- от VictoryCon
Театр «БУФФ» негласно и обоснованно считается авторским – театром Исаака Романовича Штокбанта. Его артисты уникальны – для них, кажется, не существует понятия «амплуа», а таланты – безразмерны. Пятнадцать лет тому назад – красивая цифра! – к труппе присоединился тогда еще студент Вячеслав Семенов, ныне ведущий артист театра, в репертуаре которого – граф Орлов («Казанова в России») и Тесей, герцог Афинский («Сон в летнюю ночь»), Егор Глумов («Дневник авантюриста» по пьесе А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты») и Волан-де-Морт («Школа магии»), Пабло («Дикарь) и синьор Монтекки («Любовь. Чума. Верона»). Словом, понятно, что достойный ученик Исаака Романовича пришелся в «БУФФе» ко двору.
Как своеобразно очень поющий артист пережил ломку голоса, каким был основатель и педагог Исаак Штокбант, какая главная роль началась для него … с депрессии, как играть антигероев, которых в результате обожают зрители, как стать одноногим Сильвером – об этом и многом другом мы беседуем с Вячеславом.
У Вас, к счастью, очень четко все по жизни: вы как начали заниматься творчеством, так и продолжаете. Как это получается?
В восемь лет я перешел из одной школы в другую: жил я тогда в Кингисеппе с бабушкой, и именно она – мой проводник по судьбе. Ее великая заслуга в том, что я есть тот, кто я есть, что я играю на сцене. Бабушка до замужества была артисткой цирка, но после замужества и рождения детей о продолжении карьеры речи уже не было.
В новой школе мой учитель пения Георгий Иванович Комиссаров играл на баяне, руководил ансамблем «Офицеры», квартетом «Ноктюрн» — эти коллективы ездили по всей области и давали концерты. Так вот, как-то вечером бабушке позвонили: «А вы не хотели бы отдать внука к нам на занятия — петь?» Это были 90-е, с деньгами было туго, но меня взяли и со мной занимались бесплатно.
Я начал ходить к нему, и уже через три-четыре месяца у меня случился первый концерт. Я пел вместе с «Офицерами», первое, что исполнил – это «Санта Лючия»: у меня был высокий-высокий голос. Вот так все и началось: бесконечные концерты, я все время представлял город… И страха сцены у меня никогда не было.
По три-четыре дня я мог не ходить в школу: имелись справки из администрации, что, мол, Слава Семенов – на концерте. Мы объездили всю Ленинградскую область, все закоулки, даже заезжали в частные дома к немощным людям и пели.
Так что о моем будущем даже не было разговора: я пою и не рассматриваю ничего другого. Похоже, бабушка воплотила во мне свои мечты. Я был ее гордостью, и на каждый концерт, если он был в Кингисеппе, она приходила с подругами: «Слава поет!»
Ну, была у нас с другом идея пойти в повара: я люблю поесть и очень люблю готовить – у меня это хорошо получается. Но бабушка сказала: «Пойдем в колледж культуры на Гороховой – на дирижера». И я ответил: «Пошли». Учился у Барнабели Тинатин Вахтанговны, которая определила мой голос как баритон с теноровым окрасом: я беру высокие ноты, но основа – это баритон.
Я отучился, а потом судьба так повернулась, что я не пошел в армию, а пошел поступать в академию. Армию я проспал!
Меня ведь распределили в ансамбль песни и пляски Семеновского полка. Помогли в колледже, и я прошел отбор. Но сердцем чувствовал, что мне туда не нужно, как-то я все время от этой темы отходил: загранпаспорт, например, не делал – а Семеновский полк раньше все время гастролировал. Июль 2008 года: я как раз выпустился из колледжа, и мы праздновали выпускной. Приехал в общежитие, устроили отвальную – да такую, что я утром просто проспал! Мне нужно было дойти до ТЮЗа, где располагался полк, чтобы распределиться в учебку, и это заняло бы пять минут. Лучшая армия, делать ничего не надо, ездить по Европе и зарабатывать деньги. Но я проспал…
Бабушка в час дня прибежала в общежитие: «Такую армию проспал! Иди – поступай в академию!»
Ну, и за пять лет обучения академия меня поломала.
А это хорошо?
Да. К нашей профессии нужно подготовиться. Это только кажется, что все просто. Если ты хочешь быть мастером, фанатиком своего дела, ты должен пройти очень серьезное обучение. Меня учили великие педагоги, тоже фанатики, и каждый давал что-то свое.
Мы приезжали на учебу в девять, а возвращались в общежитие около двенадцати. И так – каждый день. Без выходных. Потому что на выходных – мастерство. И так, постепенно организм меняется, ломается, ты перестаешь быть тем человеком, каким был до поступления. В тебя как будто закладывают что-то высокое, что ты потом, в будущем должен нести со сцены. Мы должны не то, чтобы научить со сцены чему-то человека, который сидит в зале – этот человек бывает порой и поумнее нас – но что-то привнести в его жизнь, чтобы он вышел после спектакля и задумался о своей жизни, может быть, что-то поменял. Но чтобы правильно произошел этот обмен энергиями между залом и сценой, просто так, с кондачка не сделать, иначе это просто самодеятельность. Это большое искусство, которое требует очень много сил.
А как вы пережили ломку голоса?
Интересный момент. У моего учителя был свой особенный способ: он не дал мне отдыхать вообще. Когда у меня началась ломка голоса, он, наоборот, дал мне еще большую нагрузку, еще больше упражнений, еще серьезнее. Как все происходит: мальчики вокально «засыпают», в организме происходят какие-то процессы – ломка. У меня отдыха не было: занятия, выступления по три — четыре раза в неделю…
Вы учились далее у Исаака Романовича Штокбанта. Каким он был учителем?
Вот моя бабушка – это человек, которого я слушал, а Исаак Романович стоит на том же уровне. Он — великий человек, сделавший из меня – человека. Да, он нас воспитывал как педагог. Я не могу сказать, как он это делал: до второго-третьего курса у меня еще ветер в голове гулял. Он, конечно, прекрасный педагог, но больше – великий человек и психолог: мог найти ключик к любому актеру. 95 процентов артистов «БУФФа» – его ученики.
Когда он был жив, я, уже играя здесь, но будучи еще зеленым и нуждавшимся в поддержке, мог в любой момент прийти к нему и сказать: «Исаак Романович, у меня проблема, я не знаю, как сделать это место». Человеку 90 лет, куча своих дел, есть театр – огромная махина, которой он руководит, но он отвечал: «Да, конечно, заходи». И полчаса мы сидели и говорили.
Вы попали на сцену «БУФФа» в 2010 году: 15 лет, как вы играете в этом театре. Получается, вы еще учились. Выходили в массовке?
Нет, мы все проходим изначально школу кабаре, работая шоу-программы — танцы, песни… Так как я вокалист, то пел со старшими актерами. А бальными танцами занимался шесть лет. Ну, и была пара спектаклей на основной сцене. Причем, мне повезло: мы открывали театр «Женей, Женечкой и Катюшей», и я играл немца, выезжал на фуре, в форме…
Вы в одном интервью сказали, что Сильвер из «Острова сокровищ» – ваш любимый герой. За что вы любите кровожадного одноногого пирата. Это первая ваша главная роль в «БУФФе»?
Нет, первая главная роль – это в «Дикаре». Когда было распределение, и мне сказали, что есть моя фамилия, я не понял, что я там буду делать, не иначе как бегать за Дикарем и его ловить. Но тут – я на главной роли, а я еще очень зеленый: образование есть, но опыта – ноль.
Мы ставили его девять месяцев, как ребеночка рожали. И в итоге я не вышел на премьеру, меня забраковали. И даже сказали, что неизвестно, выйду ли я когда-нибудь. Да еще сказали через помощника режиссера…
У меня случилась первая депрессия в жизни – и последняя. Мне как раз моя будущая супруга в январе подарила гитару, которая лежала до мая – когда был выпуск «Дикаря». Я в этом состоянии поднимался наверх в гримерки, садился с гитарой на три часа – и так научился играть на гитаре. Сейчас это умение – тоже мой хлеб.
Нет худа без добра!
Да! Потом через год у коллеги, который играл главную роль, случилась неприятность с ногой, я вышел вместо, он вскоре вообще ушел из театра… А я начал нарабатывать опыт – и все пошло.
А правда, что в пандемию «Дикарь» был одним из немногих спектаклей, которые игрались в «БУФФе», потому что его артисты не болели?!
Нас открывали, закрывали, вводили 25-процентную рассадку… А потом все реально слегли, и у нас игрались только «Примадонны» и «Дикарь». За декабрь я вышел в роли Пабло 11 раз!
Однажды мы играли на 40 человек: это было что-то невероятное. Было так камерно, при большой-то сцене: сидит в зале ну очень мало зрителей, и энергообмен вообще не происходит, он рассеивается по залу.
Пабло — очень трудная и морально, и физически роль…
Сейчас уже и физически. Я, конечно, не старик, но прыгать как двадцатипятилетнему уже сложновато, и годика через три я с этим закончу. Нельзя так обманывать зрителей, они ни при чем. Как бы ты не любил роль, тебе надо в нужный момент сняться.
А что касается моральной сложности: после этого спектакля я сажусь в гримерке, ноги на стол и сижу так сорок минут. Всегда. Я ничего не могу делать. Потом еду домой и ложусь спать.
Ну, а Сильвер? – Это была мечта детства. Я не знал, что буду актером, но его любил: это же главарь пиратов, а для мальчишек пираты – романтика! Самое сложное в этой роли было – привыкнуть к одной ноге.
А если можно, как Сильвера делают одноногим?
Садишься, поджимаешь стопу к пятой точке, берется толстый скотч, 60 метров – две штуки используются полностью, им обматывается нога. Потом берут костыль, и вторым скотчем обматывают полностью его. Когда я только пробовал роль, мог выстоять только пять минут: кровообращение в теле нарушается. Я готовился два месяца. Ходил так через день, пил таблетки сосудистые.
Одноногим я был в спектакле час пятнадцать. Потом уползал за кулисы, падал, ножницами резал быстро скотч, стонал, кричал – это кровь приливала обратно. Первые два часа температура была 38… В театре знали, что если у меня «Остров», то вечером ничего нельзя со мной ставить. И вообще меня трогать.
Но со временем я привык и даже помню, как после «Острова» ехал в ЛДМ и играл Бегемота в «Мастере и Маргарите».
После Бегемота, кстати, я тоже приходил в себя как после «Дикаря». Там что-то включалось: мы же большие фантазеры, а нужно погрузиться во все это, выйти за рамки себя. Когда полностью одевалась маска, я мог позволить себе все, что угодно – за кулисами, на сцене… Вот Слава Семенов, а вот – кот Бегемот. Во время спектакля у меня постоянно были мурашки: на таком подъеме я играл. Я понимаю, кто я, чей я слуга – и это словами не передать…
Ирина Афанасьева – женщина серьезная: она меня увольняла шесть раз… У меня раньше с дисциплиной плохо было, мог опоздать на пять минут, а у нее с этим очень строго. Однажды мне нужно было в «БУФФ», она меня не отпустила, но я все равно уехал. Мне было сказано: «Завтра на открытии блока работаешь со штрафом сто процентов». То есть в ноль. Но ради этой роли я был готов наступить на горло своей гордости и работать бесплатно. На тот момент я не был готов с ней расстаться.
Я как-то сказал: «Театр — не место, где я работаю, это место, где я получаю удовольствие, причем, за это удовольствие я не плачу…платят мне». Наш город в 90-е был очень бандитским. Когда я был маленьким, моей маме однажды нагадали, что я в своей жизни никогда не буду работать. Мама подумала, что я стану бандитом. А я стал актером.
Вот сезон мы закончили 20 июля и до 10 августа были в отпуске. Не вру: неделю мне снилась сцена. А со средины августа началась ломка: мне нужен этот наркотик, мне нужно выходить на сцену, а как же без этого жить. Сложно назвать это работой. Я фанатик своего дела и горжусь этим. Вообще, за любое, за что я берусь, делаю с фанатизмом в хорошем смысле слова.
Сейчас и дочка моя тоже здесь играет – в спектакле «Любовь. Чума. Верона», играла в «Кошкином доме», но уже повзрослела. Она получает тысячу рублей за выход, сегодня купила кроссовки себе на заработанные деньги…
«БУФФ» считают театром Штокбанта, как, например, Молодежку – Спивака. Чем уникален «БУФФ» Штокбанта?
Я вам точно могу сказать: в наш театр приходят люди за радостью, за струнами любви, люди, которые испытывают послевкусие, когда выходят. Исаак Романович всегда говорил: «Все – через любовь!» Наш театр наполнен любовью, радостью и счастьем. «Буфф» в переводе с итальянского – «шутка». Мы – абсолютно синтетические актеры, но главное – мы несем свет в это мир.
Когда началась СВО, я после каждого спектакля выходил как после «Дикаря». Театр был переполнен март, апрель и май, пока в головах людей все не улеглось, пока не осознали, что произошло, и как мы с этим будем дальше жить.
Выходя на сцену, я понимал, что меня просто заживо заглатывают, все соки высасывают. После спектакля сидел высушенный. Люди очень нуждались в наших эмоциях, в свете, в добре, в человеколюбии, потому что все понимали, что как раньше, уже не будет. Было страшно. Я думаю, люди в каждый театр приходили так. Но так как у нас театр любви, они приходили к нам, чтобы выдохнуть, немного успокоиться, подумать о чем-то другом. Не то, чтобы отвлечься, но насытиться добрым искусством и жить дальше. Психике человека всегда нужна какая-то подпитка…
Вот в то время была очень ощутима цель нашего искусства, я понял точно, что мы несем.
Есть актеры, которые думают, скорей бы все закончилось – тогда это работа. Но судите сами: я прихожу сюда в пять вечера, мой день полностью свободен. Моя служба длится три часа. Я работаю три часа в сутки – в свое удовольствие. Нередко выходишь с мыслью: «Эх, я б еще сыграл!» Конечно, когда готовится премьера, мы, понятно, тут ночуем…
Вы уже 15 лет здесь – чем объясняется такое постоянство?
Постоянный театр, где ты работаешь – это такое болотце в хорошем смысле слова. Тебе здесь мягко, тебя здесь любят, хорошо платят… В какой-то момент я понял, что у меня другие амбиции и нужно уходить, потому что это болото затягивает. Оно приятно, но не дает мне развиваться. Такие мысли были у меня лет пять – надо уйти. И не потому, что мне здесь не нравится, а потому, что я здесь слишком расслабился. Я всегда двигаюсь помимо театра, считая, что всегда нужно что-то делать параллельно.
Но у меня есть не то, чтобы учитель, но великолепный пример: это наш артист Андрей Левин. Ему около сорока, он прекрасный актер, но, помимо этого, у него много всего еще, и он везде успевает. Прилетает на спектакль, отработал его, полетел на студию, у него семья, свободного времени нет – но он все успевает! Мы с ним – в одной гримерке, я же увидел, как работает Андрей, сказал: «Черт возьми!» — и мысли о том, чтобы куда-то уйти, у меня улетучились.
Конечно, главное в моей жизни – подмостки, на которых мы работаем, возможность реализовывать себя бесконечно. Люди вне театра спрашивают меня, как можно выходить, например, десять лет в одном спектакле. Это от фанатизма. Ну, и ведь для каждого спектакля есть бэкграунд прошлого: ты месяц назад его отыграл, теперь подкручиваешь какие-то моменты, что-то меняешь, двигаешься с партнером, как рыба в воде. Если идет партнерская просадка, взбудоражил партнера, он начал реагировать по-живому, потому что что-то сбилось с настройки. Внутреннее движение спектакля бесконечно. Происходит постоянная модернизация. Спектакль за десять лет меняется: чтобы не упрекать себя после, нужна беспрестанная работа.
А у вас что еще есть помимо театра?
Сейчас я работаю над сольной карьерой, у меня есть авторские песни, для которых я пишу стихи, а музыка у меня рождается в голове. Хотя у меня и есть музыкальное образование, но музыку на компьютере я писать не умею. Здесь нужен профессионал, как и в любом деле. У меня такие люди есть. Надеюсь, что в скором времени у меня все получится.
Песни я пишу разные, они будто сверху ко мне приходят, кто-то диктует их мне, а я просто беру диктофон и записываю. Понятно, бывают настроенческие моменты, иногда что-то рождается, в утратах, в грусти. Я все время над ними работаю, и я знаю, что придет время, когда с этим я выйду к людям.
Сначала будет запись, потом концерт: надо, чтобы тебя все же узнали. Хотя… Мне дочь как-то сказала: «Папа, но ты же уже известный, тебя же Невский район знает!» Вот так дочь меня порой поднимает, хотя с самооценкой у меня все хорошо.
Параллельно работаю организатором праздников с нуля и под ключ: это занимает много времени, но у меня получается и это нравится.
От кино я временно отошел. У меня было проектов 11 – 12, но все короткие роли. На сцене я ощущаю себя уверенно, а вот на съемочной площадке пока – как потерянный котенок. Кино – тоже большое искусство, которому нужно и можно учиться. Я хочу этим заниматься и годам к сорока выйти и в кино. «Всему свое время» – это мой девиз по жизни, и он меня не обманывает. Если я чего-то хочу, то добьюсь. А преграды мы устраиваем себе сами.
Если вернуться в театр: у вас есть нехорошая роль — Волан-де-Морт! Как вы оправдываете своего героя – абсолютного злодея?
Мне это очень просто сделать – у меня чулок на голове! Есть у моего героя и шуточная песня, то есть я вообще не несу там зла. Наш Волан-де-Морт в чулке – вообще не антагонист, и в конце я получаю больше всего аплодисментов, цветов и картинок. Екатерина Козлова, которая ставила спектакль, решила не высмеять Волан-де-Морта, а сделать его ироничным персонажем. Я и в пластике стараюсь все время где-то споткнуться, показать его нелепым.
Вот моя дочка боялась Бармалея. Я читал ей в три года книгу Чуковского и, когда дело доходило до Бармалея, она все время закрывала ушки и говорила: «Дальше, дальше, я не могу это слушать». Как-то мы шли по дороге между двумя деревнями: солнышко светит, июль… А я взял и переделал на ходу песню «Капитан, капитан, улыбнитесь» — «Бармалей, Бармалей, не ешь детей, дети – лучшее, что есть у людей. И послушал Бармалей и стал добрей». Мы пришли домой, вечером я снова стал читать ей «Айболита». Дошли до Бармалея, и она начинает смеяться.
Страх – это тоже нормально, но хорошо, если вы испытываете его в театре, а не вживую. А если мы делаем антигероя смешным, страха нет.
В спектакле «Свои люди» ваш Поручик выходит на несколько минут. Но как – зрители просто в восторге! Так нет маленьких ролей?
Конечно, нет. Есть только твое отношение к этим маленьким ролям. В любом случае, когда мы подходим к работе над персонажем, вечно меняя его в постановке, происходит определенный процесс. В премьерном спектакле сейчас я играю Дениса Поливанова в премьерном спектакле «Салют, конферансье!» — вообще не моя роль. Но я ее себе выбил. Она – на бесконечное сопротивление, у меня было много сомнений: не в том, что я выйду и сделаю ее, а в том, как я это сделаю. Это был колоссальный труд. Тем не менее, я предпочитаю не смотреть ничего, связанного с тем временем, моя задача – стараться вывести что-то свое. Если посмотрю – начну копировать. Да и все же это идет из детства, подсознательно – старые фильмы, знание, как работали тогда, в предвоенные и военные годы…
И я ну очень полюбил эту роль. Хотя у меня нет таких, которые бы я не любил. Изначально, когда ты вводишься на чью-то роль – сложно всегда: ты же не крутился в рождении спектакля, заходишь в уже «варящуюся кашу», в которой ты – какой-то новый ингредиент. У меня так бывает: только через год-два на таких ролях я начинаю чувствовать себя более-менее комфортно.
Так какая же цель у вас в жизни – вы упоминали об этом несколько раз…
Цель – своим искусством нести радость людям, этому меня и учил мастер. И мне это близко. Когда я на сцене – в театре ли, на концерте – я вижу, как зритель плачет, как открывается его душа, откликаясь моей душе. Это дороже всех денег: когда чувствуешь, что твое искусство пробуждает в людях что-то сокровенное. Для меня это очень ценно.
У бабушки было 13 братьев и сестер, понятно, сколько у меня родни. Я – единственный, кто крутится в это сфере. Может, это звучит помпезно, но я хочу, чтобы они мной гордились. Они и так гордятся, радуются… Но мне хочется большего для своей семьи, хочется, чтобы через мои успехи был известен наш род – как вот в старые времена были известны семьи, которые внесли значительный вклад в развитие своих городов, промышленности, искусства… Вот к этому я и стремлюсь.
Елена Шарова
