Тарелка с недоеденным пловом полетела в раковину с таким звоном, что я невольно втянул голову в плечи, хотя сидел в метре, за кухонным столом. Наташа стояла ко мне спиной, ее плечи тряслись, а руки, сжимающие губку для посуды, побелели от напряжения.
Мы живем вместе уже 9 лет, ей сорок четыре, мне сорок восемь, у нас налаженный быт, кот, который сейчас мудро свалил под диван, но нет одного — штампа в паспорте. И именно он, точнее, его отсутствие, сегодня стал причиной того, что моя сожительница или гражданская жена (как любят говорить, хоть это и неправильно), рыдает над грязной посудой. Она резко повернулась, вытирая мокрые руки о фартук, лицо красное, тушь потекла, и выпалила то самое, что висело в воздухе последние полгода: "Я отдала тебе лучшие годы, а ты все еще думаешь! Тебе просто удобно, а я для тебя никто, бесплатная прислуга!".
Почему мужчины боятся ЗАГСа как огня, даже если любят
Я молча смотрел на нее и пытался подавить в себе желание просто встать и уйти курить на балкон, потому что любой мой ответ сейчас будет использован против меня. "Лучшие годы".
Мы сошлись, когда ей было 35. У нее за плечами был тяжелый развод с алкоголиком и дочь-подросток, у меня — раздел имущества с бывшей, который оставил меня без "двушки" в центре и с дергающимся глазом. Мы были двумя побитыми жизнью людьми, которые нашли друг друга. Мы отлично жили, ездили в Турцию, сделали ремонт, вырастили ее дочь, которая сейчас учится в Питере. Я не считаю, что эти годы были каторгой, за которую мне теперь нужно расплачиваться своей свободой.
Но Наташа видит это иначе. Для нее эти девять лет — это инвестиция. Она вложила свою молодость, красоту (а она правда красивая баба была и есть), заботу в проект под названием "Семья". И теперь она, как любой инвестор, требует дивидендов. А дивиденды в ее понимании — это официальный статус, кольцо на пальце и право называться женой, а не "женщиной, с которой я живу".
– Наташ, ну что за драма? – я все-таки решил подать голос, стараясь говорить максимально спокойно. – У нас же все хорошо. Мы живем душа в душу. Зарплату я приношу, на море вожу, к маме твоей на дачу езжу картошку копать. Какая тебе разница, стоит там эта печать или нет? Что она изменит?
– Тебе не понять! – она сорвала с себя фартук и швырнула его на стул. – Тебе все равно, потому что ты мужик. А на меня смотрят как на дуру. Все подруги спрашивают: "Ну когда, когда?". А мне стыдно, Вадим! Стыдно говорить, что мы "просто живем". Это значит, что ты все еще в поиске, а я так, временный вариант, пока получше не найдешь.
Вот оно, социальное давление. Ей плевать на юридические тонкости, ей важно, что скажет условная Катя с работы. А я просто не вижу смысла ломать то, что работает. Я уже был женат, знаю, что происходит после свадьбы. Женщина меняется. У нее в голове щелкает тумблер: "Теперь он мой, никуда не денется". Начинаются требования, контроль, исчезает та легкость, которая есть в сожительстве. Пока двери открыты, люди стараются быть приятными друг другу, чтобы партнер не ушел. А когда дверь заперта, можно расслабиться и ходить в бигудях, пиля мозг за разбросанные носки.
"Я чувствую себя использованной": манипуляция или крик души?
Наташа ушла в спальню и хлопнула дверью, я остался на кухне.
То, что она сейчас делает — это классическая манипуляция чувством вины. Фразой про "лучшие годы" она пытается заставить меня почувствовать себя подлецом, вором, который украл у нее время. Она обесценивает все то хорошее, что было между нами, сводя это к "жертве" с ее стороны. Мол, она терпела меня ради будущей награды.
Но с другой стороны, я понимаю ее страх. Ей сорок четыре. Красота увядает, страх одиночества накрывает ледяной волной. Она смотрит в зеркало и видит морщины. Она боится, что через пять лет я, пятидесятилетний мужик, найду себе тридцатилетнюю, а ее выкину на мороз. И без штампа в паспорте у нее нет никаких прав на мою квартиру, машину, на те накопления, которые мы вроде как делали вместе, но счета-то на мне. Ее тревога имеет под собой почву. Женщина в нашем обществе менее защищена. И ее истерика — это не просто каприз, это паническая атака перед будущим.
Я сижу и думаю: а честно ли это с моей стороны? Я ведь действительно пользуюсь всеми благами семейной жизни, не беря на себя юридических обязательств. Мне удобно. Я прихожу в чистый дом, ем горячую еду, у меня есть регулярная близость. И при этом я оставляю за собой право в любой момент собрать чемодан и сказать: "Ну, не сложилось, извини". Это позиция сильного. А она в позиции просящего. И это унизительно для нее.
Но жениться я все равно не хочу. У меня внутри стоит блок. Я помню тот ад, через который прошел при разводе. Дележка вилок, суды, проклятия. Я хочу быть с женщиной, потому что люблю её, а не потому что нас связывает ипотека и штамп.
Я зашел в спальню. Наташа лежала на кровати лицом в подушку, свет не включала.
– Наташ, – я сел на край кровати, матрас скрипнул. – Давай поговорим нормально.
– О чем? – голос глухой, обиженный. – О том, что ты ценишь свою свободу больше, чем меня?
– Я ценю то, что мы вместе. Если тебе нужны гарантии... давай я напишу завещание на тебя?
Она резко села на кровати, глаза в темноте блеснули злостью.
– Причем тут завещание?! Мне не нужны твои деньги, Вадим! Мне нужно чувствовать, что я ЖЕНА! Что мы семья перед богом и людьми!
Почему я не верю, что штамп спасет наши отношения
Разговор снова зашел в тупик. Мы говорим на разных языках. Ей нужны эмоции и символы, мне нужна логика и безопасность. Она хочет праздника и белого платья (да, даже в 44 года, представьте себе, она хочет этот цирк с лимузином), а я хочу спокойной старости без нервотрепки.
Я вышел на балкон, закурил. Я думал о том, что на самом деле держит меня. Не только страх потери имущества, а то, что она изменится.
Я видел это сотни раз у друзей. Живут люди пять лет, все отлично. Расписались — через год развод. Потому что жена начинает считать мужа собственностью. "Ты должен", "ты обязан". Сейчас Наташа старается. Она держит себя в форме, готовит то, что я люблю, не выносит мне мозг по пустякам (ну, кроме вот этой темы). Она знает, что я могу уйти. Эта легкая неуверенность держит отношения в тонусе. Как только мы распишемся, она выдохнет. "Все, я победила". И начнется "почему ты задержался на пять минут". Я боюсь потерять ту женщину, которую я полюбил, и получить взамен типичную "теткую-пилу".
Может, я эгоист. Наверное, так и есть. Но я не хочу врать и лицемерить, вставая на одно колено, если внутри меня все сопротивляется. "Пока смерть не разлучит нас" — это красиво звучит в кино, а в жизни это часто превращается в "пока ипотека не будет выплачена".
Я вернулся в комнату. Наташа уже не плакала, просто лежала, глядя в потолок.
– Знаешь, Вадим, – сказала она тихо, и этот тон испугал меня больше, чем крики. – Я устала ждать. Я даю тебе срок до Нового года. Если мы не подаем заявление, я ухожу. Я не хочу встречать старость в статусе сожительницы. Я лучше буду одна, чем с человеком, который меня стесняется.
– Я тебя не стесняюсь, – начал я.
– Тогда докажи.
И она отвернулась к стене, давая понять, что разговор окончен. Ультиматум поставлен, часики тикают.
Я лежу и думаю: готов ли я потерять ее ради своих принципов? Или проще сдаться, пойти в этот чертов ЗАГС, поставить закорючку и надеяться, что пронесет? Но внутри все бунтует.
А вы как считаете, штамп в паспорте — это действительно доказательство любви, или просто способ привязать партнера и успокоить общественное мнение?