Royal Lodge — величественный, немного старомодный дом в тени Виндзорского парка. Здесь когда-то гремели детские смехи принцесс Беатрис и Евгении. Здесь десятилетиями хранились охотничьи трофеи, дурацкие подарки от дипломатов и семейные фото в тяжёлых рамах. А в этом декабре здесь пахнет не только хвоей и имбирным печеньем. Здесь пахнет окончанием. Конец года, конец терпения монархии, конец иллюзий.
Хозяева — принц Эндрю и Сара Фергюсон — уже не муж и жена. Они — соучастники катастрофы. Их соединил не брак, а общее, тонущее судно. И перед тем, как их королевским указом выселят из этих стен, они, говорят, затевают последний праздник. Не триумфальный бал, а что-то вроде тихого собрания перед расставанием с каютой первого класса.
Но вот в чём самая горькая ирония: заказать можно что угодно — фазанов, шампанское, целый оркестр. Но нельзя заказать гостей.
Хроника одного крушения
Было время, когда телефон в Royal Lodge разрывался. Ферги, эта рыжеволосая «сорвиголова», умудрялась дружить одновременно с супермоделями и поп-звёздами. Она могла в пятницу ужинать с Кейт Мосс в гламурном China Tang, а в субботу — болтать о каббале с Деми Мур. Она выходила на подиум с Наоми Кэмпбелл, а её дочери тусовались в пабе с Элли Голдинг. Это был круговорот славы, где её титул служил пропуском, а её неуёмная энергия — приманкой.
Рядом был и Эндрю. Может, и не такой блестящий светский лев, но Его Королевское Высочество. Офицер, вертолётчик, сын королевы. В его записной книжке были номера старых школьных товарищей вроде Чарли Баттера и верных, как швейцарские часы, аристократов. Его приглашали в самые закрытые клубы, просто потому что он был тем самым Эндрю.
А потом появилось другое имя. Джеффри Эпштейн. Оно прозвучало тихо, потом громче, и наконец превратилось в оглушительный, нескончаемый грохот, который заглушил всё. Скандал. Интервью на BBC, где Эндрю выглядел оторванным от реальности. Судебные иски. Фотографии в особняках педофила. И это имя стало клеймом, горячее, чем любой королевский герб.
Телефоны замолчали. Сначала отменялись встречи «на следующей неделе». Потом перестали отвечать на сообщения. Потом в Instagram под постами Элли Голдинг о благотворительности больше не было восторженных комментариев от «fergie_official». Блестящий круг дал трещину и рассыпался, как дешёвая бижутерия.
Кто осмелится прийти?
И вот теперь, в канун выселения, они накрывают стол. Кого они ждут? Не гламурную толпу из прошлого. Они ждут последних из могикан.
- Леди Виктория Херви. Бывшая возлюбленная Эндрю, которая в своей верности перешла все границы — и приличия, и здравого смысла. Пока мир осуждал Эндрю, она публично глумилась над его жертвой. Её поддержка — это не дружба, а своего рода самоубийственная солидарность. Она придёт. Она поднимет бокал. Она будет говорить громко, как будто пытаясь заглушить ту звенящую тишину, что скопилась за высокими потолками. Она — живое доказательство того, что в мире ещё осталась слепая, яростная и очень неудобная преданность. Без неё за столом было бы совсем пусто.
- Старый школьный друг Чарли Баттер. Мужчина, который связан с Эндрю не славой, а пылью подготовительной школы. Они помнят друг друга нескладными мальчишками, а не принцами. Его присутствие — это молчаливое напоминание: «Я знал тебя до того, как всё это началось. Я видел тебя просто Эндрю». Возможно, они даже не будут говорить о деле. Они будут говорить о старых учителях или о рыбалке. Это будет минутная передышка от кошмара настоящего.
- А может быть… никто? Вот самый вероятный и самый щемящий сценарий. Они накроют стол на двенадцать персон. Расставят хрусталь, отполируют серебро. А к восьми часам поймут, что кроме них двоих и, возможно, одной-двух преданных, но таких же отчаянно скомпрометированных фигур, никто не придёт. Тишина будет гулять по парадным залам, прислушиваясь к скрипу их стульев. Они будут сидеть в огромной столовой, где когда-то помещались десятки гостей, и слушать, как огромное, тяжёлое время в этом доме тик-так, тик-так отсчитывает последние часы.
Слёзы? Нет. Просто тихая щемящая грусть
Это не история, которая выжимает слёзы. Это история, которая оставляет во рту привкус холодной золы. Грусть здесь — не от громкого предательства, а от тихого, неотвратимого исчезновения.
Их не изгнали с позором при всём честном народе. Их просто... перестали замечать. Фотографии исчезли со стола королевы. Приглашения перестали приходить. Имена исчезли из светских хроник. А теперь исчезнет и их дом.
Их «последнее ура» — это не крик. Это шёпот в почти пустом зале. Тост за прошлое, которое уже не вернуть. За друзей, которые стали призраками. За титулы, которые теперь лишь больно режут ухо. Они будут пить, глядя на потускневшую позолоту и портреты предков, которые, кажется, тоже отвернулись от них в своих рамах.
И когда в январе грузчики начнут выносить коробки, в доме не останется ничего, кроме запаха одиночества и лёгкого, горьковатого духа того самого шампанского, которое в этот вечер так никто и не выпил.