Введение.
Мужчины сражаются за три вещи: за женщину, за идею и за свое имущество. И если с первыми двумя все более-менее понятно цивилизованному миру, то третий пункт — территория абсолютно дикая, племенная. Особенно когда этим имуществом является не просто вещь, а продолжение твоей личности. Для меня в 2010 году таким продолжением был он — BMW E30 325i в цвете «гранатовый красный». Он был не идеален. Лак на крыше слез от времени, на пороге — вмятина от чужой двери, салон пах историей, а не новизной. Но он был мой. И эта связь, эта почти животная привязанность, однажды привела меня в бар «Пять углов» — заведение с липкими полами, густым сигаретным дымом (хотя курить уже не разрешалось) и таким же густым, плотным контингентом. Там не обсуждали тренды или биржевые сводки. Там говорили о бетоне, о футболе, о женщинах и, конечно, о машинах. И именно там, под тусклым светом неона и аккомпанемент The Doors из убитой колонки, я встал на защиту не только металла и резины, но и целой эпохи, которую этот автомобиль олицетворял.
Основная часть.
Исторический контекст: Бар как последний оплот.
«Пять углов» не был моим местом. Я зашел туда случайно, после сложного дня, чтобы выпить пива в одиночестве и обдумать одно предложение по работе. Это был типичный «рабочий» бар на окраине города, пристанище таксистов, строителей, мелких предпринимателей с сомнительным бизнесом и местных авторитетов, чей авторитет заканчивался за соседним гаражным кооперативом. Воздух был насыщен ароматом дешевого табака, жареного лука и немытой человечности. В таких местах машина, припаркованная у входа, — это не просто транспорт. Это визитная карточка, показатель статуса в этой микро-иерархии. Рядом с потрепанными «десятыми» Ладами и «буханками» мой ярко-красный, хоть и старый, но откровенно «иномарочный» BMW смотрелся как павлин в курятнике. Я чувствовал это, заходя внутрь, и от этого мне хотелось пить быстрее и уйти незаметно.
Герои и их жизни: Сторож и Насмешник.
Я занял столик у окна, откуда было видно свой автомобиль. Это была привычка — держать его в поле зрения. За соседним столом шумела компания из четырех человек. Центром внимания был крупный мужчина лет сорока пяти, с обветренным лицом, короткой стрижкой и цепким, оценивающим взглядом. Его друзья звали его Семенычем. По всему было видно — свой в доску, местная опора. Он пил водку, закусывая солеными сухариками, и его голос, хриплый и громкий, перекрывал Джима Моррисона.
Его противоположностью был я: тридцатилетний парень в темных джинсах и кожаной куртке, явно чужой в этом мире, старающийся быть невидимкой. Наш конфликт не был личным. Он был неизбежен, как столкновение двух разных вселенных в одной точке пространства и времени.
Технические и культурные детали: Искра, которая разожгла пламя.
Поводом стал не сам автомобиль, а его... недостаток. Вернее, то, что Семеныч счел таковым.
— Глянь-ка, Петрович, — раскатисто произнес он, кивая в мою сторону окна. — Понакупают тут старьё за копейки, полирнут, и думают, что козыри. BMW, говоришь? А гнильё то же. У моего шурина такой же был. Так у него половина порогов сгнила, а движок... масло жрет, как пьяница водку.
Один из его приятелей, худой, с хищным лицом, неуверенно возразил:
— Да ну, Семеныч, машина-то культовая. Гоняли на них...
— Культовая! — фыркнул Семеныч, и его смех прозвучал как выхлоп. — Культовая, потому что новых нормальных не делают! Пластик да компьютеры. Вот раньше машины были! «Волга» ГАЗ-24 — вот это автомобиль! Чугун и сталь. Его топором не возьмёшь. А эта твоя... — он махнул рукой в сторону моего Е30, — жесть консервная. Одно название.
Каждая его фраза била точно в цель. Он говорил не о моей конкретной машине, а о том, что для меня было священным. Он топтал мою ностальгию, мой вкус, моё понимание «настоящего» автомобиля. Теплая волна возмущения поднялась от желудка к горлу. Я старался не подавать виду, сделал глоток пива, но пальцы сами сжались в кулаки.
Факты и неожиданности: Точка кипения.
Искра, которая переполнила чашу, была мелкой, технической и смертельно оскорбительной для любого фаната E30.
— И руль у них, — продолжал вещать Семеныч, уже явно для всей публики бара, — на той стороне, что ли? Немцы-то умные, а руль по-нашему, по-хорошему, ставить не догадались. Левосторонний у него, что ли?
Это было уже слишком. Невежество, возведенное в абсолют. Мой E30 был в идеально правильной, родной, леворульной комплектации. Семеныч, видимо, видел только старые японские иномарки с правым рулем и решил, что все «крутые тачки» такие.
Я не выдержал. Обернулся и сказал спокойно, но так, чтобы было слышно:
— Руль там, где ему и положено быть. У образованных людей.
Наступила тишина. Даже The Doors на секунду замолчали между песнями. Семеныч медленно повернул ко мне свое массивное туловище.
— Это ты про чьё образование, мальчик? — спросил он тихо, и в этой тишине звенела сталь.
— Про общее, — не сдавался я, понимая, что перешел Рубикон. — Прежде чем про гнильё говорить, надо бы разобраться, где у машины капот, а где багажник.
Это была низкая blow. Но защищая свою «тройку», я чувствовал ярость рыцаря, защищающего даму.
Вовлечение: Кулаки, честь и алюминиевый капот.
Дальше все было как в замедленной съемке. Семеныч тяжело поднялся. Его трое друзей тоже встали, создавая стену. Я отодвинул стул, чувствуя, как адреналин вытесняет страх. Мы сошлись не в центре зала, а прямо у окна, за которым стоял предмет нашего спора.
— Вышел, поговорим, — сквозь зубы произнес Семеныч.
Мы вышли на прохладный вечерний воздух. Он подошел к моей машине и с вызывающим видом хлопнул ладонью по капоту.
— Вот он, твой музейный экспонат. Говно, а не машина.
Это было уже физическое осквернение. Я не помню, как моя рука схватила его за предплечье и отдернула от капота.
— Руки прочь.
Первый удар пришелся мне в плечо — тяжелый, тупой, от которого свело всю лопатку. Я ответил не кулаком — я, как одержимый, рванул его к себе и мы оба с грохотом свалились на асфальт, прямо перед радиаторной решеткой моей «тройки». Это была не красивая драка в стиле голливудского боевика. Это была уродливая, грубая возня двух взрослых мужчин, катающихся по грязи. Мы хватали друг друга за куртки, пытались нанести удар, но больше просто валялись, пыхтели и сыпались матом. Его друзья стояли вокруг, но не вмешивались — честно давали нам разобраться. Видимо, у них тоже были свои понятия.
Кульминацией стал звук, который остановил нас обоих. Сигнализация на моем BMW, сработавшая от удара по колесу, вдруг издала не пронзительный визг, а ее родной, штатный, немного хриплый гудок — «бип-бип!». Он прозвучал так нелепо и по-домашнему в этой дикой ситуации, что Семеныч, находившийся сверху, замер. Я тоже. Мы смотрели друг на друга, запыхавшиеся, с разбитыми губами, и вдруг он фыркнул. Не со злости. С чего-то другого.
— Охраняется, блин, — хрипло выдавил он и с трудом поднялся, отряхивая колени.
Я тоже встал, поправляя куртку. На капоте осталась смазанная грязью ладонь от его руки.
— Нормальная сигналка, — пробормотал я, не зная, что еще сказать.
Семеныч посмотрел на машину, потом на меня, плюнул в сторону и махнул рукой своей компании.
— Пошли. С дураком связался.
Он ушел, хромая. Я остался стоять у своего BMW, сердце колотилось, в ушах звенело, а по лицу текла кровь из разбитой брови. Но машина была цела.
Заключение.
Я не выиграл ту драму. Не нанес нокаутирующего удара. Не доказал техническое превосходство рядной шестерки M20 над «чугунной» «Волгой». Но я ее и не проиграл. Я отстоял. Отстоял право своего старого, неидеального, «консервного» автомобиля занимать это место под фонарем. Отстоял свое право любить то, что я люблю, перед лицом грубой силы и агрессивного невежества.
Позже, уже отмыв капот и заклеив пластырем бровь, я понял кое-что важное. Семеныч дрался за свое понимание мира, за старые, простые истины. Я дрался за свою историю, за сложность, за душу, вложенную в кусок металла. Наша схватка у бара «Пять углов» была последним, архаичным способом диалога между двумя разными поколениями, двумя разными правдами.
С той ночи я больше никогда не заходил в тот бар. Но иногда, проезжая мимо, я смотрю на то самое место у окна. И знаете, что я думаю? Настоящая машина — не та, что спасает тебя от драк. А та, из-за которой ты готов ввязаться в драку, чтобы защитить ее честь. И моя старая, гранатово-красная «тройка» эту честь имела. В избытке.