Я помню бабушкины лоскутные одеяла. Тяжёлые, пёстрые, сшитые из всего, что когда-то носили в семье - платья, рубашки. В каждом лоскутке жила своя история. Тогда я не знала слово «пэчворк». Я просто знала, что эти вещи настоящие. Они пахли заботой, печкой, домом. Сейчас, когда я беру в руки ткань, я вспоминаю эти одеяла. Вспоминаю бабушкины руки - неспешные, умелые. Для меня пэчворк - способ удержать эти воспоминания. Не дать им исчезнуть. Сшить их заново, строчка за строчкой, уже в своей жизни, но с тем же смыслом. И каждый раз, когда изделие готово, я понимаю: любовь, вложенная в него, согревает меня и близких даже сквозь годы и расстояния.
Я помню бабушкины лоскутные одеяла. Тяжёлые, пёстрые, сшитые из всего, что когда-то носили в семье - платья, рубашки.
В каждом лоскутке жила своя история. Тогда я не знала слово «пэчворк». Я просто знала, что эти вещи настоящие. Они пахли заботой, печкой, домом.
Сейчас, когда я беру в руки ткань, я вспоминаю эти одеяла. Вспоминаю бабушкины руки - неспешные, умелые.
Для меня пэчворк - способ удержать эти воспоминания. Не дать им исчезнуть. Сшить их заново, строчка за строчкой, уже в своей жизни, но с тем же смыслом.
И каждый раз, когда изделие готово, я понимаю: любовь, вложенная в него, согревает меня и близких даже сквозь годы и расстояния.
