150 лет назад, 8 (20) декабря 1875 г., скончался один из крупнейших и авторитетнейших русских историков и общественных деятелей XIX столетия – Михаил Петрович Погодин. Он – автор сочинений общим объёмом десятки томов, и многие из них даже не опубликованы до сих пор, оставаясь в архивах. Барсуков успел написать 24-томную биографию Погодина, едва дойдя до середины – и умер, не окончив её. Количество современных российских книг и диссертаций о Погодине уже приближается к десятку, а ведь каждая из них весьма объёмная. Как в таких условиях сказать что-то важное и существенное о Погодине в нескольких абзацах? Всё же попытаемся.
Михаил Петрович Погодин был человеком универсальных и разносторонних талантов. Безусловно входя в десятку (или даже пятёрку) крупнейших русских историков XIX века, он в то же время был и философом (его ранние неоплатонически-шеллингианские «Исторические афоризмы» - кладезь методологической мудрости и непременный must-read даже для современных историков), и архивистом (собрал целое Древлехранилище, способствовал становлению системы архивов России в относительно современном виде), и писателем-прозаиком (автора ряда повестей, оставивших след в русской литературе), и поэтом (ещё до Владимира Соловьёва введшим мотив софиологии в свои стихи), и политиком (насколько условия Российской империи позволяли тогда вести самостоятельную политическую деятельность, лояльную к императорской власти, но независимую от неё), и путешественником, и достаточно успешным издателем (сначала «Московского вестника» - вместе с самим Пушкиным, потом ставшего именем целой эпохи «Москвитянина»), и общественным деятелем (до конца жизни возглавлявшим Московский Славянский комитет). Родившись крепостным крестьянином (освобождён в возрасте 6 лет, воспитывался в дворне у аристократов), он дослужился до дворянства, став профессором Московского университета, а затем и тайным советником.
Стереотип о «просто консервативных» взглядах Погодина в исследованиях учёных последних лет во многом развеян. До 1825 г. в кружке любомудров и даже в «Московском вестнике» 1827-1830 гг. он был достаточно вольнодумен, хоть и не революционен; определённой смелости мысли он научился от Дмитрия Веневитинова, навсегда оставшегося для Погодина светлым примером и образцом. Став образцом проправительственного консерватизма в 30-40-е годы, Погодин не боялся рискованных экспериментов, то вступая в блок с умеренными западниками против радикалов, то сближаясь и отталкиваясь от Гоголя, то передавая «Москвитянин» в руки молодых славянофилов. Погодин, идя по стопам позднего Карамзина, даже несмотря на свой старомодный норманизм, одним из первых чётко обосновал на богатом материале исторических источников по древней Руси её коренные и неснимаемые впоследствии (вопреки Кавелину и иным либералам «государственной школы») цивилизационные отличия от романо-германской Европы.
Погодин как историк мыслил самого себя плодом гегельянского исторического синтеза культурных богатств допетровской России и плодов петровских реформ, то есть тезиса и антитезиса; оба они, по его убеждению, были необходимы, но с Николая I началась эпоха синтеза допетровских и петровских начал, выражающаяся в становлении уже не западной, а самобытной русско-славянской цивилизационной мысли и культуры. В этом причина путешествий Погодина в славянские земли Австрийской и Османской империй (а также Черногории и Сербии) и его настойчивых рекомендаций императору выйти из режима союза с Берлином и Веной к тактике поддержки славянской независимости (мысль, которую Николай Iодобрит слишком поздно, уже в период Крымской войны).
Личный характер и поведение Погодина, часто забывавшего о поданных в его журнал статьях, недоплачивавшего гонорар авторам, вызывала критику окружающих. В 1847 г. Гоголь отправил историку экземпляр «Выбранных мест из переписки с друзьями» со следующим посвящением: «Неопрятному и растрепанному душой Погодину, ничего не помнящему, ничего не примечающему, наносящему на всяком шагу оскорбления другим и того не видящему, Фоме неверному, близоруким и грубым аршином мерящему людей, дарит сию книгу в вечное напоминание грехов его, человек, так же грешный, как и он, и во многом еще неопрятнейший его самого». Однако уже очень скоро Гоголю пришлось извиняться за эти слова, а его собственные статьи по истории несут явно выраженный отпечаток погодинских концепций.
Неудачи Крымской войны, обусловленные во многом десятками лет проевропейской ориентации Нессельроде, перевели Погодина в режим оппозиционной критики прежнего курса, а реформы Александра IIнашли себе в его лице ярого поклонника. Но и тут позиция Погодина была своеобычна. Он приветствовал отмену крепостного права и либерализацию законодательства, но при условии сохранения сильного и патриархального самодержавия, восторженной лояльности всех сословий царю. Это можно назвать либеральным консерватизмом, но, при всём своём некотором англофильстве (роднившем Погодина с Хомяковым и Катковым), он не мыслил для России копирования западных конституционно-парламентских форм. Дальнейшая эволюция Погодина протекала в некотором сотрудничестве с Катковым в сторону обновлённых форм национал-консерватизма в быстро капитализирующейся России и с акцентом на культурное сближение славянских народов вокруг Москвы.
Все эти годы Погодин совмещал общественно-политическую деятельность с изданием сборников исторических источников и собственных научных монографий по истории, подчас активно вступая в чрезвычайно резкие по тону печатные и устные диспуты с оппонентами на различные темы средневековой истории России. От студентов он требовал серьёзной подготовки для занятий наукой и говорил: «История имеет свои логарифмы, дифференциалы и таинства, доступные только для посвященных». Среди университетских учеников Погодина в это время уже доминировал Сергей Михайлович Соловьёв, но даже он не смог заслонить фигуру учителя. Через Соловьёва до наших дней тянутся цепочки научной преемственности учеников, восходящие к Погодину; к одной из таких линий принадлежит и автор этих строк.
Михаилу Погодину не повезло умереть в декабре 1875 г., уже после начала Герцеговинского восстания, когда его влияние как председателя Московского Славянского комитета могло бы сыграть весомую роль. Как и умершего двумя годами ранее Фёдора Ивановича Тютчева, его очень не хватало после начала Болгарского восстания 1876 г. и русско-турецкой войны 1877-1878 гг.: оба они, возможно, лучше Ивана Аксакова справились бы с задачами тех суровых дней. Михаил Петрович был похоронен на Новодевичьем кладбище, и (редкое исключение для деятелей его круга) его могила сохранилась. Но гораздо более известен чудом уцелевший до наших дней, хоть и не в лучшем виде, его главный прижизненный памятник – построенная специально для него в русском народном духе Погодинская изба в центре нынешней Москвы, ставшая символом диалектического возврата русской культуры XIX века на путь этнической и цивилизационной самобытности. Стоит она на улице, названной ныне Погодинской (прежнее Девичье Поле). Однако в целой России больше нет ни одного памятника Погодину, ни одной улицы или населённого пункта, названных в его честь. Восстановление здоровой памяти российского общества неизбежно должно включать в себя мемориализацию Погодина, и вышедшего на днях первого тома его «Полного собрания историко-филологических сочинений» для человека такого масштаба и влияния непозволительно мало.