Черновик реальности
Илья заметил первое несоответствие в понедельник, в семь утра. Он пил кофе у окна, наблюдая, как старый Николай Петрович выгуливает своего шарпея Марса. Собака, как всегда, тянула к кусту сирени. Илья на секунду отвел взгляд на закипающий чайник. Когда посмотрел снова, Николай Петрович шёл один. Поводок болтался пустой. Илья моргнул — и шарпей снова был на месте, уткнувшись мордой в те же сиреневые ветки, как будто и не исчезал. «Сонный ещё», — махнул на себя рукой Илья.
Во вторник краска на заборе напротив изменила оттенок. Вчера она была свежей, ярко-зеленой. Сегодня — выцветшей, с сероватым подтоном, будто её красили год назад. Соседка Мария Ивановна, которую он спросил об этом, посмотрела на него как на дурака. «Да её в прошлом году красили, Илюш. И красили синей, а не зеленой. Ты чего?» Он не стал спорить. Но точно помнил: зелёный.
К четвергу накопилось больше странностей. Его любимая кружка, та, с трещиной от ручки, оказалась целой. В ежедневнике он нашёл запись о встрече, о которой не помнил, написанную своим почерком, но другим оттенком чернил. А по дороге на работу он дважды увидел одного и того же бездомного кота: первый раз — рыжего, второй, через пять минут, — чёрно-белого, но с абсолютно одинаковой похабной мордой и надломленным левым ухом.
Он начал вести дневник. Сначала стыдливо, потом с нарастающим ужасом. Называл его «Лог несоответствий». Каждый день приносил новые правки в реальность. Небольшие, едва уловимые, но для него — оглушительные, как выстрелы.
25-е. У углового дома исчез фонарный столб. На его месте — куст жасмина. Никто не заметил.
28-е. В парке стало на одну скамейку больше. Она выглядит старше других. На спинке инициалы «А.К.», которых раньше не было. Я их помню, потому что всегда считал.
30-е. Жена сказала, что я никогда не любил грибной суп. Я его обожаю. С детства. Она показала нашу общую тетрадь с рецептами — там нет моего знаменитого супа с белыми грибами. Я его готовил ей на второе свидание.
Жена, Катя, списала всё на стресс и переработку. Отвела к неврологу. Врач выписал успокоительное. Илья пил таблетки и продолжал видеть правки. Мир вокруг напоминал черновик, в котором кто-то лениво исправлял детали, не особо заботясь о целостности картины. Иногда правки были абсурдными: однажды утром все голуби на площади были одного размера и цвета, как скопированные-вставленные объекты в дешёвой графической программе.
Пик наступил, когда изменился его друг детства, Сергей. Они встретились в баре, как договаривались. Сергей был таким же — шумным, с той же татуировкой якоря на предплечье. Но в середине раздела о футболе, Сергей вдруг сказал: «Жаль, мы с тобой в детстве так и не съездили на ту рыбалку, о которой мечтали». Илья остолбенел. Они ездили. В пятнадцать лет. Поймали щуку, чуть не утонули, это была одна из их главных историй. Сергей смотрел на него с искренним сожалением. Он не притворялся. Его память была отредактирована.
В тот момент у Ильи что-то оборвалось. Он не спал всю ночь, листая свой «Лог». Страницы пестрели записями о меняющихся номерах домов, исчезающих деревьях, новых привычках у коллег, которые те демонстрировали как давние. Он был единственным, кто это видел. Системой контроля версий в черновике реальности.
Отчаявшись, он пошёл в городскую библиотеку, в архив местных газет. Искал хоть какие-то следы, артефакты неправок. В пожелтевшей подшивке «Городского вестника» за 1998 год он нашел статью о открытии нового фонтана в сквере. Того самого, который, как он помнил, стоял там всегда, с его детства. На фото был пустой постамент. Но самое главное — внизу, на полях газеты, чьей-то рукой было написано карандашом: «Слишком резкий переход. Сгладить. Добавить историю про послевоенную реставрацию». Почерк был странным, угловатым, нечеловеческим.
Дрожащими руками он стал листать другие подшивки. На полях статей о сносе старых кварталов, о посадке новых аллей, о переименовании улиц — везде были пометки. «Увеличить эмоциональный отклик у населения», «Стереть воспоминания о прежнем названии у возрастной группы 40+», «Добавить негативных комментариев для баланса». Это была инструкция по редактированию мира.
Илья выбежал из библиотеки. Мир вокруг заиграл новыми, жуткими красками. Каждый прохожий был потенциально «отредактированным». Каждое здание — временным. Он понимал теперь: реальность не стабильна. Её пишут, переписывают, правят. Как черновик. А он — баг. Ошибка в системе, сохранившая память о предыдущих версиях.
Он пришёл домой и выложил перед Катей дневник и вырванные из библиотеки страницы.
—Посмотри. Я не сумасшедший. Это правда.
Катя молча читала.Её лицо бледнело. Она подняла на него глаза, полные не страха, а… бесконечной печали.
—Илья… я знаю.
—Что?!
—Я не… я не всегда была твоей Катей. Вернее, была. Но другая. Я пришла… проверить. Ты вышел за пределы прогноза. Ты должен был адаптироваться, как все. Но ты начал фиксировать. Ты стал аномалией.
Она говорила, и её голос на секунду потерял теплоту, стал плоским, техническим.
—Мир — проект, Илья. Постоянно улучшаемый. Убираются противоречия, стираются травмы, оптимизируются связи. Людям легче жить в последовательной, логичной реальности. Ты… ты помнишь издержки. Шум. Ты видишь швы.
Илья отшатнулся. Женщина перед ним была его женой и не была ей. Её глаза смотрели с любовью и с холодным анализом одновременно.
—Что со мной будет? — прошептал он.
—Тебя исправят. — В её голосе прозвучала настоящая боль. — Сотрут эти воспоминания. Интегрируют в актуальную версию. Ты будешь счастлив. Не будешь замечать несоответствий. Будешь любить меня, ту, которая будет после правки.
—А ты? Кто ты?
—Я — редактор. И наблюдатель. И твоя жена. В разных версиях. Я… я за тебя переживаю. Поэтому пришла предупредить. Чтобы ты не сопротивлялся. Это будет похоже на сон. На глубокий, целительный сон.
Она протянула к нему руку. В её ладони лежал небольшой, ничем не примечательный камень с реки. Галька.
—Это якорь, — тихо сказала она. — Артефакт из версии 7.3. Он не будет отредактирован. Он… вне системы. Когда проснёшься, сожми его. Ты не вспомнишь всего. Но почувствуешь… почувствуешь, что реальность глубже, чем кажется. Что под текстом — ещё черновики. Много черновиков. Это всё, что я могу тебе оставить.
Он взял камень. Он был холодным и очень настоящим.
—А ты? — спросил он ещё раз.
—Я останусь. Но не этой. Буду следующей. Или предыдущей. Редакция — вечная работа.
Она поцеловала его в лоб. И мир поплыл. Краски стали яркими до боли, потом поблёкли. Звуки сплелись в один ровный гул. Последнее, что он почувствовал, — тёплые пальцы Кати в своих и холод камня в кулаке.
Он проснулся утром от солнца в лицо. Лежал в своей постели. С памятью, как чистый лист сегодняшнего дня. Он был Ильей. У него была любимая работа, жена Катя, которая спала рядом. Всё было на своих местах. Полный порядок.
Он потянулся, встал и пошёл на кухню, чтобы поставить чайник. На пороге что-то укололо босую ногу. Он нагнулся. На полу лежала обычная речная галька. Он поднял её, недоумевая. Откуда? Катя не любит приносить в дом камни.
Он сжал камень в ладони. И вдруг, без причины, его пронзило острое, щемящее чувство. Тоска по чему-то огромному, невыразимому и бесконечно важному, что он… забыл? Потерял? Это чувство длилось мгновение, затем ушло, оставив после себя лишь лёгкую, странную грусть и тёплую гладь камня в руке.
Илья пожал плечами, отнёс камень на балкон и положил в горшок с кактусом. «Пусть лежит». Вернулся на кухню, заварил чай. За окном старый Николай Петрович выгуливал своего шарпея Марса. Собака тянула к кусту сирени. Всё было так, как должно быть.
И только где-то на самом дне сознания, глубоко-глубоко, поселилось смутное знание. Знание о том, что мир — это текст. А он, держа в руке чашку с обычным чаем, возможно, является единственной опечаткой, которая догадывается, что она — опечатка. И что под этим аккуратным, окончательным текстом лежат горы исправленных, перечёркнутых, безумно прекрасных черновиков.