Изначально многие встречали невероятные рассказы о девочке, сочиняющей гениальные драматические стихи, с полным скепсисом. Казалось непостижимым, чтобы хрупкое дитя могло создавать строки, от которых по коже пробегают мурашки. Однако стоило маленькой Нике Турбиной появиться перед зрителями — с ее надрывным дыханием, странными паузами, будто она сжимает в руках не лист со стихами, а лезвие, — и сомневавшиеся тут же умолкали. Ее чтение приобретало гипнотическую силу. Так возник литературный феномен, вспыхнувший ослепительно ярко и угасший с той же стремительностью.
17 декабря 1974 года в солнечной Ялте родилась девочка, о которой спустя десятилетия станут слагать легенды и создавать киноленты. Сначала — документальные, а теперь, вслед за ними, и художественный фильм «Ника», премьера которого ожидается в будущем году. История юной поэтессы вновь обретает жизнь — словно сама Ника протягивает руку из прошлого, напоминая о своем существовании.
Появилась на свет она от мимолетной связи художницы Майи Никаноркиной и певца Георгия Торбина. Отец так и не стал частью её судьбы: исчез, едва узнав о беременности своей возлюбленной. Поэтому Ника взрослела в женском кругу — рядом находились лишь мать и бабушка, Людмила Карпова. Уже в трехлетнем возрасте девочка начала выстраивать ритм из простых нажатий на клавиши пианино, подбирать рифмы, а затем однажды с совершенно серьезным видом изрекла:
«Во мне так много слов, что теряешься...».
С самых ранних лет жизнь не щадила Нику: бронхиальная астма, диабет, аллергия на любое животное, даже на обыкновенного волнистого попугайчика — словно природа намеренно делала ее существование предельно уязвимым. И посреди всего этого — домашняя атмосфера, насыщенная табачным дымом и кошачьей шерстью, поскольку мать и бабушка не желали отказываться от своих привычек. Бессонница доводила ребенка до измождения и к пяти годам превратилась в хроническую муку. Майя давала дочери сильное снотворное, вызывающее зависимость. И все же кто в действительности виновен в том, что взлет поэтической звезды Ники, пришедшийся на начало 80-х, оборвется менее чем через десятилетие?
Кем была Ника Турбина — гением или чьим-то проектом?
Бабушка вспоминала, что четырехлетняя Ника часто что-то бормотала во сне, будто вела диалог с незримым собеседником. На вопрос — с кем? — девочка спокойно отвечала: «С Богом». Карпову это пугало: в советские времена подобные заявления могли повлечь не только медицинский диагноз, но и неприятности по партийной линии. Однако страх вскоре сменился изумлением, когда женщины начали записывать ночные высказывания ребенка. Строчки оказывались настолько глубокими, что взрослые невольно переглядывались с чувством неловкости: откуда в детской голове рождаются столь тяжелые мысли?
Работая в ялтинской гостинице, Карпова часто общалась с известными литераторами. И в какой-то момент решилась показать записи внучки знаменитому писателю Юлиану Семенову. Поначалу автор «Семнадцати мгновений весны» отнесся скептически, но, пробежав глазами по страницам тетради, замер. Он не мог поверить, что эти мрачные строки принадлежат перу ребенка. Семенов рассказал о девочке журналистам, и молва мгновенно разнеслась по стране, подобно камнепаду, сорвавшемуся с горы.
Газеты помещали фотографии маленькой Ники на развороты: прическа — будто смесь Марины Цветаевой и Мирей Матье, глаза — огромные, внимательные, пугающе серьезные. Но подлинный ажиотаж вспыхнул тогда, когда в широкий доступ попали видеозаписи её выступлений. Она читала стихи так, как не всякому взрослому дано — на одном дыхании, с такой вибрацией в голосе, будто проживала каждую строчку всем своим существом. Люди сравнивали ее с Андреем Вознесенским, а особо горячие любители сплетен утверждали, что именно он — ее настоящий отец. Вознесенский все отрицал: и отцовство, и роман с Майей в период появления Ники на свет.
Неудивительно, что поползли разговоры: не мать ли стоит за созданием «легенды Ники», не она ли, художница, постоянно вращавшаяся в кругу поэтов, направляла ребенка? Валентин Берестов отмечал: стихи девочки словно написаны взрослым человеком, но не слишком одаренным. Биограф Александр Ратнер высказал предположение: мать могла направлять Нику, подталкивать к творчеству, умело манипулируя ее впечатлительностью.
По словам Ратнера, ночные выкрики Ники превращались в законченные стихи лишь в пересказах взрослых. Девочка верила тому, что ей внушали. Сначала заучивала эти строки, потом, подрастая, начинала говорить свои, искренне считая их озарениями. Майя ловко подхватывала отдельные фразы, шлифовала рифмы, бабушка подключалась в выходные дни. Троица играла в «стихотворческую мастерскую», где каждая строка добавлялась по очереди, пока не складывался нужный текст.
Майя не жалела сил: дочь должна была сочинять постоянно, жертвуя школьными уроками и играми во дворе. Если девочка пыталась сопротивляться, мать подбрасывала темы: давила, вытягивала слова, словно выдавливала крем из тюбика. Затем заставляла зачитывать эти же строки — но уже театрально, «под Вознесенского». Так, по мнению Ратнера, и формировался проект под названием «Ника Турбина».
«Тебе нечего, кроме детства, терять»
Однако какими бы ни были закулисные обстоятельства, судьбоносную роль в жизни Ники сыграл Евгений Евтушенко. Он стал тем, кого впоследствии назовут ее «поэтическим крестным отцом». Именно Евтушенко написал предисловие к первому сборнику девочки — «Черновик», впоследствии переведенному на добрую дюжину языков.
Под его покровительством Ника оказалась в московских литературных кругах, где взрослые маститые авторы принимали ее как равную. В десять лет она уже стояла на сцене Венецианского биеннале, где удостоилась награды «Золотой лев». Друг детства по имени Борис вспоминал, как позже Ника использовала эту награду, чтобы раскалывать грецкие орехи — детская непосредственность, скрытая под оберткой «взрослой славы».
Это был пик ее взлета: телевидение, радиоэфиры, концерты. Зрители аплодировали стоя, а девочка все сильнее верила в собственное величие. Она называла себя королевой, уверяла, что ее следует носить на руках, и постоянно требовала подтверждения своей исключительности. Письма от поклонников приходили тысячами. Встречались даже послания от врачей: они предупреждали, что ребенок выглядит нервным, что ей нужна психиатрическая помощь, иначе успех ее раздавит.
«Тонок стебелёк — переломлен он», — писала сама Ника в стихотворении «Я — полынь-трава», словно предчувствуя грядущую трагедию.
Евтушенко, казалось, понимал угрозу лучше других. В предисловии к «Черновику» он оставил такие строки:
«Карандаш в твоих пальчиках тягостней жезла… / Тебе нечего, кроме детства, терять».
Майя тем временем вышла замуж во второй раз и родила дочь Машу. Ника крайне болезненно восприняла появление сестры. В отчаянии она написала матери:
«Только, слышишь, не оставь меня одну… Превратятся все стихи мои в беду».
Вскоре семья переехала в Москву, где девочку определили в 710-ю школу. Началась пора подросткового бунта: прогулы, конфликты с матерью, взаимное непонимание.
Талантливая актриса, ставшая содержанкой
Евтушенко какое-то время старался помогать, но постепенно стал отдаляться — не от Ники, а от ее семьи. Мать и бабушка, по его словам, постоянно просили денег. Хотя за издание «Черновика» Турбина получила 1500 рублей, а за поездку в Италию — две или три тысячи долларов, им этого вечно не хватало.
Последняя встреча Ники с наставником состоялась в 1987 году — на его четвертой свадьбе. Так Евтушенко будто давал понять присосавшимся родственникам своей протеже: все кончено, у меня своя жизнь.
В Америку четырнадцатилетняя Ника отправилась уже с бабушкой. Карпова потом неоднократно жаловалась, что без участия Евтушенко поездка оказалась провальной. О знакомстве же Ники с Бродским бабушка рассказывала каждый раз новую версию, и журналисты давно перестали понимать, где правда, а где вымысел.
Тем временем слава угасала. Учеба мало волновала Нику: грамотности она так и не освоила, преподаватели ставили положительные оценки скорее по инерции — кто посмеет завалить «вундеркинда»?
Девочка увлеклась идеей стать актрисой, и для этого были все основания: она действительно очень органично смотрелась в кадре и обладала явным дарованием. В 15 лет Ника снялась в фильме «Это было у моря», где ее героиня едва не шагнула в пустоту с карниза, но воспитанники интерната сумели втянуть ее обратно в комнату. Кто бы тогда мог предположить, что эти кадры окажутся пророческими.
Одним из первых, кто разглядел в Нике актерский талант, стал Армен Джигарханян — именно он помог ей получить место во ВГИКе. Но спустя год девушка бросила институт — лекции казались ей пустыми, а актерское ремесло бессмысленным.
И тогда в ее жизни появился 74-летний швейцарский психиатр Джованни Мастропаоло. Он практиковал арт-терапию и решил, что декламация юной Турбиной поможет его пациентам.
Однако по версии Ратнера, Ника превратилась там не в терапевта, а в содержанку. Жила в доме пожилого мужчины, выполняла все его прихоти, в том числе распивала его роскошную коллекцию алкоголя — и в итоге спилась. Майя не препятствовала — напротив, ходили слухи, что она даже получала деньги за пребывание дочери в Швейцарии. Знала ли мать, как именно профессор обращается с Никой? Теперь этого уже не узнать…
Роковой полет не во сне, а наяву
Последний сборник Ники — «Ступеньки вверх, ступеньки вниз…» — вышел в свет в 1990 году. А затем наступила оглушительная тишина. В 1994-м, поступив в Московский институт культуры, она пыталась вырваться из алкогольной зависимости — ради преподавательницы Алены Галич, но все попытки срывались. Стихи не писались, деньги не зарабатывались. Ника надеялась, что былой успех вернется, но этого не происходило, и это сводило ее с ума.
А дальше все покатилось под откос… Сначала она продавала книги на рынке, потом ушла «на панель» и стала все чаще публично появляться в компаниях сомнительных мужчин.
Тем не менее, бывший гражданский муж Саша Миронов вспоминал, что на сцене с ней происходило самое настоящее чудо: едва оправившись от похмелья, будто и не было прошлой ночью оргий в компании пьяных мужчин, она играла блестяще, словно внутри нее жил нерастраченный артистический потенциал, который никто не желал развивать.
Бойфренд Сергей, который закрывал глаза на все ее выходки, пытался спасти Нику — возил по наркологам, уговаривал лечиться. Но Турбина стала уже неуправляемой: она устраивала сцены, приводила в дом любовников, собутыльников и просто случайных бродяг, а потом, когда уже все было выпито, просто садилась на подоконник четырнадцатого этажа, болтая ногами над пропастью.
И при этом — она продолжала оставаться нежной, сострадательной и, по словам друзей, всегда умела слушать. На радиостанции «Милицейская волна», где она какое-то время работала, ей часто звонили самые разные люди и откровенно делились самым сокровенным.
Когда Нике исполнилось 22 года, она попыталась напугать очередного кавалера, повиснув на балконе пятого этажа. Мужчина прибежал на ее крики, схватил, но удержать не смог. От летального исхода девушку спасло дерево, растущее на уровне третьего этажа — именно оно замедлило падение. Но травмы позвоночника определили ее в больницу на долгие месяцы.
А вот второй «полет» стал роковым. В 2002 году она три дня праздновала майские праздники с гражданским мужем. Все было как обычно — алкоголь, потом скандал, потом эмоциональный взрыв — и вот Ника уже идет ночевать к подруге в соседний дом. Проснувшись утром и обнаружив, что квартира заперта изнутри, она привычно забралась на подоконник, свесив ноги… Снизу прохожий крикнул: «Осторожнее!». Если бы он знал, что именно этот окрик приведет к трагедии…
Ника попыталась развернуться, чтобы слезть, но алкоголь лишил ее координации. Она сорвалась, ухватилась за тонкий жестяной карниз и отчаянно закричала, звала Сашу. Очевидцы слышали ее полный ужаса голос, и кто-то даже побежал за одеялом, чтобы растянуть его. Но не успел — пальцы талантливой поэтессы разжались, и девушка рухнула вниз. Удар был такой силы, что джинсы, в которые она была одета, лопнули по швам.
Когда приехала скорая, она едва дышала. Попытались поставить аппарат ИВЛ, но Ника отстранила врачей и удивительно четко произнесла: «Не надо…» Это были ее последние слова. В больнице она скончалась от обильной кровопотери.
Бабушка потом на поминках, поднимая поминальные 50 грамм, скажет:
«Наверное, так для неё было легче, чем жить дальше».
Страшная фраза, но и в ней — правда, которую никто не решался произнести вслух.