Зеркало-дверь
Квартиру в старом питерском доме на Фонтанке Леонид унаследовал от бабушки-антиквара. Среди грузной мебели, фарфоровых пастушек и потускневшего серебра главным сокровищем было зеркало в резной раме из черного дерева. Оно занимало всю стену в кабинете, и бабушка в бреду перед смертью все твердила: «Смотри не смотрись в полночь, Леон. Дверь откроется».
Он, человек науки, программист, лишь грустно улыбнулся. Зеркало было просто красивым. Пока в первую же ночь в новой квартире он, проходя мимо, не увидел в нем… не себя. Отражение было его точной копией, но стояло спиной. И медленно, не поворачивая головы, шло вглубь зеркального кабинета, которого в реальности не существовало — там была стена.
Так началась игра. Зеркало никогда не показывало его в реальном времени. С опозданием на несколько секунд, или наоборот — чуть забегая вперед. Иногда в нем мелькали тени, не отбрасываемые ничем в комнате. Однажды, в полночь, отражение обернулось и улыбнулось — широко, неестественно, как манекен. Леонид в ужасе задернул зеркало гобеленом.
Но любопытство оказалось сильнее страха. Он стал изучать. Выяснил, что в полнолуние отражение замирает и становится идеально точным, будто стекло — просто стекло. А в безлунные ночи разница достигала апогея. Его двойник жил своей жизнью: читал книги, которых у Леонида не было, рисовал что-то на мольберте (Леонид не умел рисовать), однажды даже подошел к самому стеклу и приложил ладонь. С обратной стороны появился отпечаток, проступивший и на холодной поверхности настоящего зеркала.
Леонид понял: это не галлюцинация. Это дверь. И она работает в одну сторону — для зрения. Он мог наблюдать, но не мог войти.
Все изменилось в ночь на седьмое ноября. Бабушка родилась в этот день. Воздух в квартире сгустился, запахло пылью и полынью. Зеркало, обычно матовое, стало прозрачным, как чистейшая вода. А за ним был не кабинет, а осенний парк. Его двойник сидел на скамейке, и рядом с ним была женщина. Та самая, в которую Леонид был влюблен в институте и которую отпустил, побоявшись быть отвергнутым. Аня. Здесь, в зеркале, она сидела, обняв его двойника, и смеялась тем смехом, который Леонид слышал лишь в мечтах.
В его груди что-то надломилось. Жгучая, ядовитая зависть. Там, за стеклом, был он — смелый, счастливый, получивший то, чего хотел. Настоящий он.
И тогда он вспомнил бабушкины слова. «Дверь откроется». Может, не в полночь? Может, нужно что-то другое? В отчаянии он тоже приложил ладонь к месту, где был отпечаток его двойника. Стекло дрогнуло, как поверхность воды от брошенного камня. Оно стало не твердым, а упругим, тягучим.
Без раздумий, движимый слепым порывом, он шагнул вперед.
Переход был похож на погружение в ледяной мед. Потом — резкий толчок, и он стоял на холодной земле парка. Воздух пах прелыми листьями и дымком. Он обернулся. Зеркала не было. Лишь арка из темных деревьев, через которую он прошел.
Его встретили как своего. Двойник (здесь его звали Леня) радостно хлопнул его по плечу: «Наконец-то перешел! Я ждал!». Аня смотрела с теплой улыбкой. Их мир был поразительно похож, но… лучше. Ярче. Здесь он, Леонид, был успешным художником, а не затворником-программистом. Здесь его ценили, любили, здесь не было того гнетущего одиночества, которое он таскал за собой, как хвост.
Первые дни были раем. Но потом начались трещины. Маленькие несоответствия. В этом мире не было Интернета в привычном виде. Книги на полках были знакомыми, но с другими окончаниями. Люди на улицах иногда замирали, как фон в видеоигре с глючной графикой. А однажды он увидел, как Леня (его двойник) в одиночестве, с пустым взглядом, часами сидел перед чистым холстом, и на лице его не было и тени того счастья, которое он демонстрировал при людях.
Леонид начал искать обратный путь. Арка в парке вела теперь в глухую чащу. Зеркало исчезло. Его двойник, когда Леонид заикнулся о возвращении, помрачнел: «Зачем? Здесь же все, о чем ты мечтал». И в его глазах мелькнул холодный, расчетливый блеск, которого никогда не было у настоящего Леонида.
Правда открылась случайно. В кабинете-близнеце своего кабинета Леонид нашел дневник. Не свой. Двойника. И прочитал леденящую душу запись:
«Он здесь. Наш мир угасает. Нужно было подпитка. Его тоска, его нереализованность — идеальный ключ. Он думает, что пришел в лучший мир. Он не понимает, что этот мир — зеркало. Оно не отражает реальность. Оно отражает желания, выворачивая их наизнанку. Его мечта о смелости стала здесь моей трусостью (я боюсь потерять Аню, поэтому держу ее в золотой клетке). Его мечта о творчестве стала моей пустой, бессмысленной имитацией. Мы — антиподы. И чтобы я мог жить, он должен остаться. Навсегда. Дверь закроется. И он станет моим отражением. Вечным, запертым в зеркале страданием, которое питает мой покой».
Леонид понял ужасную правду. Это был не параллельный мир. Это — ловушка. Зеркало не показывало иной жизни. Оно поглощало несбывшиеся жизни, создавая из них симулякр для своего обитателя — двойника, который был не альтер-эго, а хищником, паразитирующим на чужих «что если».
В ночь, когда два мира, по замыслу двойника, должны были окончательно разъедиться, Леонид сделал то, на что никогда не решился бы в своей настоящей жизни. Он не стал бороться с двойником. Он нашел Аню и сказал ей всю правду. Не о мирах, а о чувствах. О том, что ее «Леня» держит ее из страха, а не из любви. Он показал ей дневник. И увидел, как в ее глазах, этих зеркалах души, вспыхивает не чужая, а ее собственная, загнанная глубоко внутрь тоска по свободе.
В этот миг мир задрожал. Симуляция дала сбой. Двойник, почувствовав угрозу, явился с искаженным от ярости лицом. Но было поздно. Аня, настоящая, живая Аня этого мира, сделала свой выбор. Она разбила огромную вазу об пол. Не чтобы ударить. Чтобы создать осколок.
Осколок, в котором отразился не Леонид, а его двойник. И в этом осколке двойник увидел сам себя — не как хозяина иллюзии, а как пленника, запертого в бесконечном, пустом зале собственного нарциссизма.
Раздался звук бьющегося стекла. Но билось не зеркало. Билась сама реальность ловушки. Леонид почувствовал знакомое тягучее сопротивление и прыгнул в зияющую трещину в воздухе, в тот самый осколок, удерживаемый Аней.
Он вывалился обратно в свой кабинет, на паркет, перед черным зеркалом. Оно было целым. Но теперь оно показывало только его, бледного, дрожащего, живого. Больше никаких двойников, никаких парков. Просто зеркало.
Он забил его досками наглухо. Не из страха. Из уважения. Некоторые двери лучше не открывать. Потому что по ту сторону ждет не другая реальность. Ждет твое собственное отражение, которое, изголодавшись по теплу, готово забрать твою жизнь, оставив тебе лишь бледную, пустую копию.
Анну из своего мира он разыскал через полгода. Она была замужем, с детьми, и смотрела на него с легким удивлением. Никакого парка, никаких золотых клеток. Простая, человеческая, немного уставшая жизнь. И он, глядя на нее, вдруг понял, что самая страшная ловушка — не в зеркале. А в убежденности, что где-то есть «лучшая версия» твоей жизни. Самая желанная дверь ведет не в другой мир. Она ведет вглубь тебя. И чтобы пройти через нее, не нужно зеркало. Нужно просто принять то, что ты есть, и то, что ты выбрал. Даже если выбор этот — просто смотреть, как забивают досками ту самую дверь, в которую так отчаянно хотелось войти.