Когда я доставала из духовки противень с румяным пирогом с капустой и яйцом, обжигая пальцы даже через двойную прихватку, я уже знала, что заветное "спасибо" я сегодня не услышу, хоть ты тресни. Запах в нашей двушке стоял просто сумасшедший, такой сдобный, у любого нормального мужика слюнки бы потекли, но мой муж Виктор сидел за столом с кислым лицом.
Ему 55 лет, мы живем вместе четвертый год, и в нашей квартире, кажется, кроме нас двоих живет еще и третий человек. Его первая жена Тамара.
Я поставила тяжелый пирог на деревянную доску, отрезала кусок побольше, самый красивый, с краюшкой, и положила ему на тарелку. Я знала, что сейчас начнется экспертиза, и я ее, как всегда, не пройду.
Почему первые два года я чувствовала себя любимой женщиной, а потом превратилась в домработницу на испытательном сроке
Самое обидное в этой истории то, что Витя не сразу стал таким душным. Мы познакомились на юбилее у общих друзей, он тогда был галантный, веселый, пригласил меня танцевать, а потом вызвался проводить до такси. Узнал, что у меня тогда машина сломалась, радиатор потек, так он на следующий день приехал, сам все посмотрел, отвез в сервис, договорился. Я, честно говоря, растаяла.
Мне 51, за плечами развод, сын уже взрослый, живет отдельно. Хотелось мне простого женского счастья, плеча надежного. И первые два года все было идеально. Мы съехались, сделали косметический ремонт в его квартире, обои переклеили. Он хвалил все, что я делаю. "Наташа, какой суп!", "Наташа, как уютно стало!".
А потом, где-то год назад, началось странное. Словно подменили мужика. Сначала это было просто молчание. Я накрываю на стол, стараюсь, мясо по-французски делаю, а он ест молча, уткнувшись в телевизор. Ни "вкусно", ни "спасибо". Поест, тарелку отодвинет, крошки смахнет и вздохнет так тяжко, будто вагон разгрузил, а не домашний ужин слопал.
Я сначала думала, что устал человек, возраст все-таки. Начала вокруг него бегать:
– Вить, что случилось? На работе достали?
– Да нет, нормально все, – буркнет, даже не глядя на меня, и уйдет на диван щелкать пультом.
Потом я стала замечать взгляды. Такие, знаете, оценивающие, с прищуром. Вот глажу я ему рубашку утром, стараюсь, чтобы ни складочки. Вешаю на плечики. Он подходит, щупает воротник, смотрит на свет, хмыкает и вешает обратно. Ничего не говорит, но всем видом показывает: "Халтура".
– Что не так-то? – не выдерживаю я, уже начиная заводиться. – Мятая? Грязная?
– Да нет, пойдет, – отвечает он равнодушно. – Просто ткань как-то... не лежит.
Меня это начало изводить. Я себя чувствовала какой-то не такой. Вроде стараюсь, дом блестит, за собой слежу, а муж ходит с кислой миной, как будто я ему жизнь испортила своим присутствием. И я, дура, начала сама лезть с расспросами.
– Витя, скажи честно, что не нравится? Котлеты пересолила? Пол плохо помыла? Ну чего ты молчишь, как партизан?
И вот тогда плотину прорвало. Он посмотрел на меня устало и выдал:
– Да понимаешь, Наташ... Котлеты у тебя сегодня жестковаты. Сухие какие-то. Фарш, видимо, не так крутишь, или хлеба пожалела. Вот Тамара всегда батон в молоке вымачивала, они у нее прям воздушные были, во рту таяли. А эти, ну, жевать надо.
"Культ Святой Тамары": как я проиграла конкуренцию женщине, которую никогда не видела
В тот первый раз я промолчала. Ну ладно, думаю, бывает. Накатило на мужика, вспомнил молодость, бывшую жену, с кем не случается. Они все-таки двадцать лет прожили, детей вырастили. Но это был только первый камень в мой огород. Тамара поселилась у нас окончательно и бесповоротно.
– Шторы ты купила какие-то мрачные, серые. Тамара любила светлые тона, персиковые или бежевые, у нас всегда солнечно было в квартире, радостно.
– Ты опять в этих джинсах на улицу? Тамара всегда платья носила, даже дома.
– Окна ты моешь неправильно, разводы остаются на солнце. Тамара газетами натирала, блестело все.
Я начала эту Тамару тихо ненавидеть, хотя в глаза ее не видела. По рассказам Вити она превратилась в какую-то святую женщину с характером ангела. Самое смешное, что я знаю правду, мне общие знакомые рассказывали. Тамара от него ушла сама, лет десять назад, к какому-то богачу. Бросила Витю, когда у него проблемы с работой были. А теперь, в его памяти, она вдруг стала идеалом.
Терпеть это каждый день сил уже не было. Я боялась лишний раз что-то сделать, купить, приготовить, потому что знала: будет сравнение, и всегда не в мою пользу. Я стала дерганой, начала пить валерьянку.
Мой ответный удар ниже пояса: почему сравнение с моим бывшим оказалось страшнее, чем невкусный пирог
В то воскресенье я решила сделать последнюю попытку "купить" его расположение. Испечь этот чертов пирог с капустой. Витя его любит, ну, точнее, любил, когда Тамара пекла. Я старалась как проклятая. Встала в семь утра, пока он спал.
Витя пришел на кухню, сел. Я положила кусок. Он откусил. Пожевал, глядя в окно, где шел дождь. Я стою рядом с полотенцем, жду. Ну скажи ты, гад, что вкусно!
Он проглотил, вытер рот салфеткой и выдал свою коронную фразу:
– Ну, съедобно, Наташ. Есть можно. Но тесто тяжелое. Плотное какое-то, как подошва немного. Вот Тамара пекла — у нее тесто как пух было, на губах оставалось. Она какой-то секрет знала, может, масла меньше лила или вымешивала дольше. И начинки у нее больше было, сочнее. Ну, с чаем пойдет.
И тут у меня внутри что-то щелкнуло, поняла: все, хватит. Я тут распинаюсь, душу вкладываю, а меня мордой в грязь.
Я налила себе чаю, села напротив него, посмотрела ему прямо в переносицу и улыбнулась. Улыбка, наверное, вышла жутковатая, но мне было плевать.
– Знаешь, Вить, ты абсолютно прав, – сказала я спокойным, ровным голосом. – Я, наверное, никогда не научусь печь как Тамара. Руки не из того места, видимо, растут. Признаю свое поражение.
Он кивнул, потянулся за вторым куском (значит, не такая уж и подошва, раз добавку берет).
– Ну вот, критика полезна, Наташ. Будешь знать, к чему стремиться, учиться никогда не поздно.
– Конечно, – продолжила я, не сводя с него глаз. – Все познается в сравнении, как ты любишь говорить. Вот я тоже сейчас сижу, ем и думаю... А ведь мой бывший муж, Андрей, помнишь, я рассказывала? Он, конечно, готовить вообще не умел, к плите не подходил. Зато, Вить, он зарабатывал в три раза больше тебя. Мы на море два раза в год ездили, шубы он мне дарил просто так, без повода. Я ценники в магазине не смотрела. А еще... – я сделала паузу, чтобы он прожевал, – в постели он был просто огонь. Мог два раза за ночь, каждый день, и без всяких осечек и "я устал". И живот у него не висел, кубики были. Эх, золотое было время.
Витя замер с открытым ртом. Он начал краснеть, потом багроветь. Шея надулась. Воздух втянул, хотел что-то сказать, возмутиться, но поперхнулся. Крошка попала не в то горло.
Закашлялся так, что аж слезы выступили, лицо посинело. Хрипит, по столу кулаком бьет.
Я сижу, чай пью, смотрю на него. Не вскакиваю.
– Дыши, Витя, дыши, – говорю спокойно. – А то Тамара не придет спинку похлопать, она занята, наверное, пироги печет.
Он прокашлялся кое-как, воды стакан залпом выпил. Смотрит на меня в шоке, глаза по пять копеек.
– Ты чего это? – прохрипел он, вытирая мокрый подбородок. – Ты это серьезно сейчас? Про Андрея? Ты мне это в лицо говоришь?
– Абсолютно, – говорю, откусывая пирог. – Мы же за правду, Витя? Ты мне про Тамару каждый день рассказываешь, какая она была волшебница. Я тебе про Андрея рассказала. Тебе можно про бывших вспоминать и ностальгировать, а мне нет?
Он молчал, крыть было нечем. Удар по мужскому самолюбию — это вам не про кулинарию слушать. Сказать мужику в возрасте, что другой был богаче, успешнее и, главное, лучше в постели — это нокаут. Он-то думал, что он король, что я должна быть счастлива просто от факта его присутствия и терпеть его ворчание, а тут выясняется, что сравнение тоже далеко не в его пользу. Что я тоже помню "лучшие времена".
Вечер тишины и выводы
Остаток дня он со мной не разговаривал. Ходил по квартире пыхтел, обиженный такой. Телевизор в спальне смотрел молча, даже новости не комментировал. Но, что удивительно, посуду за собой помыл. И крошки со стола вытер.
Вечером легли спать. Он долго ворочался, вздыхал, кряхтел. Я уже почти уснула, отвернувшись к стенке, когда он меня за плечо осторожно тронул.
– Наташ...
– Что? – не поворачиваюсь.
– Ты это... правда про Андрея? Ну, что он лучше был? В этом плане?
Голос такой жалкий, неуверенный. Вся спесь слетела.
Я повернулась к нему. В темноте глаз не видно, но чувствую, как он напрягся.
– Вить, Андрей в прошлом. Я живу с тобой. Но если я еще раз услышу хоть слово про то, как Тамара варила борщ, гладила носки или дышала, я начну вспоминать вслух. И поверь, мне есть что вспомнить, и про подарки, и про ночи. Память у меня хорошая.
Он помолчал, потом обнял меня, носом в плечо уткнулся, как ребенок.
– Ладно, понял я.
Неделя прошла. Имя "Тамара" в доме больше не звучало. Вообще, как отрезало. Один раз он начал было, когда я рубашку гладила: "А вот раньше...", но поймал мой взгляд, вспомнил, видимо, про "кубики" Андрея, и сразу осекся: "...а раньше погода была хуже в это время года".
Я не знаю, надолго ли его хватит. Люди в 55 лет редко меняются кардинально, характер уже закостенел. Но, по крайней мере, я показала, что в эту игру можно играть вдвоем.
А вы как считаете, нужно терпеть такие сравнения и стараться стать лучше, угождать, или надо сразу бить в ответ по больному, чтобы неповадно было?