Гарантии безопасности – один из основных камней преткновения на переговорах в попытке урегулировать украинский кризис. Что это вообще такое? Фёдор Лукьянов беседует с Игорем Истоминым. Интервью подготовлено в рамках программы «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: Прочность гарантии как вообще определяется? От чего она зависит? История нам какие-нибудь даёт подсказки?
Игорь Истомин: Вы знаете, часто в дискуссиях можно услышать, что гарантии безопасности – это только слова. Что любое соглашение стоит не дороже бумаги, на которой оно написано. На самом деле, собран уже достаточно богатый массив данных на основе исторического опыта. Исследования показывают, что в большинстве случаев государства, подписавшиеся под определёнными обязательствами в военно-политической сфере, эти обязательства стремятся выполнять. Не всегда на сто процентов это происходит, но по большей части гарантии безопасности, военно-политические союзы работают.
Другое дело, что государства, как правило, стремятся тщательно оговаривать, какие именно обязательства они берут, при каких условиях они будут реализовываться. Пример НАТО в этом смысле показателен. Изначально обязательства были ограничены географически североатлантической зоной. Переговоры по Вашингтонскому договору шли в конце 1940-х гг., и ещё сохранялись колониальные империи. США не готовы были брать обязательства в отношении заморских владений Великобритании и Франции.
Потом нужно помнить, что сама формулировка была представлена в договоре максимально обтекаемо. Государства будут помогать в том виде, в каком они считают нужным. Это оставляет большую свободу интерпретации.
Фёдор Лукьянов: То есть автоматическое применение силы там не предусмотрено?
Игорь Истомин: Ну, строго по формулировке такого нет. Но тут важный компонент – есть политический документ, а есть позиция, например, военных. Военные всегда к обязательствам в рамках альянсов относятся очень ответственно. Если мы вспомним опыт расширения НАТО в 1990-е и 2000-е гг., то изначально Пентагон к этому процессу относился очень скептически. Генералы не поддерживали расширение изначально, когда его начали продвигать политики. В том числе из-за несоответствия ценности потенциальных союзников с точки зрения привлечения дополнительного потенциала и ожидаемого увеличения нагрузки на обеспечение гарантий.
Но после того, как решение о включении новых стран в НАТО было принято, военные крайне негативно относились к любым ограничениям в отношении того, что они могут делать с точки зрения использования их территории. Они аргументировали свою позицию так: раз принимаются обязательства по гарантиям, американским вооружённым силам должна быть предоставлена полная свобода рук эти гарантии обеспечивать на практике.
<>
Мы помним, что в 2000-е гг., когда страны Балтии вступили в НАТО, там сразу же появились натовские самолёты. Изначально это, скорее, была символическая мера, но она была призвана подтвердить, что военные будут исполнять те обязательства, которые приняты.
<>
Фёдор Лукьянов: Очень важно, наверное, помнить, что у тех, кто непосредственно отвечает, и у тех, кто принимает политические решения, разная логика. Потому что как раз относительно политиков в 1990-е, 2000-е гг. было ощущение, что они вообще не верят в серьёзность процесса. Мол, это распространение демократии и процветания, стабильности, к войне никакого отношения не имеет, поэтому нет разницы, примем ещё десяток стран. А военные до какого-то момента, по крайней мере, понимали, что придётся отвечать самим.
Игорь Истомин: Есть исторический пример ещё из более глубокого прошлого. Если мы вспомним преддверие Первой мировой войны. В рамках Антанты у Великобритании не было политических, формализованных обязательств воевать на стороне Франции, России. К вступлению в Первую мировую войну Великобританию сильно склонило нарушение нейтралитета Бельгии. Захват этой страны Германией воспринимался Лондоном как серьёзная угроза безопасности. Вместе с тем ещё одно важнейшее обстоятельство, которое предопределило это решение – предшествующий британо-французский опыт военного планирования. Британские генералы объясняли правительству: «Вы понимаете, что французы исходят из того, что наши дивизии будут там стоять? Что есть некоторые сектора фронта, которые окажутся оголёнными. Всё французское планирование строится на том, что мы уже несколько лет совместно обсуждали и прорабатывали». Получается, что ещё возникает элемент неформальных обязательств, вытекающий из практического сотрудничества, который потом может оказать влияние и на лиц, принимающих решения, в условиях кризиса.
Фёдор Лукьянов: Сейчас говорят о довольно странной вещи, на мой взгляд. В НАТО Украина, кажется, поняла, что не получится вступить. Формально никто сейчас не готов. Но говорится о гарантиях безопасности по модели пятой статьи Вашингтонского договора, – то есть то же самое, но без членства. Так бывает вообще?
Игорь Истомин: Я бы обратил внимание на то, что позиция в Киеве такая, что нас пока не берут в НАТО, так что давайте отложим, а там посмотрим. Это тоже расчёт на то, что в будущем ситуация изменится. Как в известной притче – либо шах, либо ишак. Однако НАТО не является даже сегодня единственным военно-политическим альянсом. Существуют другие. У Соединённых Штатов достаточно много союзнических обязательств в Азии. Например, Япония, Южная Корея, Австралия. Им всем представляются военно-политические гарантии на двусторонней основе. И они не обязаны быть симметричными. Так что НАТО – это определённый бренд, и в рамках этого альянса есть очень развитая инфраструктура военного сотрудничества, усиливающая договорные обязательства. Но, конечно, существуют другие двусторонние альянсы и гарантии военной помощи.
Фёдор Лукьянов: Ну вот вы обратили уже внимание на то, что сама формулировка подлежит разным интерпретациям при желании. Сейчас все напряжены, потому что политически руководство США даёт понять, что, вообще-то говоря, как захотим, так и будет. Гарантии, не гарантии… Исходя из того, что мы выше обсудили, Трамп или любой другой президент – это одна сторона. Но если вдруг возникает форс-мажор, то, наверное, военные будут по-другому смотреть, причём необязательно в сторону сдерживания, правильно я понимаю?
Игорь Истомин: Я бы исходил из того, что американские военные будут выполнять приказы, которые отдаст политическое руководство.
<>
Всё-таки в Соединённых Штатах сохраняется принцип гражданского контроля над вооружёнными силами. В то же время надо учитывать неопределённость – кто будет в перспективе у руля в Вашингтоне.
<>
Возможно, будущий лидер окажется более склонен придавать значение договорным обязательствам. Кроме того, порой события принимают такой оборот, что политические лидеры приходят к выводу: они не могут не вмешаться в какой-то конфликт. В этой связи риторика, которая звучала в предшествующий период, бывает не очень показательна, когда мы оказываемся в кризисной ситуации. Как уже отмечал, порой руководство приходит к выводу, что имеются неформализованные обязательства, которые нельзя игнорировать.
Показательный пример – Корейская война. Перед её началом у Соединённых Штатов не было никаких формальных обязательств перед южнокорейским правительством. Более того, ранее американская администрация заявляла, что оборонный периметр США будет проходить по цепи островов в Тихом океане (Японии, Формозе, Филиппинам). Корейский полуостров фактически исключался из американских планов по сдерживанию Советского Союза. По крайней мере, не оговаривался. Тем не менее, когда конфликт начался, американское руководство столкнулось с очень сильным внутренним лобби, в том числе в Конгрессе, которое стало настаивать, что надо вмешаться. В результате США вмешались.
Таким образом, дело не только и не столько в военных, сколько в том, что любое политическое руководство, в том числе и Дональд Трамп, опирается на очень широкую коалицию, и ему нужно удовлетворять запросы разных её представителей.
Мы наблюдали летом 2025 г. показательный пример – ситуацию вокруг Ирана. В действующей администрации есть и ястребы-неоконсерваторы, и сторонники более сдержанной позиции. Администрация пыталась найти какой-то способ удовлетворить всех. Состоявшиеся удары представляли собой попытку угодить и нашим, и вашим.
Фёдор Лукьянов: Он прошёл по лезвию буквально в итоге.
Игорь Истомин: Вот в тот раз прошёл, да. Какой путь по лезвию в другой кризисной ситуации у него будет, заранее предсказать невозможно.
Фёдор Лукьянов: Хорошо, ну и ещё важный вопрос, если отвлечься от конкретной ситуации с НАТО. Конфликт в какой-то момент закончится, и всё равно понадобится система взаимной безопасности. Уже не только Украине, не столько может Украине, а России в том числе, о чём изначально говорилось. На каких принципах вообще это может быть сегодня основано? Или принципы всегда одни и те же?
Игорь Истомин: Я думаю, что в целом принципы не меняются. В Европе пытались на протяжении нескольких десятилетий создать систему, основанную на коллективной безопасности – когда мы договариваемся о том, что мы не являемся противниками друг другу, не угрожаем друг другу. Тем не менее это не меняло того, что противоречия накапливались.
Фёдор Лукьянов: Просто в эту систему коллективной безопасности не всех на равных основаниях брали.
Игорь Истомин: Не всех на равных брали.
<>
Всегда получается так, что все понимают под коллективной безопасностью что-то своё, да и всё равно подспудно начинают продавливать ситуацию в выгодную для себя сторону. Это подрывает попытки создать архитектуру, которая принималась бы всеми и была бы в равной степени выгодна всем.
<>
Если говорить о гипотетических вариантах, в том числе с учётом опыта предыдущих десятилетий, то с точки зрения Украины лучшей гарантией безопасности были бы хорошие отношения с Россией. Пример Грузии, которая ранее также находилась в конфронтации с Москвой, но в последние годы сменила свой курс, очень симптоматичен.
Если мы говорим о более крупных игроках, о России и отношениях с НАТО, то очевидно, и это уже говорилось на уровне политического руководства, что любые расчёты на безопасность должны строиться в первую очередь исходя из собственного российского потенциала, с которым другая сторона вынуждена была бы считаться. Это не только потенциал ядерного сдерживания, но и конвенциональный потенциал, а также наличие партнёров в военно-политической сфере. Если мы сможем убедить противоположную сторону, что их политика не должна провоцировать нас, мы сможем достичь какого-то устойчивого баланса.