Пушкин начал писать седьмую главу осенью 1827 года, закончил через год – в 1828 году.
Много пережил Пушкин за этот период. Позади – ссылка, восстание, казнь пяти декабристов, приём Николаем I; в творчестве – окончен «Борис Годунов», написаны стихи «Пророк», «Арион», «В Сибирь», «И.И. Пущину» и др.
На душе поэта было неспокойно.
Как грустно мне твоё явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжёлым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И всё, что радует, живит,
Всё, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мёртвую давно,
И всё ей кажется темно?
В чём причина беспокойства поэта? Только ли в приходе весны, которую он не любил и чувствовал себя больным в это время? Что скрывается за строками, в которых – «тяжёлое умиленье», «скука и томленье», «душа мёртвая»?
Можно только предполагать, что причиной беспокойства Пушкина были и размышления о судьбе России, и процесс по поводу стихотворения «Андрей Шенье», когда Пушкину пришлось объясняться в III отделении, и новые творческие планы, но это только предположения. Полностью разгадать состояние поэта невозможно.
А что значит романтическая лексика: «тяжёлое умиленье», «скука и томленье», «душа мёртвая»? Неужели возврат к романтизму?
Юрий Лотман сказал о второй строфе седьмой главы романа вполне определённо: «Особенность антиромантизма Пушкина состояла в том, что он не отказывался от тем, волновавших романтиков, а давал им новые решения. Так называемые лирические отступления в центральных главах «Евгения Онегина» явились своеобразной лабораторией, в которой разрабатывались принципы новой лирики…
Подавленность Пушкина весной и творческий подъём осенью – реальный факт психофизической индивидуальности».
Первая строфа седьмой главы не является лирическим отступлением, и её строки можно считать гимном весне, но они не выглядят противоречием по отношению к строкам лирического отступления.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потоплённые луга
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года…
Здесь скорее всего выражено гармоничное восприятие природы Пушкиным. Закона обновления жизни весной ведь никто не отменял, несмотря на особенности восприятия этого времени года.
5 сентября 1826 года поэт выехал из Михайловского в сопровождении фельдъегеря и 8 сентября был в Москве, чтобы предстать перед Николаем I.
Следующее лирическое отступление – в строфе XXXVI. Оно буквально ворвалось в текст романа.
Ах, братцы! Как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нём отозвалось!
Свой восторг от встречи с родным городом Пушкин выразил по-юношески задорным обращением к читателям: «Ах, братцы!» Памятно ему было московское детство, прогулки по городу с Никитой Козловым – его верным дядькой. Вместе с ним мальчишка Пушкин забирался на колокольню Ивана Великого, откуда открывалась вся Москва.
В строках «Москва… как много в этом звуке Для сердца русского слилось!» действительно «сливаются», соединяются важнейшие понятия: Москва, Родина, Россия.
В строфе XXXVII по-пушкински кратко и точно выражена историческая значимость подвига Москвы в Отечественной войне 1812 года.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоённый,
Москвы коленопреклонённой
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою,
Не праздник, не приёмный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою…
Москва продолжала играть важную роль в жизни поэта.