Я стояла перед своей собственной калиткой и не верила своим глазам.
На воротах висел новый, блестящий замок. Мой ключ, старый, с медной головкой, беспомощно скребся о металл, но не входил.
— Витя! — крикнула я, оглядываясь на мужа. — Это что такое? Почему замок поменяли?
Виктор, мой муж, мялся у машины. Он теребил пуговицу на рубашке — верный признак того, что он нервничает и, скорее всего, снова накосячил.
— Ну... Мама сказала, что старый заем. Заедал, в смысле. Вот она и... По-хозяйски.
— По-хозяйски?! — у меня перехватило дыхание. — Это МОЯ дача, Витя! От деда досталась! Какого черта твоя мама меняет здесь замки без моего ведома?
— Не кипятись, Марин, — он отвел глаза. — Мама просто заботится. Она же теперь тут часто бывает. Ей виднее.
"Часто бывает". Это было мягко сказано.
Последние два месяца Зинаида Петровна, моя "любимая" свекровь, буквально оккупировала мой маленький райский уголок.
Раньше она эту дачу ненавидела. "Фи, — говорила она, морща нос. — Глушь, комары, удобства на улице. Ноги моей там не будет. Я — городская женщина".
Но стоило нам с Виктором сделать ремонт (я вложила всю свою премию, плюс продала дедову "Волгу"), провести воду в дом и поставить новую беседку — как мнение "городской женщины" резко изменилось.
— Ой, какой воздух! — пела она, приезжая к нам "на шашлычок" каждые выходные. — Прямо как в санатории! И дышится легко, и давление не скачет. Может, я у вас тут поживу недельку? Ягодки пособираю?
Я, дура добрая, согласилась. "Пусть поживет, — подумала я. — Старому человеку полезно. Места хватит".
Неделя растянулась на месяц.
Сначала она "немножко" переставила мебель на кухне. "Так удобнее, Мариночка. Фэн-шуй!"
Потом она перекопала мою клумбу с гортензиями и посадила там лук. "Кому нужны твои цветы? Их не съешь! А лучок — витамины!"
Я тогда не выдержала, убежала в старый сарай, где еще пахло дедушкиным табаком и стружкой. Села на верстак и заплакала.
**Десять лет назад.**
Дед, Иван Ильич, был человеком суровым, но справедливым. Он этот участок получил от завода, когда тут было чистое болото. Сам корчевал пни, сам возил кирпич на велосипеде. Каждая доска в доме была пропитана его потом.
Когда он заболел, вся родня (включая Зинаиду Петровну, которая тогда была "просто свахой") вдруг засуетилась.
— Иван Ильич, может, дарственную напишешь? На Витеньку? — елейным голосом спрашивала свекровь, принося ему апельсины. — Витя — мужчина, он дом сохранит.
Дед только хмыкал в свои седые усы.
— Витька твой — тряпка, — говорил он прямо. — Ты его таким воспитала, Зинка. Он дом пропьет или продаст.
— Как ты можешь! — возмущалась свекровь.
А за неделю до смерти дед позвал меня.
— Маринка, — сказал он, сжимая мою руку сухой горячей ладонью. — Я знаю, ты этот дом любишь. Ты тут каждая грядка знаешь. Я на тебя дарственную оформил. Нотариус завтра придет.
— Дедушка, не надо... Ты еще поживешь...
— Не спорь. Слушай наказ. Дом береги. Никому не отдавай. Это твоя крепость. Если будет трудно — приезжай сюда, земля силы даст. И самое главное — документы держи при себе. Родня — она до добра не доведет, когда дело касается метров и соток.
— Я обещаю, дедушка.
Он умер через три дня. И на поминках Зинаида Петровна уже начала делить "наследство".
— Ну что, дачу продадим, наверное? Деньги пополам.
— Дача моя, — сказала я тогда тихо, но твердо. — Дед мне подарил.
Свекровь тогда чуть ложкой не подавилась.
— Тебе?! В обход родного внука?! Аферистка! Окрутила старика!
Она мне это долго простить не могла. И вот теперь, спустя десять лет, она решила взять реванш.
Вернемся к гортензиям.
Я помню этот день во всех подробностях. Я приехала в пятницу вечером, мечтая упасть в гамак с книжкой. А вместо этого увидела черную землю там, где должны были цвести мои голубые "Эндлесс Саммер".
— Зинаида Петровна! — ахнула я, роняя сумку. — Где гортензии?!
Свекровь вынырнула из грядки, вытирая руки о передник.
— О, Мариночка! А я тут, видишь, облагораживаю. Убрала эти твои... кусты бесполезные.
— Бесполезные?! Это сортовые гортензии! Я их из питомника заказывала! По три тысячи за куст!
— Да хоть по миллиону! — фыркнула она. — Толку-то? Место занимают, воду пьют. А я вот лучок посадила, укропчик, редисочку. Все свое, натуральное! Витенька так любит окрошку. Ты же мужа любишь? Или тебе веники твои дороже?
— Это не веники... — у меня на глаза навернулись слезы. — Вы не имели права! Это мой сад!
— Ой, ну началось! "Мой, мой". Мы одна семья, Марина. У нас все общее. И земля должна работать, а не простаивать. Ты бы лучше спасибо сказала, что я спину гну на ВАШЕМ участке.
И Витя, предатель, встал на её сторону.
— Марин, ну, правда... Мама старалась. Зелень — это полезно. А цветы... ну, купим мы тебе букет.
Я тогда промолчала. Ушла в дом, поплакала в подушку. А надо было уже тогда гнать её в шею.
А потом приехала Оля.
Это было через две недели. Я вернулась с работы (взяла подработку на лето, чтобы ипотеку закрыть побыстрее), захожу на участок... и слышу визг.
Не человеческий. Поросячий.
По моему газону (рулонному! дорогому!) носятся два упитанных ребенка и поливают друг друга из шланга. Грязь, лужи, трава втоптана в землю.
На качелях (моих любимых, с тентом) сидит Оля. В одной руке у неё пиво, в другой — сигарета. Пепел она стряхивает прямо на мой альпийский горку.
— О! — Оля заметила меня. — Здрасьте вам. А мы тут... это... купаемся! Жара, сил нет!
— Оля? — я опешила. — А ты... вы... надолго?
— Да мама позвала! — Оля потянулась, качели жалобно скрипнули. — Говорит: "Приезжай, дочка, тут рай. Воздух, витамины". Ну я и взяла отпуск. На месячишко. А то в городе дышать нечем, асфальт плавится. А тут — красота!
— На месячишко?!
— Ну да. А че? Тебе жалко? У тебя дом большой, места всем хватит. Кстати, мы там в гостевой вещи разложили. Ты не против? А то в детской тесновато с мамой.
Я зашла в дом.
В моей гостиной царил хаос. Чемоданы раскрытые, вещи разбросаны. На моем белом диване валялись какие-то грязные игрушки, пакеты с чипсами.
На кухне Зинаида Петровна жарила что-то жирное и чадящее. Вонь стояла такая, что резало глаза.
— Зинаида Петровна! — я закашлялась. — Что происходит? Почему здесь табор?
— Не табор, а семья! — отрезала она, переворачивая шкварчащий кусок сала. — У Оленьки сложный период. Муж-козел алименты не платит, на работе сократили. Ей нужно восстановиться. Нервы подлечить.
— За мой счет?!
— За наш счет! Витя, между прочим, не против. Он — хороший брат. Помогает сестре. А ты... Эгоистка ты, Марина. Только о себе думаешь.
В тот вечер я попыталась поговорить с Виктором.
— Витя, это перебор. Я не нанималась обслуживать твою родню. Они превратили дачу в свинарник.
— Марин, ну потерпи. Ну куда им деваться? Оля — моя сестра. Мама... ну, ты знаешь маму. Летом везде хорошо, а у них в квартире духота.
— Пусть снимут дачу!
— У Оли нет денег. А у нас есть дом. Простаивает. Тебе жалко, что ли?
— Мне не жалко дома. Мне жалко своих нервов! Они же хамы, Витя!
— Тише, тише... Услышат. Не позорь меня.
И я опять стерпела. Проглотила.
На следующие выходные я приехала, нагруженная пакетами с продуктами (Зинаида Петровна позвонила и продиктовала список: "Купи мяса хорошего, Оленька шашлык хочет, и вина красного, и детям йогуртов, только дорогих, а не эту химию").
Я зашла в свою спальню... и замерла.
На моей кровати, на моем постельном белье (шелк! подарок мамы!) спала Оля. В уличной одежде. И храпела как трактор.
— Это что?! — я выронила пакеты.
Прибежала свекровь.
— Тише, тише! Разбудишь! Оленька устала, прилегла...
— В МОЕЙ СПАЛЬНЕ?!
— Ну а где ей лечь? В гостевой душно. А у вас тут кондиционер. И матрас ортопедический. У неё спина больная.
— А я где буду спать?!
— Ну... — свекровь пожала плечами. — На веранде есть раскладушка. Или в машине. Ты же молодая, здоровая. Тебе все равно.
Это была последняя капля. Я выгнала Олю из спальни. Был скандал. Оля орала, что я "мегера", свекровь хваталась за сердце и пила корвалол (демонстративно, капая мимо ложки). Виктор бегал между нами и умолял "не нагнетать".
Я уехала в город в тот же вечер.
Но и это был еще не конец.
В среду я решила заехать проведать обстановку. Без предупреждения. Сердце было не на месте.
Подъезжаю и вижу: ворота нараспашку. Возле бани стоит какая-то ржавая "девятка". И из бани валит дым.
Я бегом туда. Думала — пожар!
Влетаю в предбанник. А там сидит мужик. Незнакомый. В майке-алкоголичке, с наколками на плечах. Сидит, пиво пьет, и... ломает полки!
— Ты кто?! — заорала я.
Мужик лениво повернул голову.
— А ты кто?
— Я хозяйка! Что ты делаешь?!
— А, Маринка что ли? — он сплюнул на пол. — Я Толик. Друг Оли. Мы тут баньку решили протопить. А дров нема. Вот, гнилушки ломаю.
— Это липовый полок! Новый! Ему месяц!
— Да какой он новый? Трухля! — он хрустнул доской. — И вообще, не ори. Оля разрешила. Сказала — хозяйничай, Толян.
Я вылетела из бани как ошпаренная. Нашла Олю. Она загорала (опять!).
— Оля! Кто этот уголовник?!
— Не уголовник, а мой гражданский муж! — обиделась Оля. — У него тонкая душевная организация. Он художник!
— Художник?! Он мою баню ломает!
— Ну, холодно человеку стало. Погреться захотел. Тебе жалко досок?
В тот день я их выгнала. Толика — с матюками, Олю — с угрозами. Они уехали, хлопнув дверью.
— Ноги моей тут не будет! — кричала Оля. — Подавись своей дачей, жадина!
Я думала, я победила. Поменяла замок (купила самый дорогой!). Успокоилась.
А через неделю приехала — и увидела, что замок снова поменян. И они вернулись. Все. И свекровь, и Оля, и, кажется, Толик (судя по "шансону").
И вот, спустя неделю, я приехала снова. И увидела новый замок.
— Зинаида Петровна! — закричала я, стуча кулаком по железному листу забора. — Открывайте! Я знаю, что вы там!
За забором послышалось шарканье, потом голос:
— Кто там орет, как на базаре?
— Это я, Марина! Хозяйка!
Калитка приоткрылась. На пороге стояла свекровь. В моем халате. В моих шлепанцах. И с выражением лица, как у дворянки, к которой вломилась чернь.
— И чего шумим? — спросила она ледяным тоном. — Весь поселок перебудишь.
— Почему замок другой? Почему я не могу попасть к себе домой?
— Потому что я так решила, — отрезала она. — Старый был ненадежный. Вдруг воры залезут? У нас тут ценности.
— Какие ценности? Ваши грядки с луком?
— Не язви. У нас тут, между прочим, теперь большая семья живет. Оля с детьми приехала. Им воздух нужен.
Оля — это сестра Виктора. Хамка и лентяйка, каких поискать.
Я остолбенела.
— Какая Оля? Я не приглашала Олю!
— А тебя никто и не спрашивал, — ухмыльнулась свекровь. — Это дача нашей семьи. "Родовое гнездо", так сказать. И мы решаем, кто тут будет жить, а кто — нет.
Я попыталась войти, но она грудью встала в проеме. Я знала, что она женщина крупная, но не думала, что настолько.
— Пустите!
— И не подумаю. Ты, Марина, ведешь себя неправильно. Не уважаешь старших. Вот когда научишься общаться, тогда и пущу. На чай. В гости.
Она захлопнула калитку прямо перед моим носом. Щелкнул засов.
Я стояла, хватая ртом воздух, как рыба на льду.
— Витя! — я повернулась к мужу. — Ты это слышал?! Твоя сестра и твоя мать захватили мой дом! Сделай что-нибудь!
Виктор ковырял носком ботинка пыль.
— Марин, ну что ты начинаешь... Оля бедная, у неё развод, стресс. Детям раздолье нужно. А мы с тобой и в городе можем... А на выходные приезжать будем. Мама разрешила.
— Разрешила?! — взвизгнула я. — Она мне РАЗРЕШИЛА приезжать в МОЙ дом?!
В машине сидел наш сын, Пашка. Ему семь лет. Он все слышал. Он смотрел на нас через стекло своими большими серыми глазами и не понимал, почему мама кричит, а папа прячется за машину.
— Поехали, — сказала я тихо. — Поехали, Витя.
— Куда? Домой?
— В полицию.
Виктор побледнел.
— Марин, ты с ума сошла? На родную мать? Заявление? Не позорься!
— Это она позорится. Это рейдерский захват. И я это так не оставлю.
Мы вернулись в город. Я не спала всю ночь. Искала документы. Дарственную деда. Свидетельство о собственности. ЕГРН.
Они лежали в синей папке, в комоде.
Я открыла ящик.
Папки не было.
Я перерыла весь комод. Весь шкаф. Всю квартиру.
Пусто.
Холодный пот прошиб меня.
Последний раз я видела папку месяц назад. Перед тем, как Зинаида Петровна поехала "пожить недельку". Она тогда была у нас, пила чай, помогала мне погладить белье...
— Витя! — я разбудила мужа. — Где документы на дачу?
— Н-не знаю... — он спросонья хлопал глазами. — А что? Пропали?
— Ты брал? Или твою маму пускал?
— Ну... она просила посмотреть... Сказала, хочет счетчики сверить... Я и показал, где лежат...
Я села на пол и закрыла лицо руками.
Это конец. Она украла документы. Теперь она скажет, что дача её. Или что я ей продала. Или подарила.
На следующий день я взяла отгул. Поехала на дачу. Одна. Без Виктора. На такси.
Подъехала. Ворота открыты. На участке дым коромыслом. Музыка орет ("Владимирский централ", любимое Олино).
Оля, в бикини (при её-то ста двадцати килограммах!), лежит на шезлонге (моем!). Две её дочери, близнецы-разрушители, прыгают на моих клумбах.
А посреди участка, возле мангала, стоит Зинаида Петровна и командует:
— Правее, правее ставь! Тут беседку новую будем строить! А этот сарай (это она про мою веранду!) снесем!
Я вошла на участок.
— Что здесь происходит? — спросила я громко, перекрикивая шансон.
Музыка стихла. Оля приподняла солнечные очки.
— О, явилась. Хозяйка медной горы. Чего надо?
Я вспомнила, что говорил Пашка, когда мы ехали назад.
**Много месяцев назад... или нет, на прошлой неделе.**
Я тогда привезла Пашку на дачу, "подышать", пока сама моталась по делам. Оставила его с бабушкой.
Знала бы я, чему она его учит.
Пашка обычно играл в своих "шпионов" тихо. Он любил прятаться под столом, за шторами, в кустах, и наблюдать. Мы с Виктором смеялись: "Растет разведчик".
В тот день, как рассказал мне потом сын, он сидел под большим обеденным столом на веранде. Скатерть свисала до пола, делая его невидимым. Он играл в приставку, звук выключил.
На веранду вышли бабушка и тетя Оля.
— Ну что, мать, получается? — спросила Оля, чавкая чем-то (наверное, моим виноградом).
— Получается, доча. Вернее, должно получиться. Я тут в интернете нашла образец... Сейчас мы его "состарим".
Послышалось шуршание бумаги. Запахло чем-то резким — уксусом?
— Ты смотри, похоже! — восхитилась Оля. — Прямо как настоящий документ! "Свидетельство о праве на наследство"... А печать?
— Печать я с квитанции скопировала. Через стекло перевела. Сейчас докрашу... Вот тут... И подпись загогулистую. Кто там разбирать будет? Эта Марина — дура набитая. Увидит гербовую печать — и лапки сложит.
— А если проверять начнет?
— Не начнет. Она трусливая. Скандалов боится. А Витька — тюфяк. Я ему скажу: "Сынок, это воля покойного деда", он и поверит. Глаза вылупит и будет кивать.
— А документы настоящие? Где они?
— О, это самое главное! — голос Зинаиды Петровны стал хитрым. — Я их спрятала. Надежно.
— Сожгла?
— Нет, зачем. Вдруг пригодятся? Статья все-таки... Если прижмут, я скажу: "Ой, нашла, закатились". Я их убрала туда, где никто не догадается искать. В будку!
— К Рексу? Так он же сдох пять лет назад!
— Вот именно! Будка стоит пустая, заросшая. Никто туда не полезет. Паутина, грязь. Я в пакет замотала, скотчем заклеила — и под настил. Пускай лежат.
— Ну ты голова, мать! — Оля звякнула стаканом. — Давай, за новоселье!
Пашка сидел под столом, зажав рот ладошкой, чтобы не чихнуть. Он все слышал. И про "дуру Марину", и про "тюфяка отца", и про будку.
Он тогда не понял всего смысла. Но запомнил главное: бабушка прячет мамины вещи в собачьей будке. И бабушка — врушка.
Когда я забирала его вечером, он был тихий.
— Мам, — спросил он в машине. — А бабушка нас любит?
— Конечно, любит, — ответила я на автомате. — Это же бабушка.
— А почему она тогда тебя дурой называла?
Я чуть руль не выпустила.
— Когда?
— Сегодня. Тете Оле говорила. И еще... она что-то рисовала. Красным фломастером.
Я тогда не придала значения. Подумала — детские фантазии, или свекровь просто ругалась по-стариковски. А зря.
Вернемся к текущему моменту.
— Убирайтесь, — сказала я. — Даю полчаса на сборы. Иначе вызываю наряд.
Зинаида Петровна подошла ко мне. В руках у неё был шампур. Вид у неё был победоносный.
— Некого тебе вызывать, милочка. Дача-то — не твоя.
— А чья же?
— Наша. Семейная. У меня и документы есть.
Она достала из кармана передника сложенный лист бумаги. Красный, с печатями.
— Вот! Свидетельство! Дед твой, царство небесное, еще в девяностом году подписал бумагу, что участок переходит в пользование семьи! А семья — это я! Я тут старшая! Так что, Мариночка, пошла вон отсюда. Это теперь наше родовое гнездо.
Я знала, что она врет. Дед терпеть её не мог. Называл "гадюкой подколодной".
— Покажите! — я потянулась к бумаге.
— Руки коротки! — она спрятала лист за спину. — В суде покажу!
Я достала телефон.
— Хорошо. Вы сами напросились. Алло, полиция? Я хочу заявить о незаконном проникновении и краже документов...
Полиция приехала быстро (участковый, Петр Семенович, был моим старым знакомым, дед ему когда-то помогал с гаражом).
Он вышел из "буханки", поправил фуражку.
— Здравия желаю. Что за шум, а драки нет?
— Петр Семенович! — я кинулась к нему. — Помогите! Они захватили мой дом! Документы украли!
Свекровь тут же выплыла вперед, как лебедушка.
— Ой, товарищ начальник... Да не слушайте вы эту истеричку. Это сноха моя. Беленов объелась. У нас тут семейный отдых, а она скандалит.
— Документы на дом покажите, — сухо сказал участковый, игнорируя её чары.
— Так вот они! — она сунула ему ту самую красную бумажку.
Петр Семенович взял лист. Достал очки. Посмотрел на свет. Поковырял пальцем "печать".
— Гражданка, — сказал он устало. — Вы что, издеваетесь? Это квитанция за мусор. Десятилетней давности. А "печать" нарисована акварелью.
— Как... нарисована? — свекровь побледнела (или сделала вид). — Быть не может! Это документ! Гербовый!
— Это подделка документов. Статья 327 УК РФ. До двух лет, между прочим.
— Да это не я! — взвизгнула она. — Это... это Оля нашла! Я не знала! Я старая женщина!
— Мама! — возмутилась Оля. — Ты чего на меня валишь?! Сама рисовала, я видела!
— Молчи, дура!
— Так, — участковый, нахмурился. — Где настоящие документы? Марина Ивановна, у вас есть подтверждение права собственности?
— У меня... были. Они их украли.
— Клевета! — заорала свекровь. — Ничего мы не брали! Она сама потеряла, а на нас валит! Обыскивайте! У нас ничего нет!
Она победоносно расставила руки, предлагая себя обыскать.
В этот момент к калитке подъехал Виктор. С Пашкой. (Я не знала, что он поедет за мной).
— Мама! Марина! Прекратите! — закричал он, выбегая из машины. — Соседи смотрят! Стыдно же!
— Стыдно, сынок, когда жена мать из дома гонит! — заголосила свекровь, мгновенно переключаясь в режим "жертва". — Я тут порядок навожу, внуков оздоравливаю, а она... Милицией грозит! Уголовница!
Внезапно вперед вышел Пашка.
Он подошел к бабушке. Внимательно посмотрел на неё.
— Бабушка, — звонко сказал он.
— Что, внучек? Иди, я тебе конфетку дам...
— Не нужна мне конфетка. Бабушка, а почему ты сказала, что это "твое гнездо"? Это же мамина дача. Дедушка её маме подарил.
— Мал ты еще, не понимаешь! — отмахнулась она. — Вырастешь - поймешь. Документы у меня!
— Ты про ту красную бумажку? — спросил Пашка.
— Да! Про неё!
— Так это же не документы, — сказал сын спокойно. — Это старая квитанция за газ. 2010 года. Я видел, ты её вчера фломастером раскрашивала. Печати рисовала.
Зинаида Петровна поперхнулась.
— Что ты несешь, щенок?!
— Не несу. Я подглядывал. Ты сидела на кухне и рисовала. А потом смеялась и говорила тете Оле: "Эта дура Марина поверит, она в бумагах не разбирается".
— Молчать! — взвизгнула Оля, вскакивая с шезлонга. — Витя! Уйми своего выродка!
Но Пашка не унимался.
— А настоящие документы, — продолжил он, — которые в синей папке...
У меня сердце замерло.
— ...Бабушка, а зачем ты их прятала в собачью будку? К Рексу?
Тишина на участке повисла такая, что слышно было, как жужжит муха.
— В какую будку? — прохрипела свекровь.
— Вон в ту.
Пашка показал пальцем на старую будку в углу участка (собаки у нас давно не было, будка стояла пустая).
Я бросилась туда. Упала на колени, сунула руку в темное нутро...
Пальцы нащупали гладкий пластик.
Я вытащила синюю папку. Мою папку!
Открыла. Все на месте. Дарственная. Свидетельство.
Я встала и отряхнула колени.
— Ну что, "хозяйка"? — спросила я, подходя к свекрови. — Еще вопросы есть? Или сразу пакуем вещи?
Свекровь стояла красная, как тот самый фломастер.
— Ах ты... маленький шпион! — прошипела она, глядя на Пашку. — Я тебя выпорю!
— Только тронь, — сказал вдруг Виктор.
Мы все обернулись к нему. Он стоял бледный, руки тряслись. Но в глазах было что-то новое. Решимость.
— Только тронь моего сына, мама. Я тебя сам... выпорю.
— Витя?! Ты против матери?! Из-за этой... дачи?!
— Не из-за дачи. А из-за подлости. Ты украла документы. Ты врала. Ты настраивала меня против жены. Я терпел. Думал — старость, характер... А ты просто... дрянь.
— Вон отсюда, — сказал он тихо. — Все. И ты, Оля. И дети твои. Чтобы через десять минут духу вашего не было.
— Сынок! — завыла Зинаида Петровна. — Ты что? Мы же родня!
— Родня не ворует. Вон!
Они уезжали молча. Оля швыряла сумки в багажник такси. Свекровь сидела на заднем сиденье, поджав губы, и смотрела в одну точку.
Мы остались на участке. Я, Витя и Пашка.
Виктор подошел ко мне.
— Марин... Прости меня. Я дурак. Я слабак. Я не видел...
— Видел, — сказала я жестко. — Ты просто не хотел видеть.
— Я исправлюсь. Обещаю. Я больше никогда...
Я посмотрела на него. Потом на Пашку, который гордо стоял возле будки, как маленький герой.
— Ладно, — сказала я. — Испытательный срок. Месяц. Будешь грядки копать. И замок менять обратно.
— Буду! Все буду!
Вечером мы пили чай на веранде. Мои розы были помяты, но корни остались целы. Они отрастут.
Как и наша семья. Надеюсь.
Спасибо тебе, Пашка. Мой маленький Шерлок Холмс.