Галина Петровна рухнула на пол внезапно, как подкошенная. Прямо посреди кухни, где она, по своему обыкновению, проводила ревизию моих шкафчиков.
— Ой! — вскрикнула она и схватилась за поясницу. — Ой, мамочки! Ноги! Не чувствую ног!
Я, выронив половник, кинулась к ней.
— Галина Петровна! Что с вами? Скорую?
— Скорую! — простонала она, закатывая глаза. — Парализовало! Точно парализовало! Ох, довели вы меня... Довели...
Так началась моя персональная каторга длиною в месяц.
Врачи скорой, приехавшие через двадцать минут, долго щупали Галину Петровну, кололи иголками пятки, хмурились.
— Странно, — сказал молодой фельдшер. — Рефлексы вроде сохранены. Чувствительность местами есть. Может, защемление седалищного нерва? Или психосоматика?
— Какая психосоматика?! — взвизгнула свекровь (и голос у неё был на удивление бодрый для умирающей). — Я ног не чувствую! Я инвалид! Везите меня в больницу!
Её увезли. Сергей, мой муж, поехал с ней, белый как мел. Я осталась дома с семилетней Алисой, которая испуганно жалась ко мне.
— Мам, бабушка умрет?
— Нет, зайка, что ты. Врачи помогут.
Через три дня Галину Петровну выписали. Диагноз был туманный: "Люмбоишиалгия неясного генеза. Подозрение на конверсионное расстройство". Врачи разводили руками: МРТ чистое, анализы — хоть в космос, а пациентка лежит пластом и требует утку.
— Ей нужен уход, — скорбно сказал Сергей, внося мать в нашу квартиру на руках (она жила на пятом этаже без лифта, а мы — на первом, удобно). — Мама не может жить одна в таком состоянии. Мы заберем её к себе.
— Сережа, но куда? — робко спросила я. — У нас двушка.
— Алиса переедет к нам в спальню, на раскладушку. А маму положим в детской. Там тише.
Я хотела возразить. Алиса только пошла в первый класс, ей нужно рабочее место, режим. Но глядя на страдающее лицо мужа и стонущую свекровь, я промолчала.
И начался ад.
Галина Петровна, которая до этого была просто вредной женщиной, превратилась в тирана деспотического масштаба.
Она требовала внимания 24/7. Я работала удаленно (вела бухгалтерию для пары фирм) и занималась домом. Теперь к моим обязанностям добавилась роль сиделки.
— Марина! — раздавался требовательный звон колокольчика (специально купили, чтобы она не кричала). — Марина! Пить!
Я бросала отчет, бежала на кухню, наливала воду, несла в комнату.
— Фу, теплая! Я просила прохладную, но не ледяную! С лимоном! Ты смерти моей хочешь?
Я неслась обратно.
Через пять минут — снова звонок.
— Марина! Поправь подушку! Мне неудобно!
Через десять:
— Марина! Включи телевизор! Где пульт? Почему он упал? Ты специально его так положила?
Сергей приходил с работы поздно, уставший. Он заходил к маме, целовал её в щеку.
— Ну как ты, мамуль?
— Ох, сынок... Терплю. Тяжко мне. Ноги как ватные. И сердце колет. Марина сегодня опять меня одной кашей кормила. С комками.
— Марин? — Сергей укоризненно смотрел на меня.
— Я варила овсянку, как она просила! Без комков!
— Не спорь с матерью, ей волноваться нельзя.
Я скрежетала зубами, но молчала.
Однажды ночью, часа в три, нас разбудил дикий крик.
— А-а-а! Умираю! Сердце!
Мы с Сергеем подскочили как ужаленные. Я в ночнушке, он в трусах — мы влетели в детскую.
Галина Петровна металась на кровати, хватаясь за грудь.
— Жжет! Печет! Валидол! Скорую!
Сергей трясущимися руками искал тонометр. Я побежала за водой и каплями.
— Мама, где болит? — Сергей был сам не свой от страха.
— Везде! Дышать нечем! Ой, сынок, прощай... Видимо, час мой пришел... Береги Алису... А ты, Марина... — она закатила глаза, глядя на меня. — Не поминай лихом. Хоть ты и не любила меня никогда...
— Галина Петровна, успокойтесь! Давление мерим!
Тонометр зажужжал.
— Сто двадцать на восемьдесят, — растерянно сказал Сергей. — Как у космонавта.
— Это ошибка! — простонала свекровь. — Он сломан! У меня пульс двести! Я чувствую, как сердце останавливается!
Я вызвала скорую. Опять.
Бригада приехала злая (три часа ночи!). Сделали ЭКГ.
— Кардиограмма нормальная, — буркнула врач, полная женщина с усталыми глазами. — Женщина, у вас межреберная невралгия. И истерия. Выпейте пустырник и спите. Не гоняйте скорую по пустякам.
Когда врачи ушли, Галина Петровна обиженно поджала губы.
— Хамка! Я буду жаловаться в Минздрав! У меня инфаркт был, а она — невралгия!
Сергей сидел на полу у ее кровати, держал ее за руку.
— Мам, ну врач же сказала... Все хорошо.
— Ничего не хорошо! Вы мне не верите! Вы хотите, чтобы я умерла!
Мы сидели с ней до пяти утра. Она рассказывала истории из детства Сергея, плакала, требовала чай с медом. Я клевала носом, но уйти не могла — "вдруг маме опять станет плохо".
Утром я была похожа на зомби. А Галина Петровна спала сном младенца до обеда.
За месяц я похудела на пять килограмм. У меня дергался глаз. Клиенты начали жаловаться, что я срываю сроки.
— Марина, у нас квартальный отчет на носу! — кричал в трубку директор "Ориона". — А вы где?
— Я... у меня свекровь болеет...
— Это ваши проблемы. Наймите сиделку. Или мы ищем другого бухгалтера.
Я попыталась заикнуться о сиделке Сергею.
— Ты что? — возмутился он. — Чужой человек в доме? Мама будет стесняться! И потом, это дорого. Мы сейчас на лекарства сколько тратим! "Мильгамма", "Актовегин", массажист...
Массажист приходил три раза в неделю. Здоровый парень по имени Антон, спортивный врач по образованию. Он работал с ней молча, профессионально, но я видела, как он хмурится.
Однажды, когда свекровь уснула после сеанса, Антон задержался в прихожей.
— Марина, можно вас на пару слов? — спросил он, понизив голос.
— Да, конечно.
— Понимаете... Я много видел спинальников. И инсультников. И травмы. У вашей свекрови... как бы это сказать помягче... очень странная клиника.
— В смысле?
— Мышцы. Они в тонусе. Обычно, если человек лежит месяц, мышцы начинают атрофироваться. Становятся дряблыми. А у нее — как у спортсменки. Икры плотные, бедра крепкие. Такое ощущение, что она ими активно пользуется.
— Пользуется?
— Ходит. Или делает гимнастику. Я сегодня делал пробу — резко согнул ей ногу в колене. Она рефлекторно напрягла мышцу-антагонист. Это невозможно симулировать, если нет контроля. А если паралич — мышца бы висела плетью.
— Антон, вы хотите сказать... она здорова?
— Я хочу сказать, что физиологических причин лежать у нее нет. Это либо психиатрия, либо... театр. Я бы посоветовал поставить камеру.
Я тогда отмахнулась. Камера? Следить за больной матерью? Сергей меня убьет, если узнает.
— Ну-ну, — покачал головой Антон. — Дело ваше. Но спина у нее здоровая. Хоть сейчас на грядки.
Алиса тоже страдала. Её выселили из уютной комнаты с розовыми слониками в нашу тесную спальню. Она делала уроки на кухне, под аккомпанемент звонкого колокольчика и криков бабушки.
— Тише там! — орала Галина Петровна из своего лежбища. — У меня мигрень! Не стучи ложкой!
— Мам, я не могу так, — плакала Алиса ночью, уткнувшись мне в подмышку. — Бабушка злая. Она меня вчера дурой назвала, когда я зашла к ней тетрадь забрать.
— Потерпи, солнышко. Бабушке больно. Люди, когда им больно, становятся злыми.
Но червячок сомнения грыз и меня.
Один раз я вернулась из магазина раньше обычного. Забыла кошелек. Тихо открыла дверь. В квартире была тишина.
Я прошла в прихожую и увидела... тапочки Галины Петровны. Они стояли не у кровати, как я их оставила, а у двери в ванную.
Я замерла. Показалось? Может, я сама их туда пнула автоматически?
Я заглянула в комнату. Свекровь лежала, укрытая одеялом до подбородка, и мирно храпела.
Я подошла к ней. Тапочки стояли у кровати.
"Схожу с ума", — подумала я. Мне уже мерещится. Может, это Алиса играла и переставила?
— Алиса! — позвала я шепотом.
Дочка прибежала из кухни.
— Ты брала бабушкины тапочки?
— Фу, нет! Зачем они мне? Они старые и пахнут лекарствами.
Я вернулась в комнату. Галина Петровна открыла один глаз.
— Что ты шепчешься? Спать не даешь. Пришла? Воды дай.
Я подала ей стакан. Она приподнялась на локте, выпила, не пролив ни капли. Рука была уверенная, сильная.
— Спасибо. И отойди, ты заслоняешь свет.
— Галина Петровна, — решилась я. — А вам не лучше? Может, попробуем сесть? Врач говорил, надо вертикализироваться.
— Ты что?! — она испуганно округлила глаза. — Мне больно! Адская боль! Ты хочешь меня добить?
— Нет, просто... Антон говорит, мышцы в тонусе.
— Антон твой — шарлатан! Я ему деньги плачу, а он мне больно делает! Уволь его! Найми другого!
Она отвернулась к стене, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена.
Она отвернулась к стене, всем своим видом показывая, что аудиенция закончена.
Через пару дней грянул финансовый кризис.
Сергей пришел с работы, швырнул портфель и сел на кухне, обхватив голову руками.
— Марин, у нас деньги кончились.
— Как? До зарплаты еще две недели.
— Ну вот так. Лекарства эти дорогущие... Антон за массаж берет по-божески, но все равно... И продукты. Мама просила вчера икру, гемоглобин поднимать. И лосось. И мед этот, Манука...
— Сереж, но у нас же была "подушка". На отпуск откладывали.
— Нет больше подушки. Я снял все сегодня. За квартиру заплатить и маме на корсет ортопедический.
У меня похолодело внутри. Мы копили на море год. Алиса так мечтала увидеть дельфинов...
— И что теперь? — спросила я тихо.
— Не знаю. — Он виновато посмотрел на меня. — Слушай, может, у твоих родителей займем? До следующего месяца?
— У родителей? У пенсионеров? Им самим помогать надо!
— Ну а что делать?! Мать болеет! Это святое! Я что, должен ей отказать в лекарствах? Или в нормальной еде? Она лежит пластом, страдает!
В этот момент из комнаты донесся звон колокольчика.
— Сереженька! — позвала Галина Петровна слабым голосом. — Сынок, ты пришел? Есть так хочется... А Марина купила тот сыр, с плесенью? Мне врач рекомендовал, для кальция...
Я посмотрела на Сергея. Он отвел глаза.
— Купила? — спросил он шепотом.
— Нет. Он стоит тысячу за кусочек.
— Марин... Ну купи завтра. С кредитки. Маме надо положительные эмоции.
В тот вечер я плакала в ванной, включив воду. От бессилия. От обиды за Алису, которая осталась без моря. И от злости на этого "божьего одуванчика", который жрал сыр с плесенью и требовал икру, пока мы считали копейки.
Именно этот финансовый вопрос и стал последней каплей, которая обострила мой слух и зрение. Я стала подозревать, что болезнь свекрови — это не только трагедия, но и очень выгодный бизнес-проект. Для нее.
Второй звоночек прозвенел через неделю.
Галина Петровна потребовала на обед котлеты на пару. ("Жареное мне нельзя, печень!"). Я приготовила. А себе и Алисе пожарила куриные ножки с чесноком, запах стоял умопомрачительный.
Когда я зашла забрать у свекрови грязную посуду, она скривилась.
— Что за вонь? Опять чеснок? Фу. Задыхаюсь.
Но на её тумбочке я заметила маленькую, жирную крошку. Похожую на куриную кожицу.
— Вы что-то ели еще? — спросила я.
— Нет! Только твою пресную бурду! — рявкнула она. — Уйди, не раздражай.
Я молча вышла. Но теперь я стала следить.
Я замечала, что вещи на полках немного меняют положение. Что конфеты из вазочки в гостиной убывают быстрее. Что вода в графине у кровати иногда оказывается свежей, хотя я не меняла.
Я поделилась подозрениями с Сергеем.
— Марин, ты в своем уме? — он даже обиделся. — Мать лежит пластом! Ты хочешь сказать, она притворяется? Зачем? Радость-то какая — в памперс ходить! (Да, мы покупали ей памперсы, хотя она требовала утку, но на ночь просила надевать "для страховки").
— Не знаю зачем. Может, чтобы мы вокруг нее прыгали? Она же всегда любила быть в центре внимания.
— Глупости. Тебе просто тяжело, вот и мерещится. Попей витамины.
Развязка наступила в субботу.
Я убиралась на кухне. Сергей поехал на автомойку. Алиса крутилась в своей (бывшей своей) комнате. Галина Петровна "дремала" и милостиво разрешила внучке зайти забрать игрушки.
— Мам, — Алиса прибежала на кухню с планшетом. — Я там видео снимала. Для ТикТока. Танец новый разучивала.
— Молодец. А бабушка не ругалась?
— Не, она спала. Я тихонько. Поставила планшет на полку с книгами, включила камеру и танцевала. А потом бабушка проснулась и сказала: "Брысь отсюда, голова болит". Я убежала, а планшет забыла. Вот, только сейчас забрала.
— И что?
— Я посмотрела видео... Мам, смотри.
Алиса протянула мне планшет.
Я нажала "Play".
На экране была комната. Алиса, смешная, в полосатых гольфах, прыгала под беззвучную музыку (она танцевала в наушниках, чтобы не злить бабушку). На заднем плане, на кровати, лежала гора под одеялом — Галина Петровна.
Потом Алиса, видимо, услышав окрик, испуганно выключила музыку в наушниках, схватила какую-то игрушку и выбежала из кадра. Дверь закрылась.
Планшет продолжал снимать.
Прошла минута.
Гора одеял зашевелилась.
Из-под них высунулась голова Галины Петровны. Она осмотрелась. Прислушалась.
Затем...
Она откинула одеяло.
Села.
Спустила ноги на пол.
Встала.
Я смотрела, раскрыв рот. "Парализованная" женщина встала легко, без стона, даже не держась за спинку кровати.
Она потянулась, хрустнув суставами. Сделала пару наклонов — влево, вправо. Разминка!
Потом она бодрым шагом (бодрым!) подошла к шкафу. Открыла дверцу. Порылась в моих вещах. Достала коробочку, где я хранила "заначку" — шоколадные конфеты "Вдохновение", которые прятала от Алисы (у нее аллергия).
Свекровь достала конфету, развернула, отправила в рот. Обертку сунула в карман халата.
Потом она подошла к окну, выглянула на улицу. Почесала спину.
Вдруг она замерла. Видимо, услышала звук открывающегося замка входной двери (это вернулся Сергей, он тогда забыл документы и вернулся через пять минут).
Галина Петровна метнулась к кровати с грацией пантеры. Нырнула под одеяло. Приняла позу "страдающей мученицы". Лицо исказила гримаса боли.
Видео закончилось.
Я молчала секунд десять. В голове было пусто, только одна мысль: "Какая актриса! Ей бы "Оскар"".
— Мам, она ходит! — прошептала Алиса. — Она конфеты ест!
— Да, доченька. Ходит.
В этот момент хлопнула входная дверь. Приехал Сергей.
— Девочки, я дома! — крикнул он. — Марин, там маме йогурт купил, занеси ей!
Мы с Алисой переглянулись.
— Пойдем, — сказала я, беря планшет. — Занесем йогурт.
Мы вышли в прихожую. Сергей снимал куртку.
— Сереж, иди сюда. Нам надо тебе кое-что показать.
— Что? Опять что-то случилось? Кошка родила? — пошутил он.
— Почти. Лазарь воскрес.
Мы зашли в кухню. Я положила планшет на стол.
— Смотри.
Сергей смотрел. Сначала с недоумением. Потом с удивлением. Потом его лицо начало краснеть, наливаться дурной кровью.
Когда на видео его "парализованная" мать делала наклоны, он сжал кулаки так, что побелели костяшки.
Когда она ела конфету, он издал какой-то сдавленный звук, похожий на рык.
Когда она "нырнула" в кровать, он ударил кулаком по столу.
— Чашку разобьешь, — сказала я спокойно.
— Это... это сегодня? — хрипло спросил он.
— Час назад. Пока ты на мойку ездил.
Сергей молча развернулся и пошел в комнату матери. Мы с Алисой за ним.
Он распахнул дверь.
Галина Петровна лежала, страдальчески прикрыв глаза.
— Сереженька... Ты вернулся? Ох, как спину ломит... Подай водички, сынок. И таблетку, ту, красненькую...
Сергей стоял над ней, как скала.
— Вставай, — сказал он.
— Что? — свекровь приоткрыла один глаз. — Сынок, ты что? Я же не могу...
— Вставай!! — заорал он так, что люстра звякнула. — Хватит комедию ломать! Я видел видео! Алиса сняла! Как ты прыгаешь тут! Как конфеты жрешь!
— Какое видео? — Галина Петровна села, забыв про "паралич". — Вы что, следите за мной?! Это подсудное дело! Камеры скрытые?
— Не скрытые, — сказала я, входя. — Алиса забыла планшет. Ты спалилась, "мама".
Свекровь поняла, что отпираться бесполезно. Лучшая защита — нападение.
Она вскочила с кровати (забыв, что еще секунду назад "умирала").
— Ах вы, ироды! — заголосила она. — Следите! Травите мать! Да, встала! Да, полегчало немного! Я через силу! Через боль! Чтобы не быть обузой! А вы... Вы только и ждете моей смерти! Квартиру мою хотите!
— Твою квартиру? — опешил Сергей. — Мам, ты живешь в НАШЕЙ квартире! Мы за тобой горшки выносим! Марина спину сорвала, тебя ворочая! А ты... Ты издевалась над нами! Месяц!
— Я проверяла вас! — нашлась она. — Проверяла, как вы будете мать в старости досматривать! И что я вижу? Ненависть! Злоба! Марина эта твоя... Она же мне воду с ядом подливала! Я чувствовала!
— С ядом? — я рассмеялась. Нервно, истерически. — Галина Петровна, это был лимон!
— Лимон... Знаем мы ваши лимоны! Ведьма!
Она металась по комнате, собирая вещи. Халат, тапочки, лекарства (которые, видимо, ей были не нужны).
— Ноги моей здесь больше не будет! — кричала она. — Я к сестре уеду! В Саратов! Там люди душевные, не то что вы, москвичи зажравшиеся!
— Скатертью дорога, — сказал Сергей. — Я такси вызову.
— Не надо такси! Я на автобусе! Пусть все видят, как родная кровь мать на улицу выгнала!
Она оделась за пять минут с такой скоростью, которой позавидовал бы солдат-срочник.
В дверях она обернулась и, ткнув пальцем в Алису, прошипела:
— А ты, Павлик Морозов... Змею пригрели! Вырастет — она вас так же сдаст!
И хлопнула дверью.
Мы стояли в прихожей. В тишине.
— Павлик Морозов? — переспросила Алиса. — Мам, кто это?
— Это... герой, — сказал Сергей. Он осел на пуфик и закрыл лицо руками.
— Сереж? — я подошла к нему, положила руку на плечо.
— Прости, — глухо сказал он. — Прости меня, Марин. Я идиот. Я заставил тебя... Я не верил...
— Все нормально. Главное, что все закончилось.
— Не нормально! — он поднял голову. В глазах стояли слезы. — Она же мать... Как она могла? Так врать? Так мучить нас? Я же видел, как ты падаешь с ног. А она... Конфеты ела.
— Она просто очень эгоистична, Сереж. И одинока. Ей хотелось власти.
— Власти... Она её получила. И потеряла сына.
Мы долго сидели молча. Потом Алиса сказала:
— Мам, пап... А можно я обратно в свою комнату перееду?
Мы рассмеялись. Это был нервный смех, но он разрушил напряжение.
— Конечно, зайка. Прямо сейчас.
Мы устроили генеральную уборку. Вымыли комнату с хлоркой (чтобы вымыть даже дух свекрови). Вернули на место розовых слоников, игрушки, книги.
Вечером мы заказали пиццу. Огромную, "Пепперони", вредную. И ели её руками, сидя на полу в гостиной.
Сергей был тих и задумчив. Но он обнимал нас так крепко, словно боялся потерять.
Галина Петровна действительно уехала в Саратов к сестре. Через неделю сестра позвонила Сергею и сказала:
— Забери её, ради Христа! Она нас достала! То ей дует, то ей жарко, то мы её травим!
— Нет, теть Валь, — твердо сказал Сергей. — Я пас. У меня семья. И у меня иммунитет. На вранье.
Больше мы её не видели. Только открытки на праздники с язвительными подписями: "Живите счастливо, пока можете. Бог все видит".
Мы и живем. Счастливо. И Бог действительно все видит. Особенно через камеры планшетов.