Осень в этом году выдалась ранняя и злая. Дождь лил не переставая уже неделю, превращая дороги в грязное месиво, а настроение — в унылую тоску.
Я стояла в прихожей и с ужасом смотрела на свои сапоги. Левый "просил каши". Подошва отклеилась почти наполовину, обнажая серую внутренность.
— Опять, — прошептала я, чувствуя, как к горлу подступает ком.
Этим сапогам было три года. Я покупала их на распродаже, "кожзам", дешево и сердито. "На сезон хватит", — думала я тогда. Хватило на три. Потому что лишних денег на новые не было.
— Марина, ты скоро? — из комнаты крикнул Антон. — Я опаздываю!
— Иду, — отозвалась я, пытаясь приклеить подошву суперклеем. Бесполезно. Нужен мастер. А это опять расходы.
В коридор выбежал Павлик. Ему было семь, он только пошел в первый класс.
— Мам, а у меня куртка порвалась! — радостно сообщил он, демонстрируя дыру на рукаве. — Я за гвоздь зацепился!
Я вздохнула. Куртка тоже была "с чужого плеча", нам её отдала подруга.
— Зашьем, сынок. Вечером зашьем.
Антон вышел в коридор, благоухая дорогим парфюмом. На нем был идеально отглаженный костюм (я гладила в шесть утра), белоснежная рубашка. Он выглядел как успешный бизнесмен с обложки журнала.
Выглядел. Но, по его словам, не был.
— Тоша, — я подняла на него глаза. — Мне сапоги нужны. Позарез. В этих ходить нельзя, промокают.
Антон поморщился, как от зубной боли.
— Марин, ну опять ты начинаешь? Ну какие сапоги сейчас? Ты же знаешь ситуацию. Сделка висит. Партнеры тянут. Денег в обрез.
— Антон, я три года в них хожу! — голос мой предательски дрогнул. — Я работаю на двух ставках! Я в "Пятерочке" по акции продукты выискиваю! А ты...
— А что я? — он начал заводиться. — Я, по-твоему, на диване лежу? Я кручусь! Я перспективы ищу! Вот выгорит проект — будут тебе сапоги. Хоть "Дольче Габбана". А сейчас потерпи.
Он чмокнул меня в щеку (дежурно, холодно) и выскочил за дверь.
Я осталась стоять с тюбиком клея в руке.
"Потерпи". Это слово я слышала последние пять лет. С тех пор, как Антон решил уйти с "дядиной работы" и заняться бизнесом.
Бизнес его был каким-то призрачным. "Консалтинг", "Логистика", "Тендеры". Слова красивые, а денег в дом он приносил ровно столько, чтобы хватило на бензин для его машины (машина, кстати, была хорошая, "для статуса", купленная в кредит еще в сытые времена) и на его обеды в ресторанах ("встречи с партнерами").
Вся коммуналка, еда, одежда Павлика, мои расходы — все было на мне. Я работала медсестрой в поликлинике, брала дежурства, ставила капельницы на дому. Я крутилась как белка в колесе, чтобы свести концы с концами.
А Антон "строил империю".
В тот вечер я зашла в магазин после работы. Список был коротким: хлеб, молоко, десяток яиц и курица (по акции).
Я стояла у прилавка с сыром и гипнотизировала ценники. "Российский" — 800 рублей за килограмм. "Гауда" — 1200.
Я вспомнила, что Павлик просил бутерброды с сыром в школу.
Я взяла самый маленький кусочек "Российского", повертела в руках. 300 рублей. Дорого.
Положила обратно. Взяла плавленый сырок "Дружба".
— Женщина, вы брать будете? — гаркнула продавщица.
— Буду, — тихо сказала я.
На кассе передо мной стояла пара. Молодые, смешливые. Они выкладывали на ленту деликатесы: красную рыбу, авокадо, дорогое вино, сыр с плесенью.
Я смотрела на них с черной, липкой завистью. Не потому, что я хотела рыбы (хотя хотела, безумно). А потому, что они не считали копейки. Они просто жили.
Я расплатилась картой (на счету осталось 500 рублей до зарплаты) и побрела домой под дождем. Пакет порвался, молоко выпало в лужу. Я стояла и плакала, глядя на белый ручеек, смешивающийся с грязью.
40 рублей. Я плакала из-за 40 рублей. До чего я докатилась?
Дома меня ждал еще один "сюрприз".
Павлик сидел на диване и грустно смотрел в одну точку.
— Сынок, что случилось? — я бросила мокрый пакет (с уцелевшими продуктами) и села рядом.
— Мам, — он поднял на меня глаза, полные слез. — Завтра весь класс едет в планетарий. С экскурсией.
— Здорово! — улыбнулась я. — Ты же любишь космос!
— Люблю. Но учительница сказала, надо сдать 1500 рублей. Завтра утром.
1500.
У меня было 500.
— Сынок... — я закусила губу. — А может, в следующий раз? Мы с тобой потом сами сходим...
— Сами не сходим! — закричал он. — Там программа специальная! И автобус заказали! Все едут, мам! Даже Петя, у которого папы нет! А я что, хуже всех?
— Ты не хуже, — я обняла его, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Просто сейчас... у нас временные трудности.
— У нас всегда трудности! — он вырвался и убежал в свою комнату.
Я сидела в темной кухне и выла в подушку, чтобы не напугать сына.
Когда пришел Антон, я решила: будь что будет.
— Антон, мне нужны деньги. 1500 рублей. Павлику на экскурсию.
Он разувался, морщась (новые туфли жали?).
— Марин, я же сказал: денег нет. Пустой, как барабан.
— Антон, это для ребенка! Он плачет! Весь класс едет! Найди! Займи! У друзей, у партнеров!
— Ты что, предлагаешь мне побираться? — он возмутился. — Я серьезный человек. У меня репутация. Если я буду стрелять по тысяче, меня уважать перестанут.
— А сына своего ты уважаешь? Который из-за тебя изгоем себя чувствует?
— Не преувеличивай. Подумаешь, планетарий. Звезды и с балкона видно. Бесплатно.
— Ты скотина, Антон, — тихо сказала я.
Он промолчал. Пошел на кухню, открыл холодильник.
— А где сыр? Я просил бутерброд.
— Сыра нет. Есть плавленый сырок.
— Фу, гадость. Ладно, чаю налей.
Я налила. И украдкой написала маме смс: "Мам, займи 1500 до получки. Павлику на экскурсию".
Через минуту пришел перевод. И смс: "Держись, дочка. Может, бросишь ты его?"
Я удалила сообщение.
Вечером я зашла за Павликом на продленку.
— Мам, смотри, что я нарисовал! — он протянул мне альбомный лист.
На рисунке был дом. Большой, красный, с башенкой и высокими окнами. Вокруг росли зеленые елки, а рядом стояла синяя машина (очень похожая на папину).
— Красивый дом, — улыбнулась я. — Сказочный замок?
— Нет, не сказочный, — серьезно сказал сын. — Это папин замок. Мы там были.
Я замерла.
— Где были?
— Ну там, за городом. Папа меня возил. В субботу, когда ты на дежурстве была.
В субботу Антон сказал, что везет сына в зоопарк.
— И что вы там делали?
— Папа с дядями разговаривал. Они кирпичи таскали. А я на куче песка играл. Папа сказал, это секрет. Сюрприз для тебя.
Сюрприз.
Сердце мое забилось быстрее. Неужели? Неужели у Антона дела пошли в гору, и он строит дом? Для нас?
Господи, а я его пилю за сапоги! А он, наверное, хочет сделать подарок. К годовщине? Или к Новому году?
Мне стало стыдно. Я представила, как он старается, экономит (на мне, конечно, но ради великой цели!), чтобы вывезти нас из этой тесной "двушки".
— Да, это секрет, — сказала я Павлику, подмигнув. — Мы папе не скажем, что я знаю. Ладно?
— Ладно! — обрадовался сын.
Дома я летала. Приготовила любимый салат Антона ("Цезарь" с креветками, пришлось раскошелиться), испекла пирог.
Когда Антон вернулся (усталый, но довольный), я встретила его поцелуем.
— Ты чего такая радостная? — удивился он. — Сапоги купила?
— Нет, — загадочно улыбнулась я. — Просто настроение хорошее. Люблю тебя.
Он хмыкнул, съел салат, похвалил (сдержанно) и уткнулся в телефон.
Я ждала. Ждала, что он вот-вот скажет: "Марина, собирайся, поехали смотреть наш будущий дом!". Но он молчал.
На следующий день я решила устроить ему сюрприз. Павлик сказал, что "замок" находится в поселке "Лесные Зори" (мы проезжали указатель).
У меня был выходной. Я купила бутылку шампанского, заказала пиццу и решила поехать туда. Найти дом (по описанию сына — с башенкой, такой трудно не заметить) и устроить романтический пикник прямо на стройке. Показать Антону, что я ценю его усилия.
Я села на электричку. Потом шла пешком километра два.
Я села на электричку. Вагон был старый, холодный. Напротив сидела бабушка с тележкой и сочувственно смотрела на мои сапоги.
— Протекают? — спросила она.
— Протекают, — кивнула я.
— Ничего, дочка. Главное — душа чтобы не протекала.
Я улыбнулась. Странное напутствие.
От станции до поселка "Лесные Зори" было километра два. Я шла пешком по обочине. Мимо проносились дорогие иномарки — "Лексусы", "Гелендвагены", "Порше". Они обдавали меня грязными брызгами, и я жалась к кустам, чувствуя себя пылью на их дороге.
Вот и указатель: "Лесные Зори". Коттеджный поселок бизнес-класса.
Высокий кирпичный забор, камеры видеонаблюдения, шлагбаум.
Я подошла к КПП.
— Извините, я к мужу, — сказала я охраннику. — Антон... Веселов. Он тут дом строит.
Охранник, крепкий парень в черной форме, окинул меня оценивающим взглядом. Взгляд задержался на моих грязных сапогах и старом пальто.
— Веселов... — он лениво открыл журнал. — Есть такой. Только он не один.
— Не один? — у меня похолодело внутри. Любовница?
— С мамой, — хмыкнул охранник. — И с бригадой. Только пустить не могу. У нас строго. Звоните хозяину.
— Я сюрприз хочу сделать! — взмолилась я, доставая паспорт. — Ну пожалуйста! У нас годовщина! Я вот... шампанское...
Я показала пакет, в котором звякнула бутылка.
Охранник смягчился. Видно, ему стало меня жалко. Женщина с бутылкой шампанского, пешком, в грязи... Трогательно и жалко.
— Ладно, — он нажал кнопку. — 45-й участок. Третья улица направо. Только если спросят — я не видел.
— Спасибо! — выдохнула я.
Я пошла по идеальному асфальту поселка. Здесь было тихо, пахло соснами и деньгами. Красивые дома, ухоженные газоны, декоративные фонари. Другой мир. Мир, в котором жил мой муж, пока я считала копейки на сырок "Дружба".
45-й участок я нашла быстро.
И обомлела.
Это был не просто дом. Это был дворец. Трехэтажный особняк из красного облицовочного кирпича, с белыми колоннами, эркерами и той самой башенкой, которую нарисовал Павлик. Крыша была покрыта темно-зеленой черепицей, которая блестела даже под дождем. Окна — огромные, панорамные, в дорогих рамах.
Во дворе кипела работа. Рабочие в синих комбинезонах укладывали тротуарную плитку (разноцветную, фигурную!). Другие монтировали кованые ворота с львиными головами.
А посреди двора, на крыльце, стоял Антон.
В строительной каске, в яркой куртке (которую я не видела раньше), с рулоном чертежей в руках. Он что-то командовал прорабу, тыча пальцем в сторону будущей беседки.
Я хотела крикнуть: "Антон!", сердце мое рвалось от любви и гордости (пусть и смешанной с обидой, что молчал).
Но тут из дверей парадного входа вышла...
Галина Ивановна. Моя свекровь.
Она была одета не в старый халат, как обычно, а в новую дубленку. В руках она несла поднос с дымящимися кружками и тарелкой пирожков.
— Антоша, передохни! Чайку попей! — крикнула она ласково, голосом, которого я никогда не слышала (со мной она разговаривала только через губу). — Мальчики, идите греться!
Антон повернулся к ней, расплылся в улыбке.
— Спасибо, мам! Ты чудо!
Я спряталась за густую тую, росшую у забора. Ноги приросли к земле. Я чувствовала себя вором, который подглядывает за чужим счастьем.
Галина Ивановна подошла к сыну, заботливо повязала ему шарф потуже.
— Какой же ты у меня молодец, сынок! Такой домину отгрохал! Мечта, а не дом! Генеральский!
— Ну, мам, для тебя старался, — сказал Антон, откусывая пирожок. — Ты же всю жизнь в коммуналке мучилась. А потом в этой "хрущевке". Хочу, чтобы на старости лет как королева жила.
— Ой, спасибо! — она прослезилась. — А камин? Камин будет, как я просила? Мраморный?
— Будет, мам. И камин мраморный, и сауна финская, и зимний сад на втором этаже. Все заказали. Завтра мрамор привезут.
Мрамор.
Я посмотрела на свои сапоги. Мрамор.
— Антоша... — голос свекрови изменился, стал вкрадчивым, ядовитым. — А эта... Твоя-то... Ничего не подозревает?
Антон перестал жевать.
— Нет, — он махнул рукой. — Откуда? Она же дальше своей поликлиники и "Пятерочки" носа не кажет. Она думает, у меня кризис. Ходит в рваных сапогах, на автобусе ездит. Дура.
Дура.
Слово хлестнуло меня, как пощечина.
— Ну и правильно, — удовлетворенно закивала Галина Ивановна. — Меньше знает — крепче спит. Ей такой дом не по чину. Она же простая, как три копейки, деревенщина. Испортит все. Тут вкус нужен, стиль, "хай-тек"! А она... Салфеточки вязаные разложит, герань на окно поставит... Тьфу!
Она картинно сплюнула на свежеуложенную плитку.
— Ты главное, сынок, с документами не напутал? Все точно на меня?
— Мам, не волнуйся. Все чисто. Дарственная на землю на тебя (якобы я тебе денег подарил, а ты купила), разрешение на строительство на тебя. Дом будет введен в эксплуатацию сразу на твое имя. Марина ни на что претендовать не сможет. Это личное имущество матери.
— Вот и умница. А то разведется, начнет делить... Знаем мы этих хищниц. Оберут до нитки. А так — фигу ей с маслом.
У меня в ушах зазвенело. Мир покачнулся.
Пакет с шампанским выскользнул из онемевших пальцев. Бутылка ударилась о бордюр и разбилась с громким, предательским звоном.
Антон и свекровь резко обернулись.
Я вышла из-за туи.
Медленно. Как во сне. Или как в кошмаре.
В грязных, хлюпающих сапогах. В дешевом пальто. С размазанной тушью на глазах.
— Марина? — Антон побледнел так, что стал белее своей рубашки. — Ты... ты что тут делаешь?
— Сюрприз, — прохрипела я. Голос сорвался.
Я сделала шаг вперед, наступая в лужу шампанского.
— Пикник хотела устроить... Годовщину отпраздновать...
Галина Ивановна поджала губы, скрестила руки на груди и встала в боевую стойку, заслоняя собой дом (или сына?).
— Явилась, — процедила она. — Шпионишь? Я же говорила, Антоша! Ей нельзя доверять!
Я не сводила глаз с мужа.
— Антон... — шепнула я. — Ты строил дом... для мамы? Мраморный камин? Зимний сад?
— Марина, давай дома поговорим, — он сделал нервное движение, словно хотел отогнать меня. — Не здесь. Не при рабочих.
— Нет, здесь! — заорала я, и голос мой эхом разнесся по поселку. — Здесь и сейчас! Я хочу знать! Три года, Антон! Три года я ношу эти проклятые сапоги! Я ем "Доширак" на обед! Я отказываю сыну в экскурсиях! Потому что у папы "кризис"! Потому что папа "ищет себя"!
— Не ори! — рявкнул он, краснея. — Истеричка!
— А ты строил дворец?! — я ткнула пальцем в дом. — Миллионы! Тут миллионы зарыты! Чьи это деньги, Антон? Откуда?!
— Это мои деньги! — огрызнулся он. — Я их заработал! Я бизнесмен!
— И это твои деньги? Деньги семьи?! Деньги нашего сына?! Ты воровал у своего ребенка, чтобы купить маме мрамор?!
— Не смей приплетать ребенка! — он шагнул ко мне, сжав кулаки. — Я хотел сделать маме подарок! Она святая женщина! Она меня одна поднимала, жилы рвала! Она достойна жить в раю! А ты? Ты кто такая? Что ты сделала? Борщ сварила?
— Я тебя содержала! — крикнула я. — Пять лет! Я платила за твой бензин, за твой телефон, за твои трусы! Чтобы ты мог строить этот "рай" для мамы?!
— Ты меня попрекаешь куском хлеба? — он скривился. — Мелочная ты баба, Марина. Поэтому я и не хотел тебе говорить. Ты бы все испортила своей жадностью.
— Жадностью?!
— Да! Ты бы начала ныть: "Давай купим Павлику приставку", "Давай съездим в Турцию". И профукали бы деньги. А так — вот! Недвижимость! Капитал!
— Капитал мамы? — уточнила я.
— А вы молодые, еще заработаете! — вклинилась Галина Ивановна, видя, что сын в глухой обороне. — Ишь, рот разявила! На чужой каравай! Это мой дом! Мой! По документам! Я собственница! А ты тут никто! И звать тебя никак! Пошла вон отсюда, голодранка!
Она махнула рукой, прогоняя меня, как назойливую муху.
— Антон? — я посмотрела на него в последний раз. — Ты тоже меня гонишь?
Он отвел глаза.
— Едь домой, Марин. Правда. Не позорь меня перед людьми. Вечером приеду — решим, как дальше жить.
— Решим, — кивнула я. — Обязательно решим.
Я развернулась. Спина горела. Мне казалось, что они смотрят мне вслед и смеются. Или плюют.
Я шла к выходу из поселка, не чувствуя ног. План в голове созрел мгновенно. Холодный, злой план.
"Мелочная", значит? "Голодранка"? "По документам мамкино"?
Ну-ну.
Посмотрим.
Я не поехала домой рыдать. Я поехала к Ленке.
Я сидела у неё на кухне, пила коньяк (впервые за много лет) и рассказывала.
Ленка слушала внимательно, записывая что-то в блокнот.
— Значит, дом на маме, — резюмировала она. — Это плохо. Земля на маме. Тоже плохо. Но ты говоришь, он брал кредиты?
— Кредит на машину. И еще какие-то потребительские.
— А деньги откуда на стройку? Переводы были? С его счетов?
— Я не знаю. Я не лезла в его телефон.
— Надо лезть, — жестко сказала Ленка. — Сейчас век технологий. Если он переводил деньги прорабу, поставщикам, маме... Это все следы. Это совместно нажитое имущество, Марина. Даже если он оформил на маму. Если мы докажем, что деньги шли из семейного бюджета (или его доходов, которые по закону семейные), мы можем оспорить сделку. Или потребовать компенсацию.
— Лен, я хочу развод, — сказала я. — Мне не нужен этот дом. Мне просто... обидно.
— Обидно ей, — хмыкнула Ленка. — Обиду к делу не пришьешь. А вот пять-семь миллионов — пришьешь. Ты понимаешь, что он воровал у тебя и у ребенка? Он кормил вас сказками про кризис, а сам вкладывал миллионы в кирпичи! Это воровство, Марина. Самое подлое.
Она заставила меня собраться.
Вечером я пришла домой. Антона еще не было.
Я взломала его планшет (пароль был простой — день рождения мамы, кто бы сомневался). Зашла в онлайн-банк.
И у меня волосы зашевелились.
На его счетах были миллионы. Переводы от каких-то ООО "Вектор", "СтройМонтаж". И регулярные переводы "Галине Ивановне". 100 тысяч, 200 тысяч, 500 тысяч. "На материалы". "На работу".
Я сделала скриншоты. Распечатала выписки.
Когда Антон пришел, я сидела на кухне. Чемодан с его вещами стоял в коридоре.
— Ты что, совсем? — он пнул чемодан. — Спектакль решила устроить?
— Уходи, — сказала я. — Я подаю на развод.
— Развод? — он рассмеялся. — Ну давай. Кому ты нужна? С прицепом? И на что жить будешь? На медсестринские гроши?
— Проживу. Я и так на них жила. Тебя кормила.
— Ну и дура, — он пошел в спальню. — Я спать. Завтра поговорим, когда успокоишься.
— Ты не понял. Уходи. Сейчас.
Я положила на стол распечатку выписок.
Антон глянул на листок. Лицо его вытянулось.
— Ты... ты лазила в мои счета?
— Да. И Ленка-адвокат уже готовит иск. О признании вложений в строительство дома свекрови — совместно нажитым имуществом. Мы докажем, Антон. Каждую копейку. И ты половину этого дома (или его стоимости) отдашь мне. И Павлику.
— Ты не посмеешь! — взвизгнул он. — Это мамин дом!
— Мамин? Купленный на деньги, которые ты крысил из семьи? Нет, дорогой. Суд разберется.
Он пытался орать, угрожать, даже замахнулся. Но я уже вызвала полицию (на всякий случай) и папу (он приехал через десять минут с монтировкой).
Антон ушел.
Суд длился полгода.
Галина Ивановна проклинала меня на каждом заседании. Она вызывала скорую, падала в обморок, кричала, что я "аферистка".
Но выписки счетов были железным аргументом. Ленка раскопала все: и закупку кирпича, и оплату кровельщиков. Все шло с карты Антона. В период брака.
Суд постановил: признать долю вложений Антона Веселова в недвижимость Галины Ивановной Веселовой — совместно нажитым имуществом. И обязал Антона выплатить мне компенсацию. Три миллиона рублей.
Для них это был удар. Чтобы отдать мне деньги, им пришлось... продать тот самый коттедж. Недостроенный (внутреннюю отделку они так и не потянули, потому что счета Антона арестовали).
Продали дешево, срочно.
Галина Ивановна осталась в своей коммуналке. Антон переехал к ней.
А я...
Я купила квартиру побольше. И машину (не "БМВ", конечно, но надежную).
И сапоги.
Первым делом я купила себе сапоги. Итальянские. Кожаные. Дорогие.
Я шла в них по осеннему парку, держала Павлика за руку и чувствовала, как удобно моей ноге. Тепло, сухо и комфортно.
— Мам, а папа почему с нами не гуляет? — спросил Павлик.
— Папа занят, сынок. Он строит новые замки. Воздушные.
Мы засмеялись.
Я знала, что больше никогда не буду экономить на себе ради призрачных целей мужчины. Я у себя одна. И я достойна не только сапог, но и счастья. Настоящего, а не спрятанного за высоким забором чужого эгоизма.