ну-ка зазевайся на часок, сразу в Висле окажешься. Враг напирал сильно. Этот Сандомирский, зарывшийся в землю, плацдарм был для него что кость поперек горла. И танки, и авиацию бросали фашисты, орешек, однако, оказался им не по зубам.
Мельника на том плацдарме и окрестили огнем. Поначалу было страшно, чего греха таить. Но и Димаков оказывается не отрицал этого чувства. Как-то Мельник, глядя на его ордена, прямо спросил, не испытывал ли командир в бою страха.
— Отчего же не испытывать? Испытывал и испытываю. Любому в бою страшно, — по-вятски окая отвечал старший сержант,— Кому погибать то охота? Страшно, ей-богу. На тебя же ползет вон какая железная штуковина, да
не одна, бывает, а две, а то и три. Только в этот момент про страх и подумать немоги. Он ведь, вражина, не ровен час, раньше тебя может пальнуть из пушки, и поминай как звали. И выходит, не оплошай, прицелься пометче, да и не мешкая пали в него. Вот когда одного-другого факелом сделаешь, а соседи твои, заметь, тоже не бабочек ловят, вот когда фашист наутек кинется — тогда про что хошь думай...
Димаковская наука, простая, откровенная, понятная, воспринималась как азбука.
В январе фронт пошел вперед. Началась знаменитая Висло-Одерская операция. Зима была снежная, фашисты сопротивлялись отчаянно и артиллеристам — истребителям танков работы хватало.
В одном из боев им особенно досталось.
Мельник поначалу удивился, когда лейтенант Кудрявцев, командир взвода, приказал развернуть орудия на сто восемьдесят градусов. «Это что же, стрелять по своим тылам?» Но едва успели изготовиться к стрельбе, как из ближнего леса, вплотную подступавшего к дороге, выскочили фашистские танки. Мельник и теперь не знает, попал он во вражеский танк или нет. В грохоте скоротечного жестокого боя вряд ли кто из его товарищей-наводчиков мог с достоверной точностью сказать, что именно он уничтожил танк. Но итог боя был впечатляющ: перед позицией батареи пылало до десятка танков, и фашисты тут
не прошли... Группировка, рвавшаяся из котла на запад, была уничтожена.
В НАЧАЛЕ ФЕВРАЛЯ артиллеристы вышли к Одеру южнее Бреслау. Посинел,
покрылся трещинами лед. Вдоль берегов темнели полыньи. Пушки пришлось в
буквальном смысле перетаскивать на себе. А вскоре вражеский гарнизон Бреслау был полностью окружен. Фронт покатился дальше, к Берлину, к другим важнейшим центрам Германии. А тут, у стен неприступной, по уверениям гитлеровцев, крепости ни днем, ни ночью не затихали упорные бои. Фашисты, получив приказ фюрера держаться до последнего, сражались с яростью обреченных. Каждый дом был крепостью, и не раз приходилось расчету Димакова поднимать свое орудие на второй, а то и на третий этаж отбитого у врага дома, чтобы вести огонь по следующему.
Однако война шла к концу. Дни и часы фашистского гарнизона были сочтены. Уже пламенело наше Знамя Победы над столицей поверженного рейха, и здесь шестого мая перестрелки стали стихать. Среди солдат прошел слух, что фашистские генералы бросили своих солдат и удрали на самолетах на запад и что остатки гарнизона начинают сдаваться победителям.
Старшина после завтрака привез на батарею новое обмундирование. Владимир примерил гимнастерку, шаровары, шинель. Надел добротные сапоги. Хороши! Сшиты как на заказ. И первый раз вдруг увидел траву на пустыре, вот-вот готовые раскрыться свечки каштанов. И услышал песню жаворонка — совсем
как дома, в Слободе-Шаргородской.
Подошёл командир взвода, приказал сменить огневые позиции, быть в готовности на случай любой провокации.
Мельник, выполнявший обязанности командира расчета — Димаков был повышен в должности,— козырнув, бросился выполнять приказание. Надо было определить место для огневой. Он перешагнул через завал, пробежал за угол
догоравшего дома, прыгнул на траву. В ту же секунду перед глазами взметнулся огромный рыжий султан. Мельника опрокинуло на спину, адская боль пронзила все тело. Он поднял ноги и не увидел их. Два кровавых фонтана били из-под
колен.
На взрыв подбежали батарейцы. Перетянули жгутом культяшки... Впрочем, этого
он уже не ведал. На другой день, когда гремел в Москве салют в честь освободителей Бреслау, он начал долгое путешествие по фронтовым госпиталям. Легница, Ченстохов, Братислава, Мишкольц, Сегед. Операция за операцией. Парню было всего девятнадцать. Как жить дальше без обеих-то ног? Одолевали солдата мучительные раздумья. Быть вечным калекой-нахлебником в большой, разоренной войной семье? Может, лучше не мучить ни себя, ни других?
В Харькове, куда его привезли после пребывания во фронтовых госпиталях, увидел на вокзале безногих калек на гремучих деревянных тележках. И ему, выходит, сжигать остатки жизни, как они?
В госпитале попросил протезы. Возмутился, узнав, что его, как полного инвалида, предложили разместить на первом этаже. Только на третьем! Потом, на протезах, закусывая губы, пересчитал сверху вниз и обратно все ступени. И всякий раз отмечал, что та, самая трудная, отодвигалась день ото дня все дальше в порядковом счете...
В январе сорок шестого самостолтельно вышел из харьковского госпиталя и отправился без сопровождающего домой, в родимую Слободу-Шаргородскую.
В СВЯЗИ с празднованием тысячелетия Польши власти Вроцлава пригласили его, освободителя города, в гости. Помню, как после приема у одного из руководителей воеводства поехали мы с Мельником на южную вроцлавскую
окраину. Пустырь, где по приказанию лейтенанта Кудрявцева он должен был занять последнюю в той войне огневую позицию для своего орудия, Владимир нашел сразу.
На пустыре, нагнувшись, раздвигая густую траву, начал вроде что-то искать...
— Что случилось, Володя?
— Да, понимаешь, сапоги решил пошукать... Новые же совсем, жалко.
— Какие еще сапоги?
Вот тогда и рассказал мне Владимир историю про свое ранение. И только тут все вдруг обратили внимание на его походку.
Вечером у Леопольда Турецкого, нового польского друга Владимира, один из гостей, узнав об одиссее Мельника, назвал его вторым Маресьевым. Владимир смутился.
— Скажете такое,— отвечал он товарищу.— Маресьев — герой, летчик.
— Да, но вы вот и машину водите, и велосипед, и танцуете будь здоров.
Мельник оживился:
— А как же иначе? Тружусь, живу. Машина нужна. А где на машине не проедешь — там велосипед... А танцевать, бывает, тоже очень хочется.
ПОСЛЕ ВРОЦЛАВА мы надолго потеряли друг друга из виду. И вот письмо из
Шаргорода. Все тот же мой Мельник; сразу после кратких строчек о себе — о делах житейских, беспокоящих сердце ветерана. История родного края, его белые, а вернее, черные пятна. События, происшедшие в селе от Октября семнадцатого до наших дней. Судьба речки Мурашки. Восстановление имен
раскулаченных и репрессированных по наветам. Оказание помощи всем нуждающимся. Он же председатель совета ветеранов воины и труда.
«Беда, что многие из руководителей не испытали на себе военного и послевоенного горя, ко всему относятся без должного понимания, а порой и просто равнодушно. Приходится воевать, доказывать, трепать нервы и себе, и им. А ведь все за людей, как этого не понимают? Люди, отдавшие все Родине, нуждаются, чтобы Родина тоже дала им теперь хоть самую малость своей доброты».
Узнаю Мельника. Беспокойный, отзывчивый на чужую беду. «Вот приближается
праздник Победы. В прессе изредка мелькнет строка о подготовке к нему. А у нас привыкли заниматься такими вопросами накануне праздника. Спешно пилим, красим, создаем видимость заинтересованности, а на деле после часового митинга — конец празднику. Галочку поставили — мероприятие проведено. Что, это нам, что ли, нужно? Да нет же, это нужно тем, кто идет
и пойдет за нами—молодым».
Во Вроцлаве он побывал еще четырежды. «Пять лет назад нашел таки свои сапоги»,— написал в письме.
В очередной приезд повел его Турецкий на памятный пустырь. От одинокого домика к ним подошел пожилой поляк. Назвался Михаилом Бабуленко (г. Вроцлав, ул. Павла, 22):
— Что ищете, Панове?
— Да так, воевал тут когда-то,— ответил Мельник.
— Страшные были бои. Я тогда у хозяина батрачил, видел. Тут, уже в конце войны, русский солдат на мине подорвался.
— А трофея никакого не находили?
— Чеботы новые нашли.
— А где же они?
— Хозяин сказал, что в них ноги были. И похоронил их.
Место и я знаю.
— Господи, так это ж мои ноги!
— Как?
Мельник в ответ приподнял обе штанины. Бабуленко заплакал...
ЖИВЁТ на винницкой земле ветеран. Вырастил детей. Валя теперь учительница,
Михаил — офицер. После трудов праведных вышел Мельник на пенсию. Но как был бойцом, так и остался им. Боевой солдат Великой Отечественной. Один из миллионов сынов великой нашей Родины. Без таких, прав Мельник, мы бы не победили. Василий ИЗГАРШЕВ. Вроцлав! — Москва.
Всем желающим принять участие в наших проектах: Карта СБ: 2202 2067 6457 1027
Несмотря, на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА" за 1989 год. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.