– Заберите меня в психушку, – сказала Лиля. В трубке замолчали. Там слышали всякое, но чаще крики ужаса, мольбы о помощи и равнодушные голоса.
– Зачем? – спросили в трубке.
– Я – сумасшедшая, – ответила Лиля. Снова тишина. Нечасто сумасшедшие говорят, что они сумасшедшие, наверное.
– С чего вы это взяли? – спросили в трубке.
– Это все говорят. Мама, муж. Говорят и каждый раз угрожают сдать меня в сумасшедший дом. Лучше я сама..., – ответила Лиля. На слове «сама» голос дрогнул, послышались всхлипывания.
– Вы одна? Есть рядом с вами кто-нибудь? – спросили в трубке.
– Да, есть. Муж, – ответила Лиля.
– Пригласите мужа к телефону, – попросили в трубке.
Лиля нехотя приглашает мужа.
Она смотрит, как муж вслушивается в то, что говорят в трубке, как кивает, не задумываясь, что собеседница его не видит.
Слышит, как муж оправдывается, что никакая Лиля не сумасшедшая, что никто ничего такого не говорил, а, если говорил, то однажды и не всерьёз.
Хочет сорваться с места, хочет вырвать телефон у мужа и закричать, что это неправда, что только сегодня она раз пять слышала, что сумасшедшая. Муж машет в её сторону рукой, словно отгоняя пчелу, и Лиля вжимается в кухонный диванчик. Она полагает, что ей дадут слово, как поговорят.
Муж рассказывает, что у Лили ребёнок. Маленькая девочка, которой едва больше года. Снова слушает, кивает, улыбается. Со стороны – милая беседа, а не обсуждение, положено ли молодой женщине место в психиатрической лечебнице.
Муж с чем-то соглашается, на что-то просто молчит. Кажется, этот разговор никогда не закончится, но он заканчивается. Муж прощается и возвращает Лиле телефон. Вызов сброшен. Лиле не придётся заявить, что почти всё, что сказал муж, – враньё.
– Никто не приедет, – сообщил муж.
– Почему? – спросила Лиля.
– Потому что это бред. Ты подумала о ребенке? Если тебя заберут, то и ребенка у тебя заберут, – сказал муж.
– Почему заберут ребёнка? – спросила Лиля. Она едва сдерживалась, чтобы не сорваться на отчаянный крик.
– Потому что ты будешь в больнице, – сказал муж.
– Вот именно! Значит с ребёнком должен быть ты. Почему ребенка должны забрать? При живом-то отце, – заревела Лиля.
Муж пожал плечами и вышел из кухни, словно происходящее его не касается.
– Успокойся, – бросил муж напоследок, даже не взглянув на заплаканную жену.
Лиля вскочила, схватила табуретку и швырнула. Швырнула с какой-то неведомой ранее безысходностью и злостью. Швырнула просто так. Без цели. Куда полетит.
Табуретка плюхнулась в коридоре напротив входной двери. Муж, который, наверное, уже успел прилечь на кровати, прибежал на шум. Поднял табуретку, показал Лиле ножку, что раскололась пополам и заметил, что она может перебить хоть всю мебель. Ему всё равно. Он её не покупал.
Лиля вернулась на кухонный диванчик и опустила разгоряченное лицо на холодные ладони. Что же с ней стало? Почему она постоянно срывается на крик и не может замолчать? Почему бросается табуретками, куда попало?
За окном цвело лето. Плакать таким летом – преступление. В детстве Лиля думала, что лето приходит в мир для того, чтобы люди были счастливы. Теперь Лиля знала наверняка: несчастной можно быть в любое время года, потому что каждое время года для неё было одинаковым.
Лиля поразмышляла бы ещё, но послышался плач. Пронзительный и громкий. Лиля вздрогнула и поплелась в комнату. Как же ей хотелось, чтобы дочка поспала ещё немного, но дочка проснулась. Значит, пришло время вытирать слёзы, выполнять её капризы и ждать, когда она уснёт снова. На улицу – нельзя. Дочка болеет – умудрилась простудиться в жару.
Лилю колотило изнутри. Она устала до такой степени, что не могла отдохнуть даже в тот клочок свободного времени, брошенный как подачка. Она устала говорить о том, что устала. Устала, потому что никто не слышал. Устала кричать, чтобы докричаться. Устала всхлипывать и хрипеть в носовой платок. Устала от жизни, которой никому бы не хотела.
Муж великодушно отнес сломанную табуретку к мусорным контейнерам.
Одновременно с его возвращением домой, позвонила мама.
Лиля не хотела ни с кем разговаривать, а с мамой особенно. Мама у неё слишком строгая и слишком безучастная к слезам. Каждый раз, когда Лиля плакала, мама повторяла, что не верит её слезам, и неважно, сколько было Лиле: 5 или 20. Кстати слёзы всегда были настоящими.
Лиля сморгнула слёзы, задержала дыхание и ответила. Если не ответить – будет хуже. Прибежит взволнованная и слегка раздраженная. Благо, что живёт недалеко.
– Что это ты табуретками кидаешься? – спросила мама.
Лиля посмотрела на мужа, но тот лишь ухмыльнулся и прошмыгнул в комнату.
– Я не кидалась, – ответила Лиля.
– Почему же табуретка на помойке? – спросила мама.
– Потому что она упала и сломалась, – сказала Лиля. Она и сама не знала, зачем схватила эту табуретку и отбросила от себя как горящую адским пламенем головешку. Ей просто хотелось сделать хоть что-нибудь. Может, даже хоть что-нибудь сломать. Но как это объяснить человеку, который учил, что вещи нужно беречь?
Мама Лиле не верила. Не могла табуретка упасть сама. Не могла она сама решить, что пора на помойку, и сломаться.
Далее следовали тирады, что Лиля могла попасть табуреткой в мужа или дочь. А, может, она в мужа и целилась, но не попала?
– Нет. Всё не так, – возражала Лиля, задерживая дыхание, чтобы не разреветься, как неразумное дитя, потерявшее из виду маму на рынке.
– Ты определенно сумасшедшая. Нужно сдать тебя в сумасшедший дом, – сказала мама. В её интонации чувствовалась то ли ирония, то ли досада.
– Меня туда не возьмут, – тихо произнесла Лиля.
– Почему это не возьмут? Возьмут...
– Не возьмут. Как раз недавно спрашивала. Звонила...
В трубке повисла пауза. Лиля слышала эту паузу около часа назад.
– Ты звонила в психушку? – переспросила мама.
– Да. Просила положить в больницу и подлечить, – ответила Лиля.
В трубке подозрительно хмыкнули. Конечно, такого поворота никто не ожидал, да и Лиля понимала, что никто не сдаст её в сумасшедший дом. Запугают, чтобы успокоилась, и забудут. Ещё Лиля понимала, что с ней что-то не так.
Может, она и не сумасшедшая, но не такая, чтобы считать себя абсолютно нормальной.
Если бы за ней приехали, если бы её забрали, разобрались, в чём дело.
Неврозы, нервные срывы, депрессии. Мало ли психических отклонений, которые не доставляют беспокойства никому кроме больного. И ребенка бы в детский дом не забрали. Бабушка поворчала бы, да взяла бы внучку себе. Но это уже неважно. Лиле в койко-месте отказано.
– Неужели не приехали? – спросила мама, немного подумав. Нужно держать марку. Нужно удивляться.
– Не приехали. Сказали, что я нормальная. Просто устала, – ответила Лиля, вытаскивая градусник из-под крошечного сиреневого платья. 38 и 9.
Грядет ещё одна бессонная ночь. Мало ли таких ночей было и мало ли таких ночей будет?
Одно Лиля знала наверняка: со дня, как она забеременела, не было ни одной ночи, чтобы она крепко спала и не подхватывалась то от собственной боли, то от криков дочери.
Может ли человек, который почти два года спит урывками, словно ворует сон у кого-то, кому больше повезло, сойти с ума? Наверное, может. Только вряд ли ему это простят.