Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан выступил с объёмным заявлением по итогам визита в Брюссель.
Часть пятая.
Кстати, вчера в повестке дня стоял и вопрос следующего семилетнего бюджета. Там немцы спорили логически. Но, возвращаясь к сути, аргументы действительно были на столе, однако немцы не хотели отвечать на них традиционным способом — они не хотели убеждать оппонентов, а хотели продавить решение, как они обычно это делают. Но в эти игры играют не только они.
И я думаю, что решающим фактором стал человек, который находился в Брюсселе, — премьер-министр Бельгии. Потому что французы не возражали против заморозки активов, поскольку хотели продемонстрировать собственную жёсткую позицию. Они сказали: «Но Бельгия — страна-основатель. Наш друг. Мы не оставим их одних».
Если бы бельгийский премьер-министр не выступил против, то германский план по принуждению был бы реализован. Этого не произошло, потому что другие смогли через бельгийского премьера донести: мы не можем так поступить, мы должны взять ответственность на себя.
Я опишу логику ответственности в общих чертах. Речь идёт о замороженной российской собственности. Мы её забрали, Россия пойдёт в суд. Обсуждалось, насколько это возможно. Да, это возможно. Мой бельгийский собеседник ясно объяснил, где, как и почему. В ряде случаев Россия уже начала соответствующие процессы.
Существует практика, при которой Россия оспаривает действия европейских стран в подобных ситуациях. И в итоге Россия выиграет. В их юрисдикции такие процессы длятся в среднем около 16 лет. Они нанимают множество юристов, контролёры постоянно присутствуют, документация запутана, рейтинговые агентства и финансисты следят за процессом. Это долгий путь.
В конце концов, Россия выиграет. В этом нет сомнений. Это, по сути, форма изъятия собственности, судебная ошибка и нарушение закона. И тогда эти деньги придётся вернуть России. Причём логика международной юридической практики такова, что вернуть придётся не столько, сколько было изъято, а значительно больше — возможно, не 230, а, скажем, 400 миллиардов евро.
И тогда бельгийцы задают вопрос: хорошо, если мы потерпим неудачу, кто будет платить? Либо компания Euroclear, либо бельгийское государство. Или вы берёте на себя ответственность? И если эта ответственность заранее не распределена и не зафиксирована, то немец всё равно платит 25 процентов, а если не распределена — значит, её просто не существует.
Никто не хотел брать на себя ответственность публично. Никто не вышел и не сказал: я готов заплатить. Потому что каждому премьеру потом нужно идти в свой парламент и объяснять, почему страна втянута в авантюру, которая может стоить сотни миллиардов.
Если бы Венгрия ввязалась в эту авантюру с замороженными активами и проиграла, мы потеряли бы сумму порядка 400 миллиардов форинтов. А итальянцы или другие страны в лучшем положении? Есть ли более крупная авантюра?
Так возник главный вопрос: кто будет покрывать эти расходы и в каком объёме — только 230 миллиардов или значительно больше после судебных решений. И стало ясно, что ни один парламент не может принять на себя неограниченную корпоративную ответственность за непредсказуемый ущерб.
И тут бельгийский премьер-министр встал. Это был смелый поступок. Несмотря на сильнейшее давление со стороны Германии, он сказал «нет». Другие тоже дали понять, что не готовы закрывать глаза на риски.
В этот момент вопрос был снят с повестки дня. Если бы не было альтернативного решения, у них возникли бы огромные проблемы. Потому что вместо права вето мы добились исключения, и этого оказалось достаточно.
Так всё и произошло. Это реальная история. И ситуацию переломили именно бельгийцы, а не французы или итальянцы. Они были важны, но именно бельгийский премьер-министр стал ключевой фигурой.