В прихожей нашей трешки раздался долгожданный звонок в дверь, потом грохот падающих сумок и густой, морозный запах вперемешку с перегаром и дорогим одеколоном. Я расплакалась от счастья. Мы ждали папу, готовились к этому дню: я два дня драила квартиру и готовила, пятнадцатилетний сын Димка даже подстригся, а младшая, Алиса, нарисовала плакат "С возвращением, папочка!".
Моему мужу, Андрею, 45, мне 43, и последние десять лет мы живем в режиме "60 на 30". Он работает мастером на буровой, зарабатывает те самые "северные", благодаря которым у нас ипотека закрыта и машина новая, а мы здесь, на "большой земле", его ждем.
И вот он зашел, огромный, в своей дубленке, обросший немного, с этими своими медвежьими объятиями, и первые три часа в доме царила абсолютная, концентрированная эйфория, когда кажется, что вот оно — настоящее семейное счастье.
Почему праздник заканчивается ровно через двадцать четыре часа
Но проблема в том, что все хорошее слишком быстро заканчивается. Уже на следующее утро я проснулась не от поцелуя, а от громкого бубнежа на кухне и звона посуды. Андрей, который на вахте привык вставать в шесть утра и сразу включаться в процесс, начал наводить свои порядки. Я вышла на кухню, сонная, в халате, и наткнулась на его недовольный взгляд. Он стоял посреди кухни, держа в руках сковородку с антипригарным покрытием, на которой была маленькая царапина.
– Лена, я не понимаю, вы тут гвозди жарите, что ли? – начал он без "доброго утра". – Я эту сковороду полгода назад покупал за пять тысяч. Всё, убили вещь. Отношения к вещам — ноль.
Я вздохнула, налила себе воды и почувствовала, как внутри начинает подниматься глухое раздражение.
– Андрей, это просто царапина. Димка яичницу делал, вилкой задел. Не начинай, пожалуйста, ты только приехал.
Но он уже "начал". Это классический сценарий. Первые сутки он — Дед Мороз с подарками, а потом включается режим "Строгий Ревизор". Он ходил по квартире и искал, к чему придраться. Кран в ванной капает (хотя он начал капать вчера), у Димки в комнате бардак, Алиса слишком много сидит в телефоне. Он пытался за один день воспитать детей за весь тот месяц, что его не было.
– Так, Дмитрий, – гремел его голос из детской. – Что за оценки по алгебре? Три, три, четыре... Ты чем занимаешься? А ну давай телефон сюда, пока тройки не исправишь — никакого интернета!
Димка вышел из комнаты красный, злой. Он уже отвык от этого командного тона. Пока папы нет, у нас свой уклад. Мы живем спокойно, без криков. Я не ругаю сына за оценки, потому что знаю, что он устает на тренировках. Мы вечером можем заказать доставку и смотреть сериал. А папа приезжает и ломает нашу систему, пытаясь доказать, что он тут главный.
Андрей чувствует себя виноватым за то, что его нет рядом. Он понимает, что жизнь идет без него, дети растут, я решаю проблемы сама. И когда он возвращается, он подсознательно чувствует себя лишним элементом в нашем отлаженном механизме. Чтобы заглушить это чувство ненужности, он начинает проявлять гиперактивность и агрессию. Ему нужно срочно показать, что "батя в здании", без него мы пропадем. Он критикует не потому, что мы плохие, а потому что ему страшно признать: мы научились прекрасно справляться без него.
"Я чувствую себя гостьей в собственном доме"
К вечеру второго дня обстановка накалилась до предела. Андрей решил починить розетку в коридоре, которую никто не просил чинить. В итоге он обесточил полквартиры, выругался, расшвырял инструменты и обвинил меня в том, что я "не купила нормальную изоленту". Я молча перешагивала через отвертки и думала: "Когда же уже тридцатое число?". Тридцатого у него поезд обратно.
Это страшно признавать. Я люблю мужа, честно люблю. Но на расстоянии или дозированно. Когда он приезжает, он заполняет собой всё пространство. Он громко говорит, постоянно включает новости по телевизору на полную громкость, он требует, чтобы я сидела с ним на кухне, пока он ест, и слушала истории про буровые вышки и тупых начальников. А у меня работа, отчеты (я работаю удаленно), у меня свой график.
– Лен, ты опять в ноутбуке? – заглядывает он в комнату. – Муж приехал, а ты работаешь. Давай посидим, винца выпьем.
– Андрей, мне надо доделать, я не могу сейчас пить вино, – отвечаю я, стараясь не рычать.
– Ой, да ладно, работа не волк. Внимания мужу ноль. Я там, между прочим, скучал.
И я закрываю ноутбук, иду на кухню, сижу, киваю, улыбаюсь, а внутри тикает таймер. Я считаю дни, чувствую себя плохой женой, стервой, которая не ценит кормильца. Но я не могу ничего с собой поделать. Его присутствие нарушает мой режим. Мы с детьми привыкли к тишине. А с ним дом превращается в дурдом.
Самое тяжелое — это стычки с детьми. Димка вообще старается уйти из дома, когда отец приезжает. "Я к бабушке", "я к другу". Андрей обижается: "Я к нему со всей душой, денег дал, а он бежит". Он не понимает, что нельзя купить авторитет деньгами, если тебя нет рядом, когда у сына первая любовь или проблемы с друзьями. Андрей пытается компенсировать отсутствие подарками и строгим контролем, но это не работает. Дети видят в нем доброго дядю с деньгами, который иногда приезжает и мешает жить. И это трагедия мужчины, который теряет контакт с семьей ради этой самой семьи.
День отъезда: слезы облегчения и стыда
Прошла неделя. Вчера поругались из-за того, что я купила "не ту" колбасу.
– Я пашу как проклятый, могу я дома нормальной колбасы поесть? – орал он.
– Так иди и купи! – не выдержала я.
Он обиделся, ушел в спальню. Мне стало его жалко. Я зашла, села на край кровати.
– Андрюш, ну прости. Мы просто отвыкли друг от друга.
– Да я понимаю, Лен, – сказал он глухо. – Я себя тут как в гостях чувствую. Вроде мой дом, мои дети, а все чужое. Вы тут шепчетесь, у вас свои секреты, а я лишний.
Мне захотелось завыть, потому что он прав. Я стала слишком самостоятельной, мне не нужно "мужское плечо" в бытовом плане, мне нужно эмоциональное тепло, а он привозит только усталость и претензии. У нас нет общих тем, кроме быта и детей. Его мир — это вагончик, север, мужики. Мой мир — это школа, работа, сериалы. Эти миры соприкасаются только на 30 дней, и искры летят не от страсти, а от трения шестеренок, которые перестали подходить друг другу.
И вот наступает день Х. Сумка собрана. Я пеку пирожки в дорогу, с мясом, которые он любит. В доме повисает странная тишина. Дети становятся шелковыми, ласковыми. Димка сам вызвался помочь донести сумку до машины. Алиса виснет на шее: "Папочка, не уезжай!".
Мы едем на вокзал. В машине играет радио, мы держимся за руки. В эти последние минуты вся злость, все раздражение уходят. Остается только щемящая тоска и жалость. Я смотрю на его профиль, на седину на висках, на морщины, и понимаю, что он едет туда, в холод, ради нас. Что он любит нас, как умеет.
На перроне мы стоим, обнявшись.
– Ну, давай, мать. Не скучайте тут. Димку держи в ежовых рукавицах. Я позвоню, как доберусь.
– Береги себя, Андрюш. Питайся нормально.
Он целует меня, колючий, родной. Запрыгивает в вагон. Поезд трогается. Я машу рукой, пока последний вагон не скрывается за поворотом.
И тут происходит то, в чем стыдно признаться даже подругам. Я иду к машине, сажусь за руль и выдыхаю. Я чувствую невероятную легкость и свободу.
Я еду домой, захожу в квартиру, там тихо. Никто не бубнит, не работает телевизор. Я могу не готовить ужин из трех блюд, а просто сварить пельмени.
– Мам, можно я поиграю в приставку? – высовывается Димка.
– Играй, сынок. Только не долго.
Мы возвращаемся в свой уютный мирок, где мы — хозяева.
Я люблю мужа. Правда люблю. Я буду скучать по нему, буду ждать его звонков по вечерам, буду волноваться, если он не выйдет на связь. Но жить с ним под одной крышей мне стало физически тяжело. Наша семья научилась выживать в режиме "ожидания", но разучилась жить в режиме "встречи".
Я знаю, что через месяц все повторится. Буду ждать, готовить, наряжаться, радоваться первые сутки. А потом буду считать дни до его отъезда. И от этого замкнутого круга мне иногда хочется кричать. Но мы живем. Потому что детей надо поднимать и, наверное, такая вот кривая, вахтовая любовь — это лучше, чем никакой.
А вы знакомы с таким чувством, когда любишь человека больше, когда он далеко, чем когда он сидит рядом на диване?