Весна 1854 года пришла на побережье Балтики тревожными вестями. С моря, из-за горизонта, где раньше виднелись лишь торговые шхуны, теперь ждали вражеских дымов. Паровой флот Британии и Франции, сильнейший в мире, рыскал у русских берегов, а наш славный, но парусный флот был вынужден отступить под защиту кронштадтских фортов. Протяженность берегов, которые нужно было защитить, исчислялась тысячами верст.
И тогда государство обратилось к последнему резерву — к народу. Царский указ от 2 апреля предписал сформировать Государственное морское ополчение. Призыв был услышан в губерниях, где вода была привычной стихией: в Петербургской, Новгородской, Тверской, Олонецкой. На призывные пункты шли не кадровые солдаты, а бородатые мужики: рыбаки, сплавщики леса, речники — те, чьи руки привыкли не к мушкету, а к веслу и сети. Они были «ратниками», а их ополчение — «подвижным», потому что им предстояло не охранять родную деревню, а пешком пройти пол-империи к далеким берегам, куда позовет нужда.
Их обмундировали в серые армяки из грубого крестьянского сукна, выдали фуражки с латунным крестом «За Веру и Царя». Бороды, в отличие от солдат регулярной армии, брить не велели — так и пошли они в историю под прозвищем, данным им врагом: «бородачи». Вооружили чем могли: две трети ратников получили допотопные кремневые ружья, остальные — топоры да пики. В это же время по всей России собирали деньги на «флотилию для бедных» — малые гребные канонерские лодки. Петербургский купец Василий Громов один построил десять таких суденышек. Всего за три месяца на воду спустили 154 лодки, каждая с двумя пушками и командой из 32 гребцов-ополченцев.
Их война была непохожа на парадные баталии. Это была война в шхерах, среди бесчисленных островков и узких проток Финляндии и Прибалтики. Их деревянные, верткие канонерки, словно комары, налетали из-за скал на грозные железные пароходы союзников и так же быстро скрывались на мелководье, куда большие корабли не могли за ними последовать.
Апофеозом их дерзости стал бой в устье Западной Двины, у Риги, 1 июля 1855 года. К порту приблизилась британская эскадра во главе с могучим 84-пушечным паровым линейным кораблем «Hawke». Казалось, участь города решена. Но из-за песчаных кос и островков реки навстречу исполину вынырнули и устремились в атаку двенадцать крошечных канонерских лодок. Для англичан это зрелище должно было казаться абсурдным — словно стая ласточек бросилась на орла.
Полуторачасовая перестрелка была яростной и смертельной. Одна из русских лодок, прошитая ядрами, пошла ко дну. Но и «Hawke» получил свое: меткий выстрел с ополченческой канонерки угодил линкору в борт у самой ватерлинии. Рисковать дорогой броненосной машиной в столь неравной, позорной для престижа стычке британский капитан не стал. «Hawke» дал задний ход и удалился. Порт был спасён мужеством и дерзостью «бородачей».
Так они и воевали до самого конца — и на Балтике, и на Азовском море, и даже в пекле севастопольских бастионов, где курские ополченцы в жестокой рукопашной с лучшими французскими зуавами отстояли часть Малахова кургана.
В марте 1856 года война, проигранная дипломатами и генералами, закончилась. Ополчение, собравшее под свои зелёные знамёна с девизом «За Веру, Царя и Отечество» более 350 тысяч человек, было распущено. Ратники сложили свои старые ружья, сняли серые армяки и разошлись по родным деревням к сохе и неводу. Их подвиг, в отличие от геройств регулярной армии в Севастополе, быстро затянуло ряской забвения. Они не попали на страницы школьных учебников, их имена не гремят с памятных досок.
Но, возможно, именно в этой незаметности и кроется главная правда о них. Они были плотью от плоти своей земли. И когда этой земле, этим рекам и морям, на которых они жили и трудились, угрожала беда, они встали. Не по уставу, не по приказу, а по зову крови. Они вышли на бой не с новейшими штуцерами, а с тем, что было, и не на грозных фрегатах, а на утлых лодчонках. И сделали всё, что могли. А иногда, как в тот июльский день на Двине, — даже больше. Разве этого мало для памяти?