Популярная музыка с момента появления первого массового звуконосителя — грампластинки — регулярно становилась объектом обвинений в упрощении и «одурении» публики, и современная волна разговоров о «деградации» массвой музыки укладывается в этот старый сюжет. Сегодня к старому культурному рефрену подключается новая аргументация: крупные массивы данных о песнях начинают анализировать средствами music information retrieval и сетевой науки, пытаясь количественно доказать, что тексты и мелодии становятся проще. Однако уже постановка вопроса «становится ли поп‑музыка глупее» маскирует ценностный выбор: поп изначально строился как массовое, тиражируемое и часто презираемое «низкое искусство», противопоставленное элитарным формам, и забывать об этом историческом контексте — значит подменять разговор о вкусах разговором о якобы объективном «упадке цивилизации».
Исследование Эмилии Парада-Кабалейро (Emilia Parada‑Cabaleiro — исследовательница в области вычислительной музыкологии, аффективных вычислений и образовательных технологий, происходящая из Испании, училась музыковедению и музыкальной педагогике в Университете Виго, сейчас она работает в Австрии, доцент) и соавторов, анализирует 353 320 англоязычных текстов песен 1970–2020 годов из популярных на Last.fm жанров (рэп, country, pop, R&B и rock). Учёные фиксируют снижение лексической сложности и рост повторяемости строк, особенно в рэпе, а также рост выраженности эмоции гнева в текстах, что легко укладывается в привычный нарратив о деградации массовой культуры и «озлоблении» молодёжи. При этом сами авторы честно признают ограничения: выборка отражает вкусы довольно узкой аудитории — преимущественно мужчин 20–30 лет из нескольких стран, а метрики «читаемости» заимствованы из анализа прозы и плохо работают для песен, где синтаксис часто нарушается намеренно. На уровне выводов это означает, что мы видим не «объективную судьбу поп-музыки», а срез того, как меняется язык конкретной цифровой субкультуры, которая всегда была подозрительной для сторонников «высокого» искусства.
Другое недавнее исследование на эту тему делает ещё более резкий шаг и заявляет уже об общей «простоте» современной музыки как о системном признаке: Никколо Ди Марко (Niccolò Di Marco — итальянский исследователь на стыке сетевой науки, информатики и анализа культурных данных, в том числе музыкальной сложности, родом из Италии, сейчас работает ассистент‑профессором в Университете Тушии в Витербо) и коллеги анализируют около 20 000 MIDI‑файлов и применяют сетевой анализ к последовательностям нот, приходя к выводу, что мелодическая сложность падает, а классика и джаз демонстрируют наибольшее разнообразие по сравнению с другими жанрами. Но ключевой методологический момент в том, что оценивается не музыка как звучащая реальность, а именно MIDI‑репрезентации: цифровой аналог нотной записи, где почти не представлены тембр, фактура, продюсирование, голос, то есть как раз то, что стало ядром поп‑музыки в эпоху записи и стриминга. Для Баха мелодические переходы и действительно являются «структурой», но для Джими Хендрикса или Кендрика Ламара структурой становятся звук гитары, манера речитатива, работа с пространством и шумом, а не только последовательность высот; отсюда и главный вывод автора: исследование измеряет усложнение или упрощение партитур, но не затрагивает вопрос, что такое сложность в звукозаписанной поп‑музыке XXI века.
На этом фоне повторное поднятие вопроса «становится ли поп‑музыка глупее» в эпоху сетевого общества выглядит симптомом более глубоких процессов, чем простой спор о припеве, где много повторов. Если в середине XX века оппозиция «высокое/низкое искусство» была инструментом внутри западной культурной иерархии, то сейчас сама глобальная культурная сцена структурируется по новым линиям раздела: экономическим, языковым, политическим и платформенным. Разговоры о «упадке» попа, опирающиеся на выборочные корпусные исследования MIDI и текстов, рискуют подменить анализ этой новой мировой сегрегации — когда разные регионы и классы живут в несоприкасающихся медиасредах — моральной паникой вокруг якобы падающей сложности ширпотреба. В этом смысле продолжение спора о «низком» и «высоком» искусстве кажется неизбежным: он будет и дальше развиваться в форме множащихся рейтингов сложности и «умности» музыки, служа инструментом символического размежевания между культурными зонами, а не рефлексией над тем, как разные общества с помощью звука и текста описывают собственные конфликты и надежды.