Тамара Кабанцева заперла дверь своей комнаты на ключ, отгородившись от тихого гудения телевизора в хозяйкиной части квартиры. Комната, бывшая когда-то кладовкой, вмещала только узкую кровать, ветхий стол и вешалку для одежды. На столе, под лампой с треснувшим плафоном, лежали раскрытые учебники по парикмахерскому искусству, тетради с аккуратными конспектами и потрёпанный глянцевый журнал.
На обложке журнала улыбалась женщина в ослепительно белом халате на фоне салона с хромированным блеском оборудования. Этот образ — стерильная чистота, дорогие краски, покорные клиенты — жил в сознании студентки как единственная возможная реальность. Реальность, ради которой стоит терпеть тесную комнатушку, подрабатывать мойщицей посуды в столовой и отказывать себе во всём.
Детство, оставшееся в глухой деревне за двести километров, вспоминалось сплошным туманом: вечно не топленная изба, пустые бутылки под лавкой, пьяные крики отца и беспомощные слёзы матери. Тамара вырвалась из той безнадеги, поступила в райцентре в колледж. Каждый день здесь был битвой за будущее, где не будет места нищенской жизни. Острые и жесткие амбиции, как лезвие ножниц, гнали деревенскую мечтательницу вперёд.
Вечером, разбирая очередную сложную укладку по учебнику, Тамара почувствовала внезапный приступ тошноты. Рука сама потянулась ко лбу. Холодный пот, странная слабость последних дней сложились в тревожную картину. На следующее утро, купив в аптеке у вокзала самый дешёвый тест, Тамара получила безжалостный ответ – две полоски. Мир, выстроенный с таким трудом, закачался и рухнул в одно мгновение. Колледж, диплом, будущий салон, мечта о красивой жизни — всё это отдалялось, превращалось в мираж. Беременность была концом, тупиком, возвращением в нищету, но уже с ребёнком на руках.
Неделю будущая мать провела в состоянии оцепенения, механически посещая пары, не слыша слов преподавателей. Отчаяние, чёрное и бездонное, грозило поглотить полностью. А потом взгляд случайно упал на стену, за которой была соседняя квартира. Вспомнились разговоры на лестничной клетке, обрывки фраз, услышанные от бабы Маши… про соседей, Губановых. Жили Губановы тихо, никому не мешали, да и вообще были неплохими людьми, любили друг друга. Да вот только Господь детей им не дав и это было самой большой трагедией в жизни Татьяны и ее мужа Федора.
Мысль возникла внезапно, отточенная и готовая, будто ждала своего часа. Циничная, ледяная, совершенно бесчеловечная. И оттого — безупречно логичная с точки зрения спасения собственного будущего. Тем более, если все выгорит, удастся еще и заработать прилично. Деньги можно вложить в осуществление своей мечты и тогда… все, что будет происходить дальше, Тамара представляла с самых радужных красках, поэтому не долго думая отправилась к Губановым.
Татьяна Губанова открыла дверь на тихий, но настойчивый стук. Женщина лет сорока, с бледным лицом и усталыми глазами, выглядела удивлённой. Тамара никогда не заходила в гости.
— Можно? — голос девушки прозвучал ровно, без дрожи. — Поговорить нужно. С вами и с Фёдором Ивановичем. Разговор будет долгий и очень серьезный, поэтому предлагаю зайти внутрь вашей квартиры… от лишних ушей подальше.
Татьяна удивилась еще больше, но не говоря ни слова, пропустила девушку в квартиру. В скромной, но уютной гостиной Губановых пахло пирогами. На диване сидел Фёдор, читавший газету. Супруги переглянулись…
Тамара села на краешек стула, выпрямив спину. Руки лежали спокойно на коленях.
— Я знаю, вы много лет мечтаете о ребёнке.
Татьяна замерла,губы задрожали. Фёдор медленно опустил газету.
— С чего ты взяла? — спросил мужчина, и в голосе послышалась настороженность.
— Это неважно. Важно то, что я беременна. Этого ребёнка я не хочу. Не могу себе позволить. Для меня это конец всем планам. Я планировала после родов оставить младенца в роддоме, но подумала, что есть люди, которые будут рады малышу. По-настоящему рады.
В комнате повисла тяжёлая, давящая тишина, было слышно только, как подпрыгивает крышка кастрюли, в которой варился бульон на плите на кухне. Татьяна прикрыла ладонью рот, глаза наполнились слёзами. Фёдор, на лице которого застыло недоумение, поднялся с дивана да так и замер на месте.
— Ты предлагаешь нам… взять твоего ребёнка? — слова давались с трудом.
— Да. Вы получаете дитя. Я получаю шанс продолжить свою жизнь. Ребёнок получает семью, а не казённый дом. Всем лучше.
— Это безумие! — Фёдор ударил кулаком по столу. — Ты понимаешь, о чём говоришь? Это же живой человек, а не вещь!
— Понимаю, — холодно парировала Тамара. — И потому предлагаю вам, а не просто оставляю где попало. Вы — нормальные, адекватные люди. Вы будете любить этого малыша. Я же… я не буду. У меня другие цели.
Татьяна всхлипнула. В её взгляде боролись шок, жалость и… давно запрятанная, тлеющая надежда.
— А как же материнские чувства? — прошептала соседка.
— Их нет. И не будет. Для вас это дар, для меня — помеха. Чистая биология. — Голос Тамары был твёрдым, в нём не звучало ни капли сомнения. — Условия просты. Всё остаётся в тайне. Я рожаю, отдаю вам. Вы оформляете документы как приёмные родители. Мы больше не знаем друг друга. Никогда. Ну…. вы мне, конечно, заплатите немного… так… за… моральный ущерб. Шутка ли, дитя выносить!
Фёдор тяжело дышал, глядя то на бледную, решительную девушку, то на свою жену, в глазах которой читалась безмолвная мольба.
— Нам нужно время, — глухо произнёс мужчина. — Обсудить.
— Конечно. — Тамара поднялась. — Но решайте быстро. Время у меня пока есть, но не бесконечное.
Тамара выпорхнула из квартиры и дверь закрылась. В гостиной Губановых осталась гнетущая тишина, нарушаемая лишь сдавленными рыданиями Татьяны. Фёдор обнял супругу, глядя в пустоту. Перед ними лежало страшное, невероятное решение и мучительная, десятилетняя мечта, которая вдруг обрела такое уродливое, но осязаемое воплощение.
Через два дня, встретив Тамару на лестнице, Татьяна Губанова, не глядя в глаза, кивнула. Кивок был едва заметен, но означал согласие. Сделка, изменившая навсегда три взрослые жизни и жизнь ещё не родившегося человека, была заключена.
Время до родов тянулось мучительно долго, особенно для Татьяны. Она потеряла покой и сон, по несколько раз в день заходила в гости к Тамаре, которая ушла в декрет и теперь не работала. Так что за аренду комнаты, которую Тамара снимала у бабы Маши, теперь оплачивали супруги Губановы.
Татьяна каждый день приносила Тамаре свежие фрукты, горячий обед, покупала витамины и с нетерпением ждала рождения сына. Своего сына! Она уже даже имя придумала малышу. И вот, наступило долгожданное время! Вскоре, на свет должен был появиться малыш.
Роддом районного центра встретил Тамару Кабанцеву ярким светом безжизненных люстр и резким звуком каблуков по кафельному полу. Процедурные будни растянулись на долгие часы ожидания, заполненные тихими стонами из соседних палат и равнодушными лицами дежурных сестёр.
Будущая мать сохраняла ледяное спокойствие, отвечала на вопросы медиков односложно, подписывала бумаги твёрдым размашистым почерком. Мысли работали с чёткостью часового механизма: процедура, сроки, восстановление, возвращение к занятиям. Ощущения внутри растущего тела игнорировались, как помехи, не стоящие внимания.
Роды начались внезапно, глубокой ночью. Схватки, волнами накатывающей боли, заставили впервые за долгие месяцы проявить эмоцию — не страх, а ярость. Ярость от потери контроля, от этой унизительной биологической функции, которая вновь и грубо напоминала о неподвластных рассудку силах. В предродовой палате Тамара стиснула зубы до хруста, глядя в потолок, мысленно повторяя выученные наизусть термины из учебника по колористике. Каждый спазм становился ещё одной ступенью к освобождению.
Когда акушерка положила на живот крошечное, сморщенное существо, заявив: «Мальчик, три килограмма семьсот», Тамара лишь отвела взгляд к окну, где начинал брезжить рассвет. В груди не шевельнулось ничего, кроме острого, почти физического отвращения к этой слабости, к этому писку, к этой новой цепи.
— Заберите, — прозвучал собственный голос, хриплый от напряжения, но абсолютно ровный.
Медсестра, привыкшая к слёзам и умилению, на мгновение замерла, затем бережно завернула младенца в стерильную пелёнку и унесла.
Утром, после нескольких часов тревожного, но глубокого сна, в палату вошла социальный работник — женщина в строгом костюме, с папкой в руках.
— Кабанцева Тамара Викторовна? Готовы подтвердить своё решение документально?
— Готова.
На стол легла официальная форма — заявление об отказе от родительских прав. Ручка с синими чернилами замерла в воздухе на долю секунды. Перед мысленным взором промелькнули вовсе не детские глаза, а обложка глянцевого журнала и яркая, беззаботная жизнь, которая по мнению Тамары скоро настанет. Вспомнила она и своих вечно пьяных, опустошённых родителей в грязной деревенской избе, которых Тамара поклялась забыть навсегда.
Подпись легла на бумагу твёрдо, без дрожи. Социальный работник вздохнула, но ничего не сказала, лишь аккуратно забрала документ.
— В течение трёх дней ребёнок будет передан на попечение государства для дальнейшего устройства в семью, которой Вы передали право на усыновление.
— Я знаю процедуру, — отрезала Тамара, поворачиваясь к стене.
В тот же день, ближе к вечеру, в приёмное отделение роддома вошли двое. Татьяна Губанова, бледная как полотно, держалась за руку мужа так, будто от этого зависело равновесие. Фёдор нёс небольшую дорожную сумку с детскими вещами.
Впереди была еще длительная процедура усыновления, но Губановы согласны были ждать столько, сколько потребуется. Готовы они были и к бессонным ночам, волнениям, отчаянию и долгожданному праву называться родителями.
Так и случилось. Прошло время и, наконец-то, в один из самых счастливых дней для Губановых, сотрудница опеки вынесла в зал тугой свёрток с личиком, прикрытым уголком одеяла, и передала малыша родителям. Татьяна ахнула, и слёзы, наконец, хлынули ручьём, а Фёдор, обняв супругу за плечи, смотрел на мальчика с благоговейным страхом, будто Татьяна держала на руках хрустальную вазу невероятной ценности.
— Спасибо… большое спасибо, — бормотала Татьяна, обращаясь ко всем присутствующим, но в душе слова адресовались той, чьё имя теперь навсегда должно было стереться из памяти - к биологической матери мальчика.
*****
Тамару же, после отказа от сына, выписали из роддома через два дня. Сумка с вещами казалась неестественно лёгкой. На крыльце роддома непутевая мать остановилась, вдыхая холодный воздух полной грудью. Грудь ныла, тело болело, но сознание было кристально чистым и пустым. Оглянувшись на мрачное кирпичное здание, Тамара чётко осознала: связь порвана. Окончательно и бесповоротно.
Деньги, которые она получила от Губановых не пошли по назначению. Сначала она планировала открыть маленькое собственное парикмахерское дело.ю Но как только купюры оказались в руках, передумала. Решила съездить отдохнуть, восстановиться, а потом уж подумать что делать дальше. Пока Татьяна и Федор проходили инстанции и все требуемые процедуры усыновления, Тамара купила путевку в дом отдыха и укатила из города без всяких угрызений совести.
Ей не хотелось почему-то возвращаться в квартиру бабы Маши, не хотелось слышать крик ребенка, видеть счастливых Губановых. Тамара думала о том, что идеально было бы, если бы Татьяна и Федор вместе с ребенком куда-нибудь переехали, но понимала, что это невозможно. Куда же они денутся из собственной квартиры? Плохо же она знала Татьяну и Федора. Как только они стали родителями малыша официально, решение приняли очень быстро.
— Всё решено, — Фёдор раскладывал на кухонном столе папки с документами. — Квартира продаётся. Согласие покупателя уже есть. Машину тоже продадим. Денег накопленных хватит на первое время в Москве, пока устроимся. Москва… Там легко затеряться! Никто и никогда нас не найдет, и не узнает, что сына мы усыновили.
— А как же работа? Твоя служба… — голос Татьяны звучал неуверенно, хотя глаза не отрывались от спящего сына.
— В районной конторе я уже упёрся в потолок, а в столице вариантов больше. Устроимся. Главное — уехать. Здесь… — Фёдор кивнул головой в сторону стены, за которой была комната Тамары. — Здесь слишком много вопросов могут возникнуть. Слишком много любопытных глаз. В Москве мы — никто. И это хорошо.
Татьяна кивнула, подходя к колыбели. Пальцы нежно провели по бархатистой щечке сына.
— Для него тоже. Никто никогда не узнает.
Продажа нажитого за годы скромного имущества прошла стремительно и с потерями. Мебель, книги, даже любимый сервиз Татьяны — всё ушло за бесценок, лишь бы быстрее. В последний вечер, глядя на почти пустые стены, супруги сидели за неубранным столом.
— Страшно, — призналась Татьяна, качая на руках проснувшегося младенца.
— Страшнее было бы остаться, — твёрдо ответил Фёдор. — Каждый день оглядываться, бояться, что дверь откроется и… Или что он, когда вырастет, что-то узнает. Нет. Мы даём ему новую жизнь и себе – тоже.
На следующее утро такси увезло их к вокзалу. Губановы не оглядывались на свой подъезд. Багаж состоял из трёх чемоданов и детской переноски. Их история в райцентре была закрыта. А Тамара в это время возвращалась с курорта в свою каморку. Баба Маша, увидев непутевую девицу, только кивнула с безразличным видом.
— Комната твоя, оплачена до конца месяца. Живи, пока. А решишь и дальше здесь жить, оплата вовремя и никаких гвоздей, — поджала губы пенсионерка и, тяжело вздохнув, ушла в свою половину.
Учебники вновь заняли своё место на столе Тамары, но теперь рядом лежал план: досрочная сдача экзаменов, поиск работы в парикмахерской посолиднее, экономия каждой копейки для переезда в областной центр. Мечта о собственном салоне, слегка поблёкшая за месяцы беременности, вновь загорелась с прежней, яростной силой. Каждый утренний подъём, каждый выученный конспект, каждый отработанный на манекене новый срез — всё это было кирпичиками в стене, которую Тамара возводила между собой и прошлым, в котором не было места ни деревенскому дому, ни больничным стенам роддома, ни тихому писку новорождённого.
Но иногда.. по ночам просыпалась от странного ощущения тяжести в груди. Рука тянулась включить свет, взгляд падал на стопку учебников. И тогда Тамара вставала, заваривала крепкий чай и садилась заниматься до рассвета. Ведь теперь ничто не могло её остановить.
Своей цели Тамара все таки добилась. Диплом колледжа, отпечатанный на плотной бумаге с гербовой печатью, лег в ящик стола. Тамара Кабанцева не стала разглядывать его долго. Этот документ являлся не финалом, а всего лишь пропуском на следующий уровень. Единственной целью теперь стало трудоустройство в лучший салон районного центра. Не в какую-то там скромную парикмахерскую у рынка, а в заведение с зеркальными фасадами, где клиенты оставляли суммы, сопоставимые с её месячной стипендией.
Первые собеседования заканчивались вежливым отказом. Опыта не хватало, портфолио состояло лишь из учебных работ. Тогда Тамара приняла стратегическое решение. Вернулась в салон, который отказал, и попросила место помощницы мастера, мойщицы головы — за любую плату. Руководство, удивлённое такой настойчивостью, согласилось.
Рабочие дни слились в бесконечный марафон. С утра до вечера Тамара стояла у раковины, смывая с чужих волос пену и краску. Пальцы сморщивались от воды, спина ныла, но взгляд внимательно фиксировал каждое движение мастеров: угол среза, накрутку локонов, технику окрашивания. По вечерам, возвращаясь в свою комнату, будущий стилист часами отрабатывала приёмы на учебных манекенах, купленных на последние деньги. Записалась на все возможные платные семинары и мастер-классы, которые проводили приезжие топ-стилисты. Денег катастрофически не хватало. Приходилось экономить на еде, отказываться от новой одежды. Всё вкладывалось в инструменты, профессиональную косметику и образование.
— Зачем тебе эти курсы? — спросила как-то коллега, наблюдая, как Тамара пересчитывает скудные купюры для оплаты очередного семинара. — Работаешь же, клиенты довольны.
— Удовольствие клиентов бывает разным, — парировала Тамара, не отрываясь от расчётов. — Одни довольны, что недорого. Другие — что уникально и безупречно. Я выбираю вторых.
Первый профессиональный конкурс городского уровня стал проверкой на прочность. Волнение сжимало горло, руки чуть дрожали, но годы тренировок взяли верх. Движения у станковой модели становились уверенными, почти автоматическими. Серебряная медаль стала первым реальным трофеем, подтверждающим правильность выбранного пути. После этого руководство салона наконец разрешило принимать собственных клиентов.
Однако быстро выяснилось, что в женском зале царила жёсткая конкуренция и свои, устоявшиеся правила. Клиентки со стажем предпочитали проверенных мастеров. Пробиваться сквозь эту стену можно было годами. И тогда Тамара заметила свободную нишу — мужской зал. Мужские стрижки считались менее престижными, но именно там обслуживалась деловая клиентура, чиновники, директора местных предприятий — те, кто мог платить хорошо и, что важнее, представлял собой интерес с точки зрения будущих связей.
Перевод в мужской зал коллеги восприняли с лёгким снисхождением.
— Это же тупик, Тома. Тебе никогда не раскрыться там как стилисту, — жали плечами мастера женского зала.
— Я раскрываюсь не только как стилист, — уклончиво отвечала Тамара.
Работа с мужчинами требовала иного подхода: меньше разговоров, больше внимания к деталям, безупречная точность, сдержанная рекомендация по уходу. Тамара быстро освоила этот кодекс. Молодая, привлекательная, но не навязчивая, блестяще владеющая техникой, мастерица быстро собрала свою клиентскую базу. Деловые разговоры, которые велись в кресле, невзначай брошенные фразы о контрактах, поездках, возможностях — всё это внимательно фильтровалось и анализировалось.
Личная жизнь превратилась в продолжение карьерной стратегии. Романы завязывались легко: улыбка, взгляд, намёк на интерес. Предприимчивая Томочка легко заводила любовные связи среди предпринимателей, состоятельных гостей города. Эти связи давали не только материальные преимущества, но и чувство контроля, власти, подтверждение собственной значимости. Каждый такой роман заканчивался ровно в тот момент, когда становилось понятно: серьёзных намерений, а тем более предложения о замужестве, не последует.
— Ты используешь людей, — однажды прямо заявил один из таких временных кавалеров, менеджер из областного центра, когда Тамара мягко, но недвусмысленно дала понять, что их отношения исчерпаны.
— Взаимно, — так же прямо ответила Тамара. — Ты использовал меня, а я – тебя. Счёт равный.
Но настоящей целью стал Александр Иванович Рощин. Профессор, заведующий кафедрой в одном из столичных вузов, приехавший в родной городок читать цикл лекций. Пожилой, седовласый, с манерами дореволюционного интеллигента и безупречно сшитым костюмом. В салон его привела рекомендация местного ректората. Тамара, уже успевшая навести справки, приняла этого клиента лично.
Работала втихую, тщательно, почти медитативно. Не кокетничала, но демонстрировала редкую для своих лет эрудицию, ловко поддерживая разговор о новой экспозиции в Эрмитаже, о которой прочла накануне в журнале. Александр Иванович, привыкший к почтительному молчанию парикмахеров, оживился.
— Вы необыкновенно начитанны для мастера своего дела, — заметил профессор, глядя на её отражение в зеркале.
— Хороший мастер должен понимать не только форму головы, но и что внутри неё, — улыбнулась Тамара, встречая его взгляд в зеркале.
Теперь Александр стал заходить в парикмахерскую, где работала Тамара, регулярно. Стрижка у него была идеальной, борода уложена в московском барбершопе, но он каждый раз просил Тамару что-нибудь «подровнять».
Девушки - коллеги Тамары, то и дело хихикали, перешептывались, давно догадавшись по какому поводу московский профессор два раза в неделю приезжает из столицы в небольшой райцентр. А Тамара не реагировала ни на какие смешки да колкости, лишь иногда подмигивая сотрудницам парикмахерской. Ей было не до смеха! Тома ждала…. как опытная обольстительница, она понимала к чему все идет, а заодно видела, что Александр Иванович не из тех, кто будет содержать любовницу. Такие как он, только женятся - сразу и навсегда!
И вот однажды свершилось! Профессор пригласил Томочку в театр на гастрольный спектакль. Тамара, потратив последние сбережения на скромное, но элегантное чёрное платье, произвела фурор. Её молодость, целеустремлённость, умение слушать и тонко льстить оказались таким взрывным коктейлем, против которого у одинокого, уставшего от академических интриг профессора не было иммунитета.
Предложение руки и сердца прозвучало через четыре месяца, во время ужина в лучшем ресторане города. Александр Иванович говорил о тишине кабинета в Москве, о своей пустующей квартире в центре, о том, как не хватает рядом живого, прекрасного, понимающего человека.
— Я не смогу дать тебе бурю страстей, Тамарочка. Но я могу дать стабильность, положение, достойную жизнь. И бесконечную благодарность за то счастье, которое ты мне даришь.
Тамара, положив свою руку на его ладонь, кивнула. В глазах стояли тщательно выверенные слёзы умиления. Бурю страстей она и не искала. Она искала лифт на самый верх и… нашла его.
Свадьба была скромной, по меркам профессорского круга, но для Тамары она казалась пиром богов. Платье от кутюр, машина с водителем, переезд в столичную квартиру с высокими потолками и видом на Москву-реку. Мечты материализовались с головокружительной скоростью. Александр Иванович действительно души не чаял в молодой супруге, осыпал подарками, с гордостью представлял её своим коллегам. Тамара окунулась в новую роль: хозяйка салона, устроительница профессорских чаепитий, студентка престижных курсов по искусству и истории моды. Работа в парикмахерской осталась в прошлом, как страшный сон.
А потом случилось то, что и вовсе… навсегда укрепило позиции мадам Рощиной! Рождение дочери Риты стало логичным продолжением этого благополучного существования. Девочка с первых дней оказалась в центре вселенной, созданной любящим отцом и матерью, видевшей в ребёнке ещё один безупречный аксессуар успешной жизни. Детство Риты прошло среди нянь, гувернанток, лучших игрушек и платьев из Милана. Отец видел в дочери позднее чудо,подарок Господа Бога и баловал её безмерно. Мать воспитывала с холодноватой расчётливостью, прививая амбиции, вкус к дорогим вещам и понимание социальной иерархии.
— Мама, а почему ты никогда не рассказываешь про своё детство? — спросила как-то Рита-подросток, разглядывая старые фотографии в альбоме отца.
— Потому что оно было совершенно обычным, скучным, — гладя дочь по идеально уложенным волосам, ответила Тамара. — А твоё детство — особенное. Ты должна это ценить.
На девятнадцатилетие Риты отец преподнёс ключи от ярко-красного спортивного кабриолета. Девочка визжала от восторга, обнимая отца. Тамара, наблюдая за сценой с балкона, одобрительно улыбалась. Всё шло по плану. Дочь училась на престижном факультете международных отношений, вращалась в кругу «золотой молодёжи», где вечеринки перемежались с серьёзной учёбой.
Жизнь Риты представляла собой тот идеал, к которому когда-то, из своей каморки в райцентре, так отчаянно рвалась сама Тамара Кабанцева. Казалось, круг замкнулся, а Победа окончательна и безоговоротна.
Но однажды случилось несчастье, которое перевернуло всю жизнь семьи Рощиных и… не только. В тот день, Рита возвращалась с вечеринки, которую устроил ее однокурсник на крыше-террасе в одном из дорогих клубов. Гуляли весело и почти до утра, а теперь, разгоряченная весельем и напитками девушка, спешила домой, чтобы выспаться.
Ярко-красный кабриолет, похожий на раскалённый уголёк, вырвался из тесного кольца ночного клуба и помчался по спящему проспекту.
Маргарита смеялась, запрокинув голову, чувствуя, как ветер рвёт наспех собранные в пучок волосы. Рядом, на пассажирском сиденье, ее подруга визжала от восторга и страха, сжимая в руках телефон, который продолжал транслировать громкую музыку. В боковых зеркалах мелькали фары других машин — таких же ярких, таких же быстрых, участников импровизированной ночной гонки, начавшейся ещё на парковке у клуба. Адреналин звенел в крови громче любой музыки, заглушая усталость и лёгкий хмель от пары коктейлей.
— Давай, Рита, обгони этого понтореза на мерсе! — кричала подруга, тыча пальцем в темноту впереди.
Рита прикусила нижнюю губу, сильнее вдавив педаль газа в пол. Мотор взревел, машина рванула вперёд, обгоняя серебристый седан. Скорость сглаживала контуры фонарей, превращая ночной город в размытую акварель. Мигающая жёлтая линия разметки в центре проспекта сливалась в сплошную световую полосу. Где-то в глубине сознания шевелилась мысль, что проспект скоро закончится, перейдя в более узкую улицу с припаркованным транспортом, но мысль эта тонула в сиюминутном азарте, в желании быть первой, самой быстрой, самой бесстрашной.
А затем произошло что-то ужасное… Поворот. Резкий, почти на девяносто градусов. Подруга вскрикнула, вцепившись в ручку двери. Шины взвизгнули, теряя сцепление с асфальтом. И тут, в свете фар, выплыла огромная, неподвижная тень. Припаркованный на обочине грузовик с прицепом. Массивный, тускло-синий, с грязными боками. Расстояние до него исчезло мгновенно.
— Осторожно! — успела выкрикнуть подруга.
Рефлекторное движение — руль резко вправо, тормоз в пол, но было поздно. Послышался душераздирающий звук рвущегося металла и лопающегося стекла. Ярко-красное крыло кабриолета сложилось, как бумажка, о грязный борт грузовика. Подушка безопасности вырвалась из руля, ударив Риту по лицу с глухим шлепком. Мир на мгновение погрузился в тишину, а потом нахлынул рёв сирены подъехавшей «скорой» и взволнованные голоса прохожих.
*****
Белая палата в частной клинике наполнялась ровным утренним светом. Маргарита Рощина открыла глаза, ощущая тупую боль в боку и голове, странный привкус крови и лекарств во рту. Левая рука перебинтована и лежит на груди. Вспоминалось обрывками: яркий свет фонарей, лица медиков, голос отца по телефону — сдавленный, испуганный. Подруга отделалась испугом и парой синяков, её уже отпустили домой. Сама же Рита получила сотрясение мозга, ушиб грудной клетки и глубокие царапины от осколков стекла. Лечение предстояло недолгое, но неприятное.
Дверь палаты тихо приоткрылась. Рита ожидала увидеть отца, мать или очередного врача. Но на пороге стоял незнакомый парень. Лет двадцати шести, в простой тёмной куртке и джинсах, с крупными, будто вырубленными из дерева чертами лица. В руках он держал не цветы и не коробку конфет, а помятый шлем мотоциклиста. Выглядел посетитель крайне неуместно в этом стерильном помещении, словно запчасть от другого механизма, попавшая не в тот узел.
— Здравствуйте, — голос у парня был низким, немного хрипловатым, но спокойным. — Можно войти?
Рита кивнула, не в силах найти слова. Кто это? Журналист? Сотрудник полиции?
— Меня зовут Николай, — представился парень, слегка нервно переминаясь с ноги на ногу. — Я… владелец грузовика, в который Вы врезались.
В сознании Риты всё перевернулось. Владелец грузовика? Значит, этот… этот… он пришёл выяснять отношения? Требовать возмещения ущерба? Начинать скандал? Обычно в её кругу любой инцидент немедленно переводился в плоскость звонков «нужным людям», разговоров с адвокатами и страховыми компаниями. Готовясь к обороне, Рита приподнялась на локте, лицо приняло холодное, отстранённое выражение.
— Что Вам нужно? Если по поводу ремонта — все вопросы к моим родителям и к страховщикам. В крайнем случае, к нашему семейному адвокату.
— Да нет, что Вы, — Николай поспешно махнул рукой, и в этом жесте читалась искренняя растерянность. — Я не за этим. Страховая разберётся. Мне… я хотел узнать, как Вы. Здоровье. Всё-таки такая авария… Я видел, как Вас увозила «скорая». Переживал.
Рита замерла, не понимая. Этот человек, в чей грузовик она врезалась и, вероятно, тоже повредила по своей же глупости, переживал за нее?
— Вы… не вините меня? — невольно вырвалось.
— А за что винить? — Николай искренне удивился, его брови поползли вверх. — Грузовик стоял на обочине, я в нём не был. Правила, конечно, вы нарушили, это да. Скорость, обгон… Но винить — нет. Случилось уже. Главное — что вы живы. Машины железные, их починят или новые купят. А люди…
Он замолчал, смущённо потупив взгляд в свой шлем, будто разглядывая в нём отражение.
— Вы сильно поранились? — спросил Николай, поднимая глаза. Во взгляде не было ни лести, ни подобострастия, ни скрытой злобы. Только чистое, неподдельное участие.
Маргарита, привыкшая к тому, что каждый жест в её окружении имеет двойное дно, каждая улыбка — расчёт, а каждое проявление заботы — инвестиция, была ошарашена. Эта прямолинейность, эта простая человеческая порядочность действовала сильнее любого упрёка.
— Сотрясение, ушибы, — тихо ответила Рита, внезапно ощущая всю нелепость своего положения — избалованной девочки, устроившей аварию в пьяном угаре. — Ничего серьёзного. А Ваш грузовик?
— Кабина целая, фара разбита, — пожал плечами Николай. — Работаю на нём, возил стройматериалы. Постоит в ремонте немного. Дело житейское.
«Дело житейское». Для Риты разбитый кабриолет, подарок отца стоимостью с хорошую квартиру, был трагедией вселенского масштаба. Для этого парня — помятый рабочий инструмент, мелкая неприятность в череде будней.
— Зачем Вы тогда пришли? — снова спросила Рита, всё ещё не веря. — Чтобы убедиться, что я заплачу?
— Я уже сказал, — Николай покачал головой. — Просто узнать. Не по себе как-то было. Вы хоть и… — он запнулся, подбирая слова, — хоть и на дорогой машине, но тоже человек. Могло ведь и хуже закончиться. Рад, что обошлось.
Он постоял ещё мгновение в неловком молчании, затем кивнул.
— Ну, не буду мешать. Выздоравливайте. И… в следующий раз поаккуратнее, ладно? Город — не гоночная трасса.
Парень развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Маргарита Рощина осталась лежать в тишине палаты, уставившись в белый потолок. В ушах ещё стоял рёв двигателя, визг тормозов, но теперь их перекрывал спокойный, хрипловатый голос: «Главное — что вы живы… Дело житейское…».
Этот Николай, простой, как гвоздь, и принципиально честный, оказался полной противоположностью всем, кто окружал Риту: подхалимным поклонникам, циничным друзьям по клубам, даже заботливому, но бесконечно далёкому от реальности отцу. Его визит, лишённый любого расчёта, произвёл эффект разорвавшейся бомбы в налаженном, но вдруг показавшемся удивительно пустым мире «золотой молодёжи».
****
Рита поправилась быстро. Во-первых, молодой организм быстро восстанавливался, во-вторых пострадала она не слишком уж сильно, а в третьих…. были у нее кое-какие дела, так что она очень хотела поскорее попасть домой. И вот настал день выписки, которая в случае с Ритой, напоминала маленький праздник.
Александр Иванович лично помогал дочери сесть в новую, более солидную и безопасную машину, купленную взамен разбитого кабриолета. Тамара, безупречная в своем строгом костюме, распределяла багаж по багажнику, ее лицо выражало лишь облегчение от того, что этот неприятный инцидент остался позади.
Ну а мысли Маргариты витали где-то далеко от родительской заботы. В кармане куртки лежал смятый листок, на котором ее подруга лично написала адрес автосервиса на окраине города, куда, по словам гаишника, отвезли на ремонт помятый синий грузовик. Для Ирки Морозовой не было проблемой «достать» адрес, ведь ее папа был высоким начальником ГАИ.
Через два дня, припарковавшись рядом с длинным зданием из синего профнастила, Рита увидела его.. Николая! Парень стоял под поднятым капотом грузовика, в синей рабочей робе, испачканной машинным маслом. Он был настолько сосредоточен, что не заметил приближения девушки, пока та не кашлянула, специально.
— Здравствуйте, — сказала Рита, чувствуя странную смесь уверенности и робости.
Николай обернулся, вытер руки ветошью. Удивление на его лице быстро сменилось настороженностью.
— Вы? Здравствуйте. Грузовик почти готов, на днях заберу. Страховщики уже связались. Вот и сам приехал посмотреть… лично.
— Я не по поводу грузовика, — поспешно ответила Рита. — Я хотела… сказать спасибо. За тот визит.
— Не за что, — Николай пожал плечами, снова отвернувшись к двигателю. — Просто узнать заехал.
— А ещё я хотела предложить… компенсировать Ваши неудобства. Простой, потеря заработка.
Николай резко выпрямился.Его лицо, обычно спокойное, стало непроницаемым.
— Не надо. Договорились со страховой — они всё покроют. Мне ваших денег не нужно.
— Но я чувствую себя виноватой!
— Значит, впредь правила будете соблюдать, — сухо ответил Николай. — И на этом успокоитесь.
Рита, привыкшая, что её желания исполняются по первому капризу, не сдавалась. Теперь она стала приезжать в гараж автотранспортного предприятия, где работал Николай. Приезжала, будто случайно. То спрашивала совета по поводу своей новой машины, то предлагала купить кофе всем работникам. Николай всякий раз держался подчёркнуто вежливо, но холодно. Он отказывался от кофе, давал короткие, технические ответы и старался не оставаться с ней наедине. Его коллеги уже начали переглядываться и посмеиваться.
Однажды, когда Рита в очередной раз перегородила ему путь к инструментальному ящику, Николай не выдержал.
— Послушайте, Маргарита. Давайте начистоту. Зачем Вы это делаете? Вам скучно? Ищете новых впечатлений? Поиграться с простым парнем?
— Нет! Я просто… Мне интересно с Вами общаться. Вы не такой, как все.
— Именно так все и начинается у вас, богатеньких, — в его голосе впервые прозвучала горечь. — «Ой, он такой… не такой не такой, давай пощекочу нервишки, потрогаю экзотику». А потом надоест и останусь я дураком с разбитым сердцем, а Вы поедете на своём красном кабриолете дальше. Мне с богатыми дамочками не по пути. У нас разная жизнь. Разные миры. Так что, пожалуйста, оставьте меня в покое.
Рита стояла, будто её окатили ледяной водой. Никто в её жизни не говорил с ней так жёстко и прямо. Никто не отталкивал её так решительно. Это не было игрой, не было тактикой. Это была искренняя позиция человека, который ясно видел пропасть между ними и вместо того чтобы обидеться и уехать, Рита почувствовала ещё больший интерес. Желание доказать ему, что он ошибается, что она не такая.
Маргарита перешла к новой тактике. Перестала приезжать в одежде дорогих брендов. Надела простые джинсы и кроссовки. Перестала говорить о деньгах и вечеринках. Начала спрашивать о его работе, о том, как устроен грузовик, почему он выбрал именно эту профессию или, неапример, о том, что давно не была в кино и с удовольствие сходила бы. Сначала Николай отмалчивался, но упрямство Риты, её искреннее, неподдельное любопытство начали медленно пробивать брешь в его обороне. Как-то раз, когда она в сотый раз задала вопрос об устройстве дизельного двигателя, он не выдержал и рассмеялся.
— Да ты просто издеваешься! Никто в здравом уме не будет слушать про форсунки и турбины!
— А мне интересно! — заявила Рита, и в её глазах горел настоящий, не наигранный азарт. — Это же целый мир, о котором я ничего не знала!
— Мир грязи, солярки и вечной усталости, — усмехнулся Николай, но уже без прежней озлобленности.
—Значит, покажешь мне его? Прокатишь на своем грузовике?
Постепенно, очень медленно, Николай оттаял и даже начал соглашаться на чашку кофе в придорожной забегаловке. Разговоры стали длиннее, свободнее. Рита рассказывала об учёбе, о своих путанных мыслях о будущем, о том, как порой задыхается в своём «золотом» мирке. Николай говорил о планах открыть собственный маленький автосервис, о любви к мотоциклам и дальним поездкам. Они обнаружили, что могут смеяться над одними и теми же глупостями в комедийных сериалах, и что оба терпеть не могут оливки в пицце. Между ними вспыхнуло настоящее, простое, лишённое расчёта чувство. Рита впервые в жизни любила и была любима не за статус, не за связи отца, а просто за то, что она есть.
Александр Иванович Рощин первым заметил перемены в дочери. Вечная легкая скука в её глазах сменилась живым блеском. Она стала чаще бывать дома, но не лежала с телефоном, а что-то живо обсуждала, напевала, её смартфон был полон не селфи с вечеринок, а фотографий каких-то моторов и закатов на пустынных трассах. Однажды вечером, за чаем в кабинете, профессор спросил прямо:
— Рита, ты встретила кого-то? Я не видел такого сияния на твоём лице со времён, когда тебе подарили первое кольцо с бриллиантом.
Рита покраснела, но не стала отрицать.
— Да, папа. Его зовут Николай. Он… не из нашего круга. Он водитель грузовика, механик.
— Механик? — Александр Иванович задумчиво покрутил серебряную ложку в чашке. — И что же в нём такого особенного, что моя принцесса летает по дому как майский жук?
— Он честный. Прямой. Он не боится говорить мне правду в глаза. Он знает, чего хочет от жизни, и сам этого добивается. И… он видит меня, а не твою дочь или мамину куклу.
Профессор внимательно посмотрел на дочь. В её словах не было юношеского максимализма, была глубокая, зрелая убеждённость.
— Счастье — штука редкая, Риточка, — тихо сказал он. — И оно редко приходит в той упаковке, которую мы для него заготовили. Если этот молодой человек делает тебя счастливой и относится к тебе с уважением, то у меня к нему претензий быть не может. Привези его как-нибудь, познакомься.
Однако реакция Тамары была диаметрально противоположной. Сначала это были недоуменные вопросы.
— Николай? Кто его родители? Где учился? Какие у него цели в жизни? — настойчиво расспрашивала мать за завтраком.
— Его родители — обычные люди, сам Коля учился в техникуме. А позиция у него — мастер золотые руки в автосервисе, — спокойно отвечала Рита.
— Ты с ума сошла? — голос Тамары зазвучал выше. — Мастер золотые руки? Маргарита, очнись! Ты Рощина! Твоё будущее — это дипломатический корпус, банкиры, наследники! Не какой-то… слесарь!
— Он не слесарь, а автослесарь. И он мне нравится.
— «Нравится»! — Тамара истерично рассмеялась. — В твои годы нравятся красивые глаза и накачанные мышцы! Это проходит! А потом остаёшься у разбитого корыта с мужем-неудачником! Я не позволю тебе загубить свою жизнь! Я не для того всё делала, чтобы моя дочь опустилась на самое дно!
С этого дня в доме Рощиных началась тихая, но ожесточенная война. Тамара устраивала сцены. Приглашала на ужины «подходящих» молодых людей из академических или бизнес-семей. Пыталась дискредитировать Николая в глазах дочери, намекая на его корыстные интересы.
— Подумай сама! Он что, и правда поверил, что принцесса влюбится нищего свинопаса? Он просто видит твои возможности! Видит наш дом, наши связи!
— Мама, он даже не знает, где мы живём! И на мои предложения помочь с ремонтом грузовика отвечает отказом! — парировала Рита.
— Хитрый, значит! Работает на перспективу! Раскрутит тебя на деньги, а потом бросит!
— Он не такой!
Скандалы достигали пика, когда Александр Иванович пытался вмешаться.
— Тамарочка, успокойся. Дай молодым людям шанс. Видишь же, дочь счастлива.
— Счастлива?! — кричала Тамара, её лицо, обычно безупречно контролируемое, искажала гримаса настоящей паники. — Она губит себе жизнь! А ты потакаешь ей! Ты что, хочешь, чтобы твоя дочь мыла полы в какой-то конуре и считала копейки до зарплаты?! Я этого не допущу! Слышишь? Не допущу!
В глазах матери стоял животный, иррациональный ужас. Ужас перед тем самым «дном», из которого когда-то, ценой невероятных усилий и страшной сделки, Тамаре Кабанцевой удалось вырваться. И теперь это «дно», в образе простого рабочего парня, стучалось в дверь её безупречного мира, грозя утащить туда самое дорогое — её дочь. И Тамара готова была сражаться до конца.
Инцидент с разбитой машиной и больницей, который Тамара Рощина надеялась замять как досадную неприятность, обернулся точкой невозврата. Маргарита, всегда немного отстранённая, уклончивая, будто плывущая по течению родительских ожиданий, внезапно обрела твёрдую почву под ногами и этой почвой стал Николай.
Дни Риты теперь подчинялись иному ритму. Учёба в университете оставалась, но вечера и выходные принадлежали не клубам и светским раутам, а небольшой квартире в спальном районе, куда девушка приезжала на метро, в простых джинсах и без малейшего намёка на макияж. Для Тамары, случайно увидевшей дочь в таком виде у подъезда, это стало личным оскорблением.
— Ты что, в театр нищих собралась? — шипела мать, загораживая путь в прихожей. — Или в благотворительную миссию? Посмотри на себя!
— Мне удобно, — спокойно отвечала Рита, переступая порог. — И Николаю нравится.
— Николаю! — голос Тамары срывался на крик. — Ты хотя бы представляешь, что скажут люди? Дочь Рощиных шляется по трущобам!
— Это не трущобы, мама. Это обычный спальный район, где живут обычные люди. И я не шляюсь, я встречаюсь с любимым человеком.
— Любимым! — Тамара закатывала глаза. — Твоим увлечениям два месяца! Он тебе нужен как протест, как способ уколоть меня! Ты вырастешь из этого, как из прыщей, и тебе будет стыдно за каждую минуту, проведённую с этим… этим безродным мастеровым!
Но доводы, угрозы и скандалы разбивались о тихую, непоколебимую уверенность Риты. Девушка просто переставала реагировать. Выслушивала монологи матери молча, а потом брала сумку и уходила. Каждый её уход был для Тамары маленьким поражением, каждое хлопок дверью — свидетельством растущей пропасти.
Александр Иванович, наблюдая за войной в своём доме, пытался выступать миротворцем.
— Тамарочка, нельзя же так давить. Дети имеют право на свой выбор, даже ошибочный.
— Ошибочный? Это катастрофа! — парировала Тамара. — Ты, с твоей вечной интеллигентской терпимостью, не видишь очевидного! Он её опустит на самое дно! Использует, выжмет все соки и бросит! Я не позволю этого!
— Ты проецируешь свой опыт на детей, — осторожно заметил профессор. — Не все люди расчётливы и корыстны.
— Все! — выкрикнула Тамара с такой силой, что сама испугалась. — Все, кто вырос в грязи! Они все мечтают урвать кусок от таких, как мы! И я знаю, о чём говорю!
Эта фраза, сорвавшаяся с языка в порыве ярости, заставила её замолчать. Профессор посмотрел на супругу с лёгким недоумением, но не стал допытываться. А Тамара, отойдя к окну, сжала холодные подоконники до побеления костяшек. Страх был уже не только за дочь. Страх был за своё идеально выстроенное существование, которое могло треснуть от одного неверного шага Риты.
Отчаяние и гнев, копившиеся неделями, перешли в стадию холодного, решительного плана. Если дочь не слушает слов, нужно показать ей реальность. Унизительную, грязную, отталкивающую реальность того мира, в который она так стремится. Тамара решила действовать сама.
Однажды в пятницу, проследив, как Рита на своей машине свернула с главной улицы в сторону окраины, Тамара вызвала такси…
Уважаемые читатели, на канале проводится конкурс. Оставьте лайк и комментарий к прочитанному рассказу и станьте участником конкурса. Оглашение результатов конкурса в конце каждой недели. Приз - бесплатная подписка на Премиум-рассказы на месяц.
Победители конкурса.
«Секретики» канала.
Самые лучшие и обсуждаемые рассказы.