- Серафима Викторовна, а к чему такая спешка? - аккуратно укладывая свои вещи в чемодан, спросила Наталья.
- Я просто не могу больше видеть твою отвратительную физиономию, - прошипела женщина.
- Аналогично, Серафима Викторовна, - парировала Наталья.
- Как хорошо, что мой сынок одумался и подал на развод, - фыркнула свекровь.
- На развод подала я, а ваш сын подлец и изменщик!
В комнате на минуту повисла тишина.
- Я даже рада, что он тебе изменил! - неожиданно заявила свекровь.
Наташа не стала больше отвечать на выпады этой ненормальной женщины. Она захлопнула чемодан и вышла в прихожую, свекровь следовала за ней.
- Оденешься в подъезде! - с этими словами Серафима Викторовна открыла входную дверь и выкинула вещи Наташи вместе с обувью на лестничную площадку.
Отчаяние и ярость, копившиеся месяцами, вырвались наружу единым слепым потоком. Наташа больше не думала, её тело двигалось на чистом адреналине.
- Ты что творишь, старая карга! - крик сорвался с её губ хрипло и неестественно громко.
Пальцы сами нашли пучок жёстких, уложенных в тугой валик седых волос. Наташа вцепилась в них мертвой хваткой и рванула на себя, срывая с места обезумевшую от такой наглости Серафиму Викторовну.
- А-а-а! Пусти, змея! Руки оторву! - взвизгнула та, пытаясь царапаться, но инициатива была на стороне Наташи.
Они рухнули на пол тесной прихожей, сбив со столика зонтик-трость. Воздух наполнился хрипами, руганью и глухими ударами.
- Всю жизнь мне испортила! - Наташа, оказавшись сверху, прижала свекровь коленом, освободив одну руку. - Каждым днём своим дышать не давала!
- Он тебя никогда не любил! Слышишь? Никогда! - выплевывала Серафима Викторовна, пытаясь укусить её за запястье. - Он мне сразу сказал: «Мама, она ошибка»!
Этот последний удар, точный и ядовитый, переполнил чашу. Белая пелена застлала глаза. Наташа сжала кулак.
- Молчи!
Удар был коротким, тяжелым, пришедшим от самого плеча. Раздался приглушенный, но отвратительно звучный хруст, похожий на хруст ломаемого сухаря. Серафима Викторовна ахнула, и сразу её крик превратился в булькающий стон. Из расплющенного, мгновенно распухшего носа хлынула кровь.
- Мои зубы... мой ном... - забормотала она, захлёбываясь, и Наташа увидела в её перекошенном, окровавленном рту жалкие обломки коронок и тёмные дыры дёсен.
Жалости не было. Был только холодный, беззвучный вой внутри. Она поднялась, отступив на шаг. Серафима Викторовна, свернувшись калачом, хрипела, прижимая окровавленное лицо к ладоням.
- Носи теперь свой сломанный нос как орден, - тихо, но чётко проговорила Наташа, её голос дрожал, но не от страха, а от колоссального нервного напряжения. - И помни его каждый раз, когда будешь смотреть в зеркало. Это моё прощальное письмо.
Она подобрала с пола свою сумку, аккуратно обошла лежащую женщину, не глядя на неё. На лестничной площадке собрала разбросанные туфли. Чемодан стоял там же, где она его оставила.
Из приоткрытой двери доносились приглушенные всхлипы и булькающие ругательства:
- Я... я полицию вызову! Убийца!
Наташа остановилась на лестнице, поправила пальто.
- Вызывай, - бросила она в пространство подъезда, и эхо разнесло её слова по бетонным стенам. - Объясни им, как это твои зубы оказались в твоём же горле.
Она не стала ждать ответа. Чётко, мерно застучали каблуки по ступенькам, звук удалялся, пока не слился с гулом уличного движения. А в квартире наверху, прижимая к лицу окровавленный подол своего дорогого халата, выла от боли, бессилия и лопнувшей, как мыльный пузырь, власти Серафима Викторовна. Тишина, которая опустилась в квартире после хлопка входной двери, была уже совсем другой. Звенящей, пустой и бесповоротной.