Марина стояла у зеркала в прихожей и третий раз поправляла воротник платья. Платье было обычное, тёмно-синее, без блёсток — но сегодня ей казалось, что любая складка на ткани будет считаться доказательством её несостоятельности.
Из кухни тянуло жареным луком и лавровым листом. Дима гремел крышками, изображая бодрость.
— Марин, ну всё нормально будет, — крикнул он. — Это просто ужин. Просто мама. Просто…
Марина усмехнулась, не оборачиваясь.
— Просто «она же пошутила», да? — тихо сказала она.
Дима замолчал на секунду, потом включил воду.
— Не начинай. Ладно? Мы договорились без… — он не договорил, но Марина слышала: без сцены.
Из комнаты донёсся голос сына:
— Пап! А бабушка придёт?
— Придёт, Ром, — ответил Дима быстро. — И дедушка. И тётя Лена, наверное.
Рома обрадованно завизжал. Ему шесть, и для него бабушка — это всегда конфеты, мультики и ощущение праздника. Он ещё не умел считывать под улыбками колючки.
Марина глубоко вдохнула, будто перед прыжком в воду.
— Я тебя очень прошу, — сказала она громче. — Если начнётся… ты меня не оставляй одну. Не уходи «по делу». Не делай вид, что не слышишь.
Дима вышел из кухни, вытирая руки полотенцем.
— Да никто ничего не начнёт, — уверенно сказал он, но глаза отвёл. — Мама просто… такая. У неё язык быстрый.
— У неё не язык быстрый. У неё руки быстрые, когда надо влезть, — Марина посмотрела прямо на него. — И память у неё отличная. Она ничего не «ляпает». Она выбирает.
— Ты преувеличиваешь, — привычно ответил Дима и потянулся её обнять.
Марина не отстранилась, но и не прижалась. Стояла деревянно.
— Дим, я не хочу воевать. Я хочу… нормально. Просто нормально. Без того, что меня потом сутки трясёт.
— Я понял, — вздохнул он. — Я рядом.
Звонок в дверь прозвенел так бодро, будто это не гости, а курьер с новыми нервами.
Дима распахнул дверь раньше, чем Марина успела собрать лицо.
— Семья! — раздался голос Нины Петровны, густой, радостный, с той самой ноткой, которая у Марины ассоциировалась с колоколом перед казнью. — Ну здравствуйте, мои хорошие!
В прихожую сразу вошёл запах дорогих духов и свежей выпечки. Нина Петровна держала пакет.
— Я с пирогом! — объявила она. — С капустой. Чтобы вы тут не умерли с голоду, а то Марина у нас… — она чуть наклонила голову, улыбнулась в сторону Марины и добавила, будто по секрету: — …она больше по салатикам, да?
Дима засмеялся слишком громко.
— Мам, проходи. Пап, привет! — он обнял отца, который зашёл следом, тихий, с усталым взглядом человека, который давно перестал вмешиваться.
— Здрасьте, — буркнул отец и протянул Марине руку. — Как вы?
— Нормально, — ответила Марина и почувствовала, как её плечи напрягаются, будто она поднимает невидимую штангу.
Нина Петровна уже сняла пальто и оглядывала прихожую так, словно проверяла, не изменился ли уровень цивилизации.
— Ой, коврик новый? — сказала она. — Молодцы. Приятно, что хоть что-то обновляете, а то я помню вашу старую «тряпочку»… ну ладно, не буду. Шучу!
Она улыбнулась, ожидая смеха.
Марина молча подняла пакет с пирогом.
— Я на кухню, — сказала она.
— Конечно, конечно, — пропела Нина Петровна. — Хозяйка!
Слово «хозяйка» у неё звучало так, будто речь о временной должности.
На кухне Марина поставила пакет на стол и начала доставать тарелки. Руки двигались сами, а внутри уже стучало: держись.
Дима и отец вошли следом, а Нина Петровна появилась на пороге, как режиссёр, который проверяет декорации.
— Ой, — она всплеснула руками. — У вас опять ножи тупые. Димочка, ты мужик или кто? Я тебе ещё в прошлом году говорила, купи точилку.
— Мам, да я… — начал Дима.
— Да ты всё «я». — Она махнула рукой. — Ладно, я сама. Где у вас нормальный нож? Или у Марины опять всё «минимализм»?
Марина медленно повернулась.
— Ножи там же, где всегда, — спокойно сказала она. — В ящике.
— Ох, как строго, — Нина Петровна закатила глаза. — Я же не командую, я помогаю! Не обижайся, Мариш. Я ж пошутила.
Вот оно.
Эта фраза обычно была последней точкой в любой претензии. После неё все должны были улыбнуться и признать, что проблема — в их чувствительности.
Марина сглотнула.
— Я не обижаюсь, — сказала она, глядя в раковину. — Я просто устала от шуток.
— Ой-ой-ой, — протянула Нина Петровна. — У нас тут настроение, оказывается, плохое. Дима, ты жену-то проветривай иногда. А то сидит дома, варится.
Марина услышала, как Дима тихо вздохнул. Он уже выбирал, что проще: сделать вид, что не слышал, или перевести тему.
Он выбрал привычное:
— Мам, давайте к столу. Рома! Иди сюда!
Рома влетел на кухню, бросился к бабушке.
— Бабушка!
— Мой зайчик! — Нина Петровна присела, обняла его. — Как ты вырос! Глаза — вылитый Дима, ну просто копия! А улыбка… — она посмотрела на Марину и добавила: — …ну, улыбка у нас семейная, да?
Марина почувствовала, как у неё под ложечкой холодно.
«У нас семейная». Как будто Марина — соседка по подъезду, случайно оказавшаяся рядом.
— Мам, — тихо сказал Дима, но Нина Петровна уже разошлась.
— А Марина что? Марина у нас… — она сделала паузу, как на сцене. — …ну, Марина у нас молодец. Всё по-своему. Современная.
— Спасибо, — сухо ответила Марина.
Отец кашлянул и сел за стол. Дима вытащил стулья. Всё было очень похоже на спектакль, где все знают реплики, но никто не знает, чем закончится сегодня.
В какой-то момент, когда они уже ели, Нина Петровна спросила, небрежно разрезая пирог:
— Марин, а ты что, опять без макияжа? Ты так хорошо выглядишь с помадой. Или ты экономишь?
Марина медленно подняла глаза.
— Я не люблю помаду, — сказала она.
— Ну да, ну да. — Нина Петровна улыбнулась. — Я же не заставляю. Просто… Дима у нас мужчина видный. Ему надо соответствовать. Шучу! Не напрягайся.
Дима нервно хмыкнул.
— Мам, — снова начал он. — Ну…
— Ой, да ладно, — отмахнулась Нина Петровна. — Я ж любя. Вы же знаете, я всегда правду говорю. Не как некоторые — улыбаются, а за спиной…
Марина отложила вилку.
— Нина Петровна, — сказала она ровно. — Вы сейчас кого имеете в виду?
Свекровь моргнула, будто её поймали на неудачной сцене.
— Ой, да никого. Ты что, Мариш? Я вообще в целом. Ты всё принимаешь на свой счёт. У тебя самооценка слабенькая, это надо лечить. Шучу. Опять обиделась?
Рома перестал жевать и настороженно посмотрел на маму.
Марина почувствовала, как все звуки на кухне стали громче: жевание, дыхание, скрип стула.
Дима наклонился к ней и прошептал:
— Марин, давай потом. Пожалуйста.
Потом.
Эта штука всегда откладывала её боль на «потом», пока внутри не становилось тесно, как в коробке.
Марина кивнула. Но память уже открыла дверцу.
Первый эпизод всплыл сам, как заноза.
Три года назад. Они только переехали в эту квартиру, ещё не было денег на ремонт. Марина была беременна Ромой, токсикоз, голова кружится. Нина Петровна пришла «помочь» и принесла шторы.
— Димочка, — говорила тогда она, разворачивая ткань прямо в гостиной. — Ты понимаешь, что я для вас стараюсь? Чтобы у ребёнка было красиво.
Марина сидела на диване, белая, как стена, и пыталась улыбаться.
— Спасибо, — сказала она.
Нина Петровна наклонилась к Диме и громко, чтобы Марина слышала, произнесла:
— Только ты квартиру на себя оформи, ладно? Мало ли. Сейчас девки… — она кивнула на Марину. — …они такие. Сегодня любовь, завтра развод. Шучу! Марин, не обижайся.
Дима тогда засмеялся, как сейчас.
— Мам, ну перестань.
И всё.
Марина тогда тоже промолчала. Беременная, растерянная, хотела понравиться.
Она помнила, как вечером сказала Диме:
— Мне неприятно.
А он ответил:
— Она просто переживает. Не принимай близко.
Второй эпизод. Рома уже родился. Марина не спала ночами, у ребёнка колики, она ходила по комнате кругами, как маятник.
Нина Петровна пришла и увидела, что в ванной грязная детская ванночка.
— Ну конечно, — сказала она, заглядывая в ванную. — Тут, видимо, не до порядка. Шучу!
А потом, увидев, как Марина заплакала, сказала:
— Ой, ну всё, понеслась. У нас депрессия. Дим, ты жену к психиатру своди, а то она ребёнка задавит от нервов. Шучу! Но вообще-то правда.
Марина тогда схватила Рому, ушла в комнату и заперлась. Дима стучал и просил «не делать трагедию».
Третий эпизод был самым липким.
Прошлой весной они сидели в кафе. Нина Петровна встретила подругу и громко представила:
— Это мой Димочка, а это… — она посмотрела на Марину и будто подбирала слово. — …его жена. Марина. Она у нас такая… с характером.
Подруга улыбнулась:
— Ой, как хорошо! Молодёжь сейчас вся с характером.
— Да-а-а, — протянула Нина Петровна и добавила уже тихо, но так, чтобы Марина услышала: — Иногда лучше бы без него. Шучу.
Марина тогда тоже улыбнулась. Потому что вокруг люди. Потому что стыдно устраивать сцену. Потому что она всё время думала: «Если я сейчас скажу, что больно, я буду истеричкой».
Марина вернулась в настоящее, когда Нина Петровна громко рассмеялась:
— Дим, я тебе говорю, ты когда женился, я сразу поняла: Марина у нас будет главная. Ха-ха! Шучу! Но ты-то знаешь, сынок.
Она подмигнула Диме.
Марина посмотрела на мужа. Он ковырял пирог, не поднимая глаз.
И вдруг Марина поняла: сегодня она не сможет «потом».
Она аккуратно положила салфетку на стол.
— Дим, — сказала она тихо. — Можно тебя на минуту?
— Сейчас? — Дима напрягся. — Мама…
— На минуту, — повторила Марина и встала.
Они вышли в коридор. Дверь на кухню прикрылась, и шум стал глухим.
Дима заговорил первым, шёпотом, но резко:
— Марин, ну ты чего? Папа, Рома…
— Дим, — Марина смотрела ему в лицо. — Слушай внимательно. Она делает это всегда. И ты всегда делаешь одно и то же — улыбаешься и просишь меня «не начинать».
— Она не со зла…
— Со зла, — перебила Марина. — Или с удовольствием. Мне уже всё равно, как это называется. Мне плохо. Понимаешь? Плохо. Я потом полдня прокручиваю, как она сказала «соответствовать», как она сказала «самооценка слабенькая». Это не шутки.
— Марин, ну… — Дима потёр переносицу. — Что ты хочешь? Чтобы я её выгнал?
Марина молчала секунду, подбирая слова, чтобы не сорваться.
— Я хочу, чтобы ты один раз сказал: «Мама, стоп». И чтобы это было не «мам, ну перестань», а… реально стоп. И если она продолжит — чтобы вы ушли. Или она ушла. Не я.
Дима выдохнул, как человек, которому предложили поднять шкаф.
— Она обидится.
— Пусть, — Марина не повышала голос. — Мне тоже обидно. Но почему-то моя обида — это «не принимай близко», а её обида — это катастрофа.
Дима посмотрел на неё долго, и в его глазах мелькнуло то самое — усталость. Ему хотелось тишины, борща и чтобы никто не тянул его в разные стороны.
— Ладно, — сказал он наконец. — Я попробую.
— Не «попробую». Сделай, — очень спокойно сказала Марина. — Сейчас.
Они вернулись на кухню.
Нина Петровна как раз рассказывала отцу:
— …и я ей говорю, Ленка, ты хоть научи свою Марину нормально гладить рубашки. А то у Димы воротники как у сироты. Шучу! Конечно, Марина молодец, она просто… творческая.
Марина села. Дима остался стоять.
— Мам, — сказал он громко.
Нина Петровна замолчала и подняла брови.
— Что, сынок?
— Перестань, пожалуйста, — сказал Дима. — Вот эти… шутки. Про Марину, про то, какая она, что она делает неправильно. Перестань.
На кухне стало тихо.
Отец кашлянул и уставился в тарелку. Рома смотрел на бабушку с интересом, как на мультик.
Нина Петровна улыбнулась, но улыбка была тонкая.
— Димочка, ты серьёзно? — она рассмеялась коротко. — Я же не обижаю. Я же любя.
— Мам, — Дима сглотнул. — Это обижает. Я прошу тебя. Если тебе сложно — давай просто без комментариев.
Нина Петровна положила вилку.
— А-а-а, — протянула она. — Так это Марина тебе сказала? Ну конечно. Я же говорила — у нас тут главная она. Шучу! — и тут же добавила, уже без смеха: — Но если честно, сынок, я не ожидала. Ты меня учить будешь?
Марина сидела ровно. Она чувствовала, как у неё дрожат пальцы под столом.
— Я не учу, — ответил Дима. — Я говорю, как надо в моём доме.
Нина Петровна резко втянула воздух.
— В твоём доме? — голос стал выше. — А я кто? Я тебе кто? Я мать! Я тебе жизнь отдала! А ты… ты…
— Мам, — жёстко сказал Дима. — Стоп. Не надо.
— Не надо? — она поднялась. — Всё! Всё ясно. Я ж пошутила, а вы… вы меня выставляете злодейкой! Марина, скажи честно: ты меня ненавидишь, да?
Марина подняла глаза.
— Я не ненавижу, — сказала она тихо. — Я просто больше не хочу, чтобы меня кололи под видом юмора.
Нина Петровна повернулась к Диме:
— Слышишь? Она тебя настроила! Она тебя… — она не договорила, махнула рукой. — Ладно. Я поняла. Я вам мешаю. Я лишняя. Хорошо. Запомните: вы ещё прибежите. Когда вам помощь нужна будет. Когда Рома заболеет, когда деньги…
— Мам, — Дима не повысил голос, но в нём появилась сталь. — Я не хочу скандала. Я хочу уважения. Если ты не можешь — давай на сегодня закончим.
Нина Петровна застыла. Потом вдруг улыбнулась — и это была самая страшная улыбка за вечер.
— Конечно, — сладко сказала она. — Конечно. Я всё поняла. Я же не навязываюсь. Я просто… пришла с пирогом. Чтобы вы тут не умерли с голоду. Шучу. — Она взяла сумку. — Пап, пошли.
Отец поднялся молча, как человек, которому всё равно.
Рома вскочил:
— Бабушка, ты уходишь?
Нина Петровна наклонилась к нему, поцеловала в макушку.
— Я ухожу, зайчик. Потому что взрослые… — она посмотрела на Марину. — …иногда не умеют дружить. Но ты не переживай. Бабушка тебя любит.
Марина почувствовала, как эта фраза — «взрослые не умеют дружить» — оставляет на ней метку виноватой. И всё же сегодня метка не прилипла так крепко.
Дверь хлопнула.
На кухне остались трое: Марина, Дима и Рома. И пирог, который внезапно стал похож на взятку.
Рома сел обратно и тихо спросил:
— Мам… ты плохая?
Марина резко повернулась к сыну.
— Нет, — сказала она и взяла его ладошки в свои. — Ты слышишь? Нет. Я не плохая. И бабушка не плохая. Просто… бабушка иногда говорит так, что людям больно.
Дима сел на стул и уставился в пустоту.
— Я… — начал он и замолчал.
Марина подошла, встала рядом, положила руку ему на плечо.
— Ты сделал, — сказала она. — Ты реально сделал.
Дима поднял на неё глаза, и в них было и облегчение, и страх.
— Мне сейчас позвонят, — сказал он глухо. — Сестра. Тётя. Родня. Она всем расскажет, что я неблагодарный.
— Пусть, — Марина устало улыбнулась. — Один раз громко, чем десять лет тихо.
Телефон действительно завибрировал через минуту. «Мама».
Дима посмотрел на экран и выключил звук.
— Не буду, — сказал он.
Марина не сказала «правильно» — она просто кивнула.
Они ещё долго сидели молча. Рома доел кусок пирога и ушёл играть.
Дима вдруг тихо сказал:
— Я правда думал, что это мелочи. Что ты сильная. Что ты… справишься.
Марина вздохнула.
— Я справлялась, — ответила она. — Только цена была — я. Моя жизнь, мои нервы, моё чувство, что я всё время не так.
Дима покрутил вилку в пальцах.
— Прости.
— Не надо «прости» для галочки, — Марина посмотрела на него. — Просто дальше — по-другому.
Дима кивнул.
— По-другому, — повторил он, как будто пробовал слово на вкус.
Через две недели Нина Петровна прислала сообщение: «Я всё обдумала. Я не виновата. Но если Марина у нас такая нежная — я буду молчать. Шучу».
Марина прочитала и показала Диме.
Он долго смотрел на экран, потом написал одно слово: «Не надо».
И убрал телефон.
Марина не почувствовала победы. Победа — это когда все вдруг становятся добрее. Здесь такого не было.
Но она почувствовала другое: в доме стало больше воздуха. И, впервые за долгое время, ей не хотелось заранее репетировать ответы.
Ей хотелось просто жить. Без шуток, от которых потом трясёт.