Встреча с химерой
Доктор Артем Волков всю жизнь изучал аномалии. Не НЛО или призраков, а те тонкие места в реальности, где законы физики давали сбой, словно старая магнитная лента. Его лаборатория, «Веха», была заброшенной обсерваторией в глухих горах, напичканной самодельными датчиками, улавливающими флуктуации пространства-времени. Коллеги считали его чудаком, но финансирование он получал — от таинственного фонда, интересующегося «нестандартными перспективами».
Три года назад его приборы засекли устойчивую аномалию в пяти километрах от обсерватории, в районе, называемом местными «Провалом». Не геомагнитную бурю, не радиацию. Нечто, что искажало саму вероятность. В радиусе пяти метров от эпицентра события, которые должны были случиться с шансом один на миллион, происходили с пугающей регулярностью. Расцвёл мертвый столетний дуб. Ручной водопад потек вверх. Стая ворон выложила в небе идеальный круг.
И вот, после трёх лет расчетов, построения карт и ожидания «окна стабильности», Волков стоял на пороге. Вернее, на краю Провала — небольшой, заросшей мхом расщелины в скале, из которой веяло запахом озона и… жареной ванили. Аппаратура показывала пик активности. Он проверил ремни страховочной системы, камеру на шлеме и спустился вниз, в холодный полумрак.
Расщелина оказалась входом в пещеру. Но не обычную. Стены её не были каменными. Они напоминали застывшую рябь, сгустки тёмного стекла, в которых пульсировал тусклый, внутренний свет. Воздух был густым, им было тяжело дышать, и каждый шаг отдавался в ушах многоголосым эхом, как будто он ходил не по пещере, а по полому черепу гиганта.
В центре пещеры лежало Оно.
Сначала Волков подумал, что это галлюцинация от переутомления. Затем — что это какая-то невиданная минеральная формация. Но оно дышало. Медленно, размеренно. И менялось.
Химера. Другого слова не подобрать. Она была собрана из обрывков, но не тел животных, а обрывков реальности. Один её бок был покрыт чем-то вроде коры векового дуба, из которой пробивалась молодая, сочная зелень. Другой бок отливал чешуей странного металла, меняющего цвет от медного до иссиня-черного. Из спины росли не крылья, а нечто похожее на хрустальные веера, мерцавшие собственным светом. Глаз было несколько — один, огромный и янтарный, как у совы, другой — узкая щель, светящаяся холодным синим, третий и вовсе напоминал человеческий, но с калейдоскопическим зрачком. Лапы были разными: одна — мощная, львиная, вторая — тонкая, оленья, третья заканчивалась не то клешней, не то пучком гибких щупалец.
Она не была уродливой. Она была… невозможной. Нарушением самого понятия формы и функции. Живым парадоксом.
Волков замер, сердце колотилось о ребра. Его научный ум отчаянно пытался классифицировать, проанализировать, но терпел поражение за поражением. Это существо не подчинялось биологии, физике, логике.
Химера медленно повернула к нему свою голову (если это можно было назвать головой). Калейдоскопический человеческий глаз остановился на нём. И заговорила. Не голосом. Прямо в его сознании, тихим шелестом падающих листьев, звоном хрусталя, скрежетом металла и голосом его покойной матери, всё сразу.
ТЫ ПРИШЕЛ СМОТРЕТЬ НА ИСКАЖЕНИЕ. НА ОШИБКУ.
Волков попытался говорить, но голос его сорвался. Он кивнул, чувствуя себя ничтожным школьником перед всемогущим учителем.
—Что… что ты такое? — сумел выдавить он наконец.
Я — ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО, КОГДА ВСТРЕТИЛИСЬ НЕСОВМЕСТИМЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ. СЛУЧАЙНАЯ ТОЧКА СХОДЕНИЯ. ЗДЕСЬ, ГДЕ ТОНКАЯ ПЛЕНКА ТВОЕГО МИРА, ВЫШЛА ИЗ СТРОЯ СТАБИЛИЗИРУЮЩИЙ МЕХАНИЗМ. Я — НЕЖИВОЕ, СТАВШЕЕ ЖИВЫМ. НЕВОЗМОЖНОЕ, СТАВШЕЕ ФАКТОМ.
Она (оно?) двинулась, и её движение было похоже на падение дерева, полет птицы и течение воды одновременно. Она приблизилась, и Волков почувствовал не страх, а оглушительное головокружение. Его датчики на запястье бешено замигали, фиксируя то абсолютный ноль, то запредельные температуры, то гравитационные скачки.
ТЫ ИЩЕШЬ АНОМАЛИИ, ЧТОБЫ ОБЪЯСНИТЬ ИХ, — прозвучало в его голове. — ЧТОБЫ ВПИСАТЬ В СВОЮ КАРТИНУ МИРА. НО Я НЕ ВПИШУСЬ. Я — ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ТОГО, ЧТО ТВОЯ КАРТИНА — ЛИСТ БУМАГИ, А РЕАЛЬНОСТЬ — ОКЕАН.
Один из её щупалец-клешней мягко коснулся его защитного костюма. Ткань в месте касания не порвалась, а… зацвела. На ней распустились крошечные, невиданные сиреневые цветы, пахнущие одновременно медью и мятой.
ТЫ БОИШЬСЯ ХАОСА. ИЩЕШЬ ПОРЯДОК. НО ПОРЯДОК — ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ МЕДЛЕННЫЙ ХАОС. Я — БЫСТРЫЙ.
— Зачем ты здесь? — прошептал Волков.
Я НЕ «ЗДЕСЬ». Я — САМО «ЗДЕСЬ». Я — МЕСТО. СОБЫТИЕ. ЭТОТ УЧАСТОК ПРОСТРАНСТВА ПЕРЕСТАЛ ПОДЧИНЯТЬСЯ ИГРАМ В ПРИЧИННО-СЛЕДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ. Я — РЕЗУЛЬТАТ. И ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
В его сознание хлынули образы. Он увидел не Землю, а ткань самой реальности — бесконечное, мерцающее полотно возможностей. Увидел, как в некоторых местах эта ткань рвётся, сминается, и сквозь разрывы просачиваются иные законы, иные последовательности событий. Химера была таким «швом», живым шрамом на теле мироздания. Она не была единственной. Таких мест — тысячи, миллионы по всей вселенной. Точки спонтанного творчества и безумия.
ВАШ МИР ДУМАЕТ, ЧТО ОН ПРОЧЕН. ОН ХРУПК, КАК ПЕРВЫЙ ЛЕД. Я — ТРЕЩИНА. И ЧЕРЕЗ ТРЕЩИНЫ МОЖНО УВИДЕТЬ, ЧТО НАХОДИТСЯ ПОДО ЛЬДОМ.
Щупальце коснулось теперь его щеки, не через шлем. Волков вздрогнул. Он не почувствовал прикосновения. Он почувствовал… воспоминание. Не своё. Воспоминание самого камня пещеры о давлении, о рождении из магмы. Воспоминание дуба о первом ростке. Воспоминание света о том, как он оторвался от далёкой звезды. Он стал на мгновение всем этим сразу. И это было невыносимо прекрасно и чудовищно.
Он упал на колени. Слёзы текли по его лицу, но он не понимал, от чего они — от ужаса, от переполнения, от благодарности.
—Что мне делать? — спросил он, и это был уже не вопрос учёного, а мольба человека, увидевшего слишком много.
УЙТИ. И НЕСТИ ЗНАНИЕ О ХРУПКОСТИ. НЕ О ТОМ, ЧТО МИР МОЖЕТ РУХНУТЬ. А О ТОМ, ЧТО ОН ВСЕГДА БЫЛ ПРОРЕХОЙ В ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ. ВАША СИЛА — НЕ В КОНТРОЛЕ. А В УМЕНИИ ВИДЕТЬ УЗОРЫ В ХАОСЕ. Я — ХАОС, СТАВШИЙ УЗОРОМ. БОЛЕЕ КРАСИВЫМ, ЧЕМ ВАШ ПОРЯДОК.
Химера начала медленно отступать, растворяясь в мерцающих стенах пещеры, как будто вбиралась обратно в саму ткань реальности. Её форма теряла очертания, превращаясь в сияющий туман, в вихрь возможностей.
ПРОЩАЙ, СМОТРИТЕЛЬ ТРЕЩИН. СОХРАНИ ЭТОТ УЖАС. И ЭТУ КРАСОТУ. ОНИ — ОДНО.
Пещера содрогнулась. Свет погас. Датчики пришли в норму, показывая обычные, скучные параметры горной породы. Аномалия закрылась. «Окно» захлопнулось.
Волков выбрался на поверхность, дрожа всем телом. Солнце светило обычным светом, птицы пели обычные песни. Всё было на своих местах. Но ничего уже не было прежним.
Вернувшись в обсерваторию, он стёр все данные с приборов. Отправил в фонд краткий отчёт: «Аномалия нестабильна, эпицентр недоступен, дальнейшие исследования бесперспективны. Рекомендую закрыть проект».
Он не соврал. Он просто понял, что некоторые истины слишком тяжелы для отчётов. Они предназначены не для фондов, а для тишины между мыслями одного человека.
С тех пор Волков продолжил работу. Но он больше не искал аномалий. Он начал изучать обычный мир с новым, пронзительным вниманием. Он видел химеру в каждом явлении — в том, как дерево пробивает асфальт, в узорах мороза на стекле, в случайной улыбке незнакомца. Он понял, что мир не стабилен. Он живёт. И в этой жизни всегда есть место для невозможного, для прекрасного, для ужасающего нарушения правил. Оно просто ждёт своего «окна».
Он встретил химеру. И она навсегда поселилась не в пещере, а в его взгляде на мир. В понимании, что под тонким льдом привычной реальности бурлит бесконечный, творящий, безудержный океан чуда. И это знание было одновременно его проклятием и самым великим даром.