«7 триллионов рублей — именно столько недополучено российской экономикой и бюджетом из‑за переукрепления курса рубля. И это только за первые 11 месяцев 2025 года». С таким заявлением выступил Столыпинский клуб — влиятельная площадка, объединяющая представителей крупного бизнеса, консервативных экономистов и части политической элиты.
Документ быстро оброс репостами, цитатами и толкованиями: укрепление рубля до ~73 руб./долл. названо «аномалией», «рукотворным кризисом» и даже «угрозой национальной безопасности».
На первый взгляд, тревога понятна. Темпы укрепления рубля — действительно рекордные: к ноябрю 2025 года курс укрепился к доллару на 37,7% в годовом выражении.
Для сравнения: евро за тот же период подорожал к доллару лишь на 12%, юань — на 3%, индийская рупия и вовсе ослабла на 5%.
По оценкам Центробанка и Минфина, каждый рубль укрепления курса к доллару недополучает бюджету 100–130 млрд рублей, преимущественно за счёт нефтегазовых доходов. Кажется — всё логично: рубль крепчает, экспортёры страдают, бюджет теряет, экономика дезориентирована.
Но если заглянуть глубже — за цифрами, риторикой и драматургией — обнаруживается не макроэкономический сигнал тревоги, а лоббистская операция, направленная на сохранение сырьевой ренты и откат в ту экономическую модель, которую Россия должна была оставить ещё в 2010‑х.
Откуда взялись «7 триллионов»? Методология отсутствует — остаются интересы
Заявление Столыпинского клуба строится на громкой цифре в 7 трлн рублей — якобы «недополученной» выгоды. Однако ни в самом тексте, ни в приложениях к нему не раскрывается методология расчёта.
Нет формул, нет временных интервалов, нет данных по секторам. Авторы ссылаются на «оценки компаний» и «расчёты Минфина», но даже в самых подробных бюджетных документах Министерства финансов за 2025 год нет ни одного упоминания об общенациональном ущербе в 7 трлн руб.
Есть, однако, хорошо известная формула:
ΔБюджет = ΔКурс × Объём нефтегазовых доходов в долларах.
Согласно бюджетной модели 2025 года, при цене нефти Urals $60/барр. и объёме экспорта ~250 млн тонн, нефтегазовые доходы составляют ~8,5 трлн руб. Если курс падает с 100 до 73 руб./долл., то бюджет действительно теряет порядка 1,2–1,5 трлн руб. — но речь идёт исключительно о нефтегазовом секторе, а не об «экономике в целом».
При этом авторы заявления игнорируют компенсирующие эффекты укрепления рубля, которые Минфин и ЦБ неоднократно подчёркивали в своих отчётах:
- Снижение расходов на импорт: по данным Росстата, в январе–ноябре 2025 г. импорт товаров сократился на 18% в рублёвом выражении, несмотря на рост в долларах.
- Удешевление импортного оборудования для обороны и гражданского машиностроения — критически важного для импортозамещения.
- Рост реальных доходов населения: по оценке ВЦИОМ, в III квартале 2025 г. индекс реальных располагаемых доходов вырос на 2,1% впервые за последние три года.
- Снижение инфляции: по итогам ноября 2025 г. годовая инфляция составила 6,3% против 11,9% в ноябре 2023 г.
Таким образом, заявление о «чистом убытке» в 7 трлн руб. — это односторонний взгляд с позиции экспортеров, для которых укрепление рубля сокращает долларовую прибыль при конвертации. Но экономика — не баланс отдельных компаний.
«Угроза национальной безопасности» — или угроза рентным доходам?
Особенно тревожит в заявлении Столыпинского клуба идеологическая гиперболизация: укрепление рубля — якобы угроза «суверенитету» и «национальной безопасности». Подобная риторика не просто некорректна — она опасна.
Во‑первых, сильная валюта — признак устойчивости, а не уязвимости. В условиях санкционной изоляции и ограничений на использование валюты за рубежом, рубль укрепляется не из-за «ошибок ЦБ», а по объективным причинам:
- Рекордный торговый профицит: по данным ЦБ, за 11 месяцев 2025 г. профицит составил $157 млрд — почти на уровне 2022 года.
- Вынужденная конвертация валюты: из-за невозможности легального реинвестирования экспортной выручки за границей, компании конвертируют доллары в рубли — создавая избыточный спрос на нацвалюту.
- Снижение внутреннего спроса: высокая ключевая ставка (16% с февраля 2024 г.) сдерживает потребление и импорт, что уменьшает отток валюты.
Во‑вторых, именно слабый рубль в прошлом угрожал безопасности. В 2022 году, когда курс упал до 120 руб./долл., это вызвало:
- резкий рост цен на импортные лекарства, оборудование и комплектующие,
- панику в малом бизнесе, зависящем от импорта,
- кризис доверия к финансовой системе.
Сегодня же, напротив, сильный рубль — якорь стабильности. Он позволяет:
- планировать закупки без валютного риска,
- индексировать зарплаты и пенсии без инфляционного «перегрева»,
- привлекать внутренние сбережения в инвестиции.
Назвать это «угрозой» — значит либо не понимать макроэкономику, либо сознательно манипулировать понятиями.
Кто «рукотворно» укрепляет рубль? На самом деле — не ЦБ, а системный вакуум
Столыпинский клуб обвиняет ЦБ в «сверхжёсткой денежно-кредитной политике» и в том, что он «продолжает продавать валюту, несмотря на крайне невыгодный курс». За 2025 год, по данным самого ЦБ, было продано $27 млрд — на $11 млрд больше, чем в 2024 г.
Но здесь — грубая подмена причин и следствий.
ЦБ не управляет курсом напрямую. Его основная задача — целевая инфляция. Высокая ключевая ставка — ответ на инфляционные риски, связанные с военными расходами (объём гособоронзаказа в 2025 г. превысил 15% ВВП), ростом госрасходов и дефицитом на рынке труда. Укрепление рубля — побочный эффект, а не цель.
Что до продажи валюты — это не «спекуляция», а стабилизационная интервенция, направленная на сглаживание волатильности. Если бы ЦБ не продавал валюту, рубль укрепился бы ещё сильнее — до 65–68 руб./долл., что вызвало бы коллапс в сырьевом экспорте.
Настоящая причина «аномального» укрепления — отсутствие экономической стратегии перераспределения валютной ренты. Государство собирает рекордные доходы от экспорта, но не создаёт механизмов их направления в развитие:
- Нет национального инвестиционного фонда с реальной доходностью,
- Нет долгосрочных рублёвых инструментов для экспортеров (инфраструктурные облигации, проектное финансирование),
- Налог на сверхприбыли не введён, несмотря на рекомендации Счётной палаты.
В итоге экспортёры вынуждены конвертировать доллары — и рубль крепчает. Винить в этом ЦБ — всё равно что обвинять пожарных в том, что в доме горит из‑за незакрытого газа.
«Потеря экспортных рынков» — или потеря модели развития?
Особое внимание в заявлении уделено тезису о том, что из‑за крепкого рубля «сворачиваются инвестпрограммы» и «возникают риски потери экспортных рынков на годы вперёд».
Но здесь снова — подмена интересов частного капитала интересами страны.
Российский экспорт по‑прежнему сырьевой:
- нефть и нефтепродукты — 48% товарного экспорта,
- газ — 12%,
- металлы — 10%,
- зерно — 6%.
Это товары с низкой эластичностью спроса. Их покупают не потому, что они дешёвы, а потому что альтернативы нет. Китай, Индия, Турция, Иран — все они продолжают наращивать закупки российских энергоносителей даже при курсе 70 руб./долл.
Если же экспортеры заявляют, что «теряют рынки», это означает одно: они не готовы работать в условиях меньшей валютной маржи. Вместо повышения эффективности, автоматизации, локализации цепочек поставок — они требуют девальвации.
Но девальвация — это налог на бедных. Она бьёт по реальным доходам, по сбережениям, по социальной стабильности. История знает множество стран, застрявших в «ловушке слабой валюты»: Аргентина, Турция, Египет. Это не путь суверенитета — это путь зависимости от ренты.
«Цены на газ выше, чем в США» — манипуляция через валютный эквивалент
Особо подчёркивается, что «стоимость электроэнергии в пересчёте стала выше, чем в Китае, США и Турции, а цены на газ сравнялись с внутренними на американском рынке».
Этот тезис — яркий пример методологического обмана.
Сравнивать цены в разных странах в долларовом выражении при колеблющемся курсе — некорректно. Реальная конкурентоспособность определяется в локальной валюте, с учётом логистики, налогов, субсидий и регуляторной среды.
Например:
- В США цены на газ формируются на конкурентном рынке с высокой маржинальностью добычи (сланцевый газ),
- В России — жёстко регулируются государством и искусственно занижены для поддержки промышленности,
- В Китае — субсидируются через госкомпании, в том числе за счёт покупки российского газа по фиксированным контрактам в юанях.
Более того, если бы рубль был слабее, цены на импортное оборудование для добычи, транспортировки и переработки резко выросли бы — и компенсировали бы «выгоду» от слабого курса.
Таким образом, аргумент о «дорогой энергетике» — не экономический, а пропагандистский: он создаёт иллюзию кризиса там, где его нет.
Кому выгодна паника вокруг рубля?
Теперь — о главном.
Столыпинский клуб — не независимая экспертная площадка. Это лоббистский консорциум, объединяющий крупных экспортеров сырья, металлургов, нефтяных компаний и часть финансово-промышленных групп, чья прибыль напрямую зависит от курса рубля.
Их интересы предельно ясны:
- сохранить валютную ренту,
- избежать налога на сверхприбыль,
- не инвестировать в модернизацию,
- продолжать получать прибыль в долларах и конвертировать по выгодному курсу.
Именно поэтому они требуют ослабления рубля, смягчения ДКП и сокращения интервенций. Но это не стратегия развития — это стратегия консервации зависимости.
Россия уже проходила этот путь в 2000–2010-е. Тогда сильный курс рубля тоже называли «угрозой», требовали девальвации, а экономика превратилась в гигантскую «нефтяную помпу». Результат известен:
- технологическая отсталость,
- коллапс несырьевого экспорта,
- зависимость от внешней конъюнктуры,
- утрата суверенитета в критических отраслях.
Сегодня, в условиях глобальной фрагментации, новых технологических гонок и борьбы за «промышленный суверенитет», возврат к сырьевой модели — не просто ошибка, а предательство будущего.
Сильный рубль — не враг, а испытание зрелости
Укрепление рубля — не «угроза», а зеркало. Оно показывает, насколько наша экономика до сих пор зависит от валютной ренты, насколько слабы институты перераспределения, насколько неготов бизнес к работе без девальвационной подушки.
Вместо того чтобы требовать ослабления рубля, нужно:
- ввести налог на сверхприбыль экспортёров,
- создать национальные рублёвые инвестиционные инструменты,
- направлять валютную выручку на национальные проекты — от полупроводников до сельского хозяйства,
- усилить контроль за использованием бюджетных ресурсов.
Сильный рубль — это не угроза суверенитету. Угроза — в тех, кто боится его силы, потому что она лишает их возможности жить за счёт чужих ресурсов, чужого труда и чужого будущего.
Именно они — и только они — ведут Россию обратно к сырьевой модели.
И именно против их интересов должна быть выстроена настоящая экономическая стратегия суверенного государства.