Мы решили публиковать короткие авторские рассказы на тему коллекционирования винила, а иногда и на другие темы. Особенность данных рассказов будет в том, что описываемые события реальны, но, по понятным причинам имена действующих лиц будут изменены.
ВАЖНАЯ ОГОВОРКА.
Данный текст был полностью написан человеком, без использования технологий искусственного интеллекта (ИИ) для генерации, составления или редактирования содержания. В тексте могут присутствовать стилистические, фактологические, грамматические или иные ошибки, свойственные человеческому авторству. Мы будем оперативно вносить правки и устранять неточности по мере их выявления.
Благодарим за понимание, Ваш любимый канал BIGMEDV VINYL.
Московская Таганка. Не та, что в песнях Высоцкого, озорная и бесшабашная, а нынешняя - сплав старины и безликого новодела. Шпиль высотки на Котельнической, будто игла, пронзает серое и бесснежное декабрьское небо, наблюдая за суетой внизу. Под ней - лабиринты переулков, где пахнет не ароматными булочными советских времён, а дорогим кофе из модных остекленных «лофтов» и выхлопами бесконечных предновогодних пробок. Здесь, в одной из кирпичных пятиэтажек, потёртых, но ещё крепких и жил Аркадий Сергеевич Гридин. Дом его стоял поодаль от помпезных сталинок, не желая ни с кем тягаться роскошеством. Стены, толщиной в полметра кирпича, которые помнили ещё гул трамваев на Верхней Радищевской и звонкие голоса дворовой детворы, теперь впитывали тишину одиночества.
Квартира его была на втором этаже. Двухкомнатная, сорок метров тоски. Когда, скрипя, открывалась старая, обитая бесцветным дерматином дверь, пахло старыми книгами, пылью и тлением - не резким, а фоновым, как шум в ушах. Обои в прихожей, когда-то светло-зелёные и веселые, с едва уловимым геометрическим узором, пожелтели и отстали по швам, обнажая предыдущие обои и газеты цвета заплесневелого хлеба. Стёртый паркет скрипел, будто устал нести тяжесть лет. В гостиной, служившей и залом, стоял диван, обитый колючим сукном, протёртым до блеска на месте, где годами сидел хозяин. Над ним - ковёр с оленями, выцветшими до блеклых призраков. Телевизор, пузатый «Панасоник» начала 90-х, молчал уже лет двадцать, на его экране лежал слой той же пыли, что и на подоконниках. Под телевизором, в тумбочке со стеклянными дверками, стоял, некогда дефицитный, но ныне забытый видеомагнитофон. Расставленные по поверхностям комнаты пепельницы и жестяные банки были полны окурков.
На кухне - газовая плита, эмалированная раковина с рыжими подтёками, электрочайник с падающей каждый раз в чашку крышкой. Всё говорило не о бедности даже, а о полном, окончательном прекращении войны с бытом. Быт победил. Молча. Просто занял все пространство, кроме одного.
Анклавом жизни, святилищем, была вторая комната. Там не было кровати. Там стояли самодельные стеллажи из ДСП, от пола до потолка, и они гнулись под тяжестью коллекции. Винил. Тысячи пластинок. Конверты с логотипами советской «Мелодии», чешского «Супрафона», зарубежных «EMI», «Коламбия», «Полидор» и многие другие. Здесь пахло иначе: иссохшим картоном, старым полиграфическим клеем, едва уловимым ароматом старых виниловых пластинок. Здесь жила музыка, которой, кажется, уже не было в самом Аркадии Сергеевиче.
Мне он открыл дверь, ворчливо буркнув: «Заходи, раз приехал, только ноги вытри». Сам - сухой, в вылинявшей до неопределенного цвета домашней рубашке и вытянутых трениках. Глаза - острые, недоверчивые, взгляд - презрительно оценивающий. Я - такой же помешанный, только помоложе, лет на 25. Нашёл его объявление на барахолке. Он выставил дюжину лотов - нередкий, но хороший советский джаз, эстраду, классику, многотиражный зарубежный рок 70-х годов. Цены были… сюрреалистические. В два, а то и в три раза выше рыночных. Я приехал больше из любопытства. Из того самого «я посмотреть».
Пока он, кряхтя, вытаскивал с верхней полки конверт с альбомом Алексея Козлова 1979 года, я смотрел вокруг и чувствовал ком в горле. Не от восторга перед раритетами, ничего ультра-редкого там не было, а от этой немой драмы. От контраста между ценным, с точки зрения коллекционера, содержимым стеллажей и полной обесцененностью окружающей жизни.
- Аркадий Сергеевич, - начал я осторожно, держа в руках бесценный, по его мнению, винил. - У вас здесь состояние. Не в деньгах даже - в культурном понимании. Не хотите продавать это всё более-менее по рыночным ценам. Вам же не жалко? Выручите сотни тысяч. Можно квартиру привести в порядок, здоровье поправить, на моря съездить…
Он выхватил из моих рук пластинку, будто я осквернил её.
- Это не барахло, чтобы по «вменяемым» ценам разбазаривать! - просипел он. Голос был сухой и колючий, как ржавая струна. - Я всю жизнь собирал. Каждую пластинку помню, где купил, за сколько. Это моё. Я знаю, чего оно стоит. А вы с вашими «рыночными ценами»… ходите только, спрашиваете, спекулянты!
Он не кричал. Он отрезал. Жестко, окончательно. В его глазах горел не огонь фанатизма, а холодный, скупой свет собственника. Кащей, чахнущий не над златом, а над чёрными кружочками в картонных конвертах. Я купил у него пластинку Валерия Ободзинского, кажется за 2,5 тысячи, просто, чтобы не уходить с пустыми руками. Потенциальную обиду удалось погасить, - я не хотел оскорбить человека и его ценности.
Покупать там больше я ничего не планировал, но страничку его на барахолке я в закладки сохранил. Из какого-то болезненного любопытства. Годы шли. Его объявления висели и перевыставлялись. Цены не только не падали - иногда он их чуть приподнимал, словно бросая вызов миру, который не желал ценить его сокровища по достоинству. Продавал он штучно, раз в несколько недель. Капля в море.
Я представлял его: сидит на скрипучем диване, включает старый, но ещё исправный проигрыватель, ставит пластинку. Звук шипит, игла бежит по дорожкам, а он не слушает музыку. Он слушает стоимость. Он подсчитывает упущенную прибыль от несостоявшихся сделок и злится. Злится на алчных покупателей, на время, на страну, которая перестала ценить вечное. Экономил на всём: на еде, на лекарствах, на отдыхе. Но не сдавался. Его упрямство было монолитом, в котором он сам и замуровал себя.
А потом, в один день, я зашёл на сайт объявлений и не нашёл его страницы. Объявления исчезли. Перевыставить лоты было некому. Я почему-то сразу понял. Не снизошёл, не одумался. Конец.
Что было дальше - узнал от знакомых из того же круга. Не я один приезжал «посмотреть». Дети-наследники, давно проживающие свои жизни где-то в Подмосковье и Питере, появились быстро. Им нужна была ликвидная квартира в центре Москвы - освободить и продать. Разбирать отцовский «хлам» времени не было. Быстро нашли перекупщиков. Те, звериным чутьём, приехали, за час отобрали самое ценное. Выложили за всё смехотворную сумму. Дети, довольные, что избавились от хлама, не раздумывая согласились.
Остальное килограммы винила, вся эта «Мелодия», «демократы» десятки опер, море классики, сборников советской эстрады - всё было вынесено в чёрных мусорных мешках в заказанный контейнер вместе с остальными пожитками, мебелью и пыльным телевизором "Панасоник". Вместе с тем самым ковром с оленями-призраками, с колючим диваном, с письменным столом, за которым когда-то уроки делали его сейчас уже взрослые дети. Всё вывезли на свалку, где прессовщик мусора хрустнул тонким винилом, как сухим печеньем.
Я иногда гуляю по тем таганским переулкам. Смотрю на его окна - теперь они другие, - установлены стеклопакеты. И думаю: а ведь он так боялся, что коллекция достанется не тем, не оценят, разбазарят. Так её и не оценили, и разбазарили. Только не при его жизни. Он защищал своё сокровище от чужих жадных рук, а погубила его своя, собственная, скупая жадность. Не к деньгам даже - к самому факту обладания. Но не бессмертный, а скупой Кащей из кирпичной пятиэтажки на Таганке. Его золото растворилось в городском шуме, стало частью той самой пыли, что он так ненавидел на своих драгоценных пластинках.
В каждом коллекционере есть свой Аркадий Сергеич Гридин. Храним свои чёрные кружочки, думая, что это и есть суть, а жизнь тем временем ставит нас на паузу и стирает в пыль...
© BIGMEDV VINYL дек. 2025 История реальна, имя изменено.
