Когда я узнала, что муж перевел маме на лечение 20 тысяч, у меня внутри все упало. Мы живем в Омске, зарплаты у нас, мягко говоря, не московские, и эти деньги были отложены не на мифическое "лечение", а на брекеты нашему старшему сыну, у которого зубы растут в два ряда, как у акулы.
Моему мужу, Игорю, 38 лет, пашет по двенадцать часов, и я вижу, как он стареет на глазах, чтобы наша семья ни в чем не нуждалась. А его мать, Галина Петровна, женщина цветущая, громкая и наглая, считает, что сын — это её личный пенсионный фонд и страховка от всех бед, хотя в его жизни она отсутствовала ровно двадцать лет, с пяти до двадцати пяти, и появилась, когда он вдруг стал "перспективным".
Почему "кукушка" вернулась в гнездо, когда птенец оперился
Почему меня трясет от каждого её звонка? Нужно знать предысторию, которую Игорь не любит вспоминать.
Галина Петровна, или, как я её называю про себя, "Галя-путешественница", оставила Игоря своей матери, бабушке Ане, когда ему было пять лет. Сказала, что едет в Сочи на заработки, "устраивать личную жизнь", и пропала. Бабушка Аня тянула внука на свою пенсию и зарплату вахтерши, штопала ему колготки, учила читать и плакала по ночам в подушку. Мамаша объявлялась раз в год, присылала письмо и иногда, если повезет, что-то из одежды на размер больше. Ни весточки на день рождения, ни приездов на первое сентября. Игорь вырос с четким ощущением, что не нужен, он обуза, и что маму надо "заслужить".
И вот, когда бабушка умерла, а Игорь уже закончил институт, устроился на хорошую работу и мы поженились, Галина Петровна материализовалась на пороге нашей съемной однушки с чемоданом и трагической историей о том, как её "кинул" очередной "муж" в Краснодаре.
Она рыдала, пила валерьянку и говорила: "Игореша, ты же моя кровиночка, ты же не выгонишь мать на улицу?". И Игореша, этот большой, сильный мужик, который на стройке матом может бетон остановить, растаял. Он увидел в ней ту маму, которую ждал в пять лет у окна.
Сначала это были мелкие просьбы: оплатить коммуналку, купить лекарства от давления (хотя оно у неё как у космонавта), дать денег на продукты. Но аппетиты росли. Сейчас она живет в квартире, которая осталась от бабушки (и которую по совести надо было переписать на Игоря, но она успела вступить в наследство первой, пока мы ушами хлопали), не работает, потому что "у неё мигрени", и тянет с нас деньги.
– Игорек, ты видел, сколько сейчас мясо стоит? – говорит она, приходя к нам в воскресенье и без спроса открывая холодильник. – Мне врач сказал говядину есть, гемоглобин низкий. Дай пять тысяч до пенсии, а то я ноги протяну.
И он дает. Молча достает кошелек и дает. А потом мы сидим и думаем, на чем сэкономить, чтобы заплатить за секцию младшей дочери.
"Подам на алименты, и суд будет на моей стороне"
Неделю назад случился грандиозный скандал, после которого я, честно говоря, готова была собирать вещи. Галина Петровна заявила, что ей нужно в санаторий, потому что у неё "нервное истощение" от тяжелой жизни. Цена вопроса — шестьдесят тысяч рублей.
– Галина Петровна, у нас нет сейчас свободных денег, – сказала я, стараясь говорить спокойно, хотя руки дрожали. – Мы Пашке брекеты ставить собираемся, там счет на сто тысяч, мы копили полгода.
Она посмотрела на меня своим фирменным взглядом "а ты вообще кто такая" и повернулась к сыну.
– Игорь, ты слышишь, как твоя жена с матерью разговаривает? У меня сердце болит, я ночами не сплю, а вы мне зубами тычете? Да если бы не я, тебя бы вообще на свете не было!
– Мам, ну правда, сейчас туго с деньгами, – попытался вставить слово Игорь, виновато опуская глаза.
И тут она выдала козырь. Она достала из сумочки распечатанный листок.
– Значит так. Я консультировалась с юристом. Есть статья в Семейном кодексе, дети обязаны содержать своих нетрудоспособных нуждающихся родителей. Я пенсионерка? Пенсионерка. Пенсия у меня маленькая? Маленькая. Я подам на тебя в суд на алименты. Будут вычитать у тебя из зарплаты, плюс еще на лечение потребую. И суд присудит, не сомневайся. Опозорю тебя на работе. Будешь знать, как мать куском хлеба попрекать.
Я стояла и хватала ртом воздух. Это было дно. Она угрожала судом сыну, которого бросила. Сыну, который и так ей помогает, возит продукты пакетами, оплачивает коммуналку.
Игорь — типичный "недолюбленный ребенок". В его голове живет установка: "Мама меня бросила, потому что я был плохой. Если я буду хорошим, буду давать ей все, что просит, она меня полюбит и больше не уйдет". Это детская травма, которая рулит взрослым мужиком. Он платит не за её лекарства и санатории, а за свой страх снова остаться сиротой при живой матери. А она, как опытный паразит, прекрасно чувствует эту слабину и давит на неё со всей дури. Ей плевать на его чувства, ей нужен ресурс. Она не мать, она потребитель.
– Мам, зачем ты так? – голос Игоря дрогнул. – Я же не отказываюсь помогать. Зачем суд?
– А затем, что я хочу гарантий! – рявкнула она. – Сегодня ты дал, а завтра эта твоя змея нашепчет, и ты меня голодом заморишь. Короче, или вы оплачиваете путевку, или я иду в суд.
Я больше не могу быть третьей лишней в их токсичных отношениях
Игорь перевел ей деньги. Те самые, отложенные на зубы сына. Он сидел на кухне, обхватив голову руками, и молчал. Я не стала орать. Просто поняла, что больше не могу это вывозить.
– Игорь, – сказала я тихо. – Мы не можем так жить. Ты понимаешь, что она нас сожрет? Она не остановится. Потом будет ремонт, новая шуба или еще что-то. Ты отбираешь у своих детей, чтобы отдать женщине, которой было на тебя плевать двадцать лет.
– Оля, она моя мать, – поднял он на меня глаза. – Я не могу с ней судиться. Я не могу позволить, чтобы на работе узнали, что на меня мать на алименты подала. Это позор.
– Позор — это то, что она делает! – не выдержала я. – Позор — это шантажировать сына! Ты понимаешь, что по закону ты мог бы встречный иск подать? Что она уклонялась от воспитания? Что есть свидетели, соседи, которые помнят, как бабушка тебя одна тянула? Можно доказать, что она не выполняла родительские обязанности, и суд ей откажет в алиментах!
Он помотал головой.
– Я не буду судиться с матерью. Я не смогу.
Вот она, ловушка. Он взрослый, сильный мужчина, который руководит бригадой из пятидесяти человек, но перед этой женщиной он превращается в пятилетнего мальчика в растянутых колготках, который боится, что мама снова уедет в Сочи. Он готов платить любые деньги, лишь бы не разрывать эту пуповину, пусть даже она гнилая и токсичная.
Я смотрю на него и мне его жалко до слез, но еще больше мне жалко наших детей. Почему Пашка должен ходить с кривыми зубами из-за того, что бабушка Галя хочет греть кости в санатории? Почему мы должны отказывать себе в отпуске, потому что "маме нужно"?
Вчера я поставила ультиматум. Либо мы идем к юристу и оформляем все официально — фиксируем помощь, собираем чеки, и если она подает в суд, мы защищаемся и доказываем, что она не принимала участия в воспитании (хотя это сложно доказать, если не было лишения прав, но попытаться сбить сумму можно).
Либо мы разделяем бюджет. Я не дам ни копейки из своей зарплаты в общий котел, если оттуда будет утекать на её хотелки. Я буду тратить свои деньги только на детей и на себя. А он пусть на свои содержит свою "золотую" маму, но тогда пусть не спрашивает, почему в холодильнике пусто.
Он молчит. Галина Петровна укатила в санаторий, шлет оттуда фотки, то она в бассейне, то на массаже. Довольная, сытая. А Игорь вечером таксует после стройки, чтобы хоть как-то дыру в бюджете закрыть. Я вижу это и меня разрывает от злости и бессилия. Я не хочу разводиться, я люблю его. Но жить в треугольнике, где главная вершина — это эгоистичная бабка-манипуляторша, я больше не имею сил.
Неужели этот "сыновний долг" — это пожизненное рабство? Неужели нет способа объяснить мужу, что он не покупает любовь, а просто кормит чудовище? Я боюсь, что однажды она потребует продать нашу квартиру, и он, глядя на неё побитым псом, согласится.
А вы сталкивались с такими "возвращенцами", которые вспоминают о детях только к пенсии? И как, заставить мужа снять розовые очки и увидеть, что его просто используют?