Смотреть фильм онлайн
А—типичная ангелология: travelling серафима/zoom сатаны.
t r a c t a t u s
леммы/глоссы
1. Бог и дiавол мыслят/говорят порознь: Создатель — именует вещи; враг — судит о вещах превратно.
И в самом деле, философу, вознамерившемуся понять оба дискурса, божественный и инфернальный, следует отказаться от безнадёжной затеи и выйти сухим из воды, или обратить глаза зрачками внутрь. Зачем? «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей» ¹.
И, поскольку я буду называть тварь «вещдоком», уличающим Творца в акте творения, мне не уйти от роли дознавателя, выбивающего показания. Я намерен исследовать себя как потерпевшего от зачатия, вынашивания и изгнания. И хочу стразу оговориться: мой трактат — тяжба, правда с одной оговоркой: вручение иска ответчику не представляется возможным, — Ничто́ в бегах. Да и судью не выманить и калачом из совещательной комнаты. По этой причине моё заявление некому принять или отклонить. И тот факт, что термины «пропозиция» и «пресуппозиция» фигурируют в трактате наряду с «богом» и «дьяволом», ещё не повод трубить о победе секуляризма. Я хочу показать, как наука использует «внутренний опыт», включая религиозные практики, как засадный полк, который придерживался для вылазки в стан врага: непродуманного, непрочувствованного, непрожитого.
Наука там, где парадигмы верифицируемы и фальсифицируемы. И поскольку религиозный опыт описан, то феномен откровения должно исследовать как факт, а не табуировать как плод фантазии или аберрацию. Данный трактат — инструмент научного (объективного) описания феноменов и ноуменов. Но без обиняков относится и к жанру богословской литературы, с той лишь оговоркой, что автор не «окормляет» заблудших.
1.1 Если на вопрос: «что есть бытие и ничто?» ум молчит, спроси об этом у интеллектуальной, эйдетической и мистической интуиции.
1.2 Прежде, чем элиминировать из ума как недо-понятие (Декарт) непредставимое/невыразимое, зададимся вопросом: кто тот, кто судит, что «есть», а чего «нет»?
«Нельзя ни высказать, ни мыслить “не есть”» (В 8. 8—9 DK). Выдвинув этот запрет мыслить не-сущее как сущее, Парменид сколотил прокрустову кушетку, на которую рациональность вот уже две с половиной тысячи лет укладывает дискурсы, отстаивающие права Ничто́ на суверенность. Трактат — попытка интуиции выпростаться из-под ремней, которыми рассудок приторочил к ложу религиозную проблематику, а нож нетерпимости занёс над головами несогласных. Трактат вопиет о милости к дискурсу, который, быть может, недостаточно строг, но и не похлопывает традицию по плечу. Какие цели я преследую?
Во-первых: поставить вопрос о причинах парадигматической инфляции. Во-вторых, дать феноменологическое/дескриптивное описание кино-метафоры как способа философствования в условиях дискурс-стресса и коллапса речевой функции.
Я буду говорить об ангелах, но намерен обсудить и доказательства бытия Бога, как, впрочем, и контраргументы. Вера вне логики. И, тем не менее, полезно исследовать виртуальный конструкт, с помощью которого рациональность подставляет плечо интуитивному познанию, а наитие снабжает разум инструментом уяснения прежде неуяснённого в виде не-конвенциональных речевых импликатур (non-conventional implicatures).
1.3 Бог являет Себя в Именах, чтобы те, кто боговидение/богообщение понимают рассудочно, терпели фиаско.
На этом допущении я строю гипотезу перманентного явления Богом своих имён. Я уверен, что в XX веке Создатель вложил в кинематограф проповедь благочестия, как в средние века — в иконопись. Предвосхищая тему, не могу не упомянуть статью «Сталкер» как икона» Северина Кусьмерчика, где критик, говоря об Андрее Тарковском и его круге, предвосхитил мистическое богословие кино, о котором, собственно, и пойдёт речь ².
1.4 Бог иудеев, Бог философов, Бог часовщик — череда метафор. Возможно, пришло время Бога-Кинематографиста, — во всяком случае, если есть троп, способный влить свежую кровь в метафизику, грех им не воспользоваться.
Но прежде, чем говорить о священном и профанном, божественном и инфернальном, уясним, что не-сущее не явлено реально (как вещь) или идеально (как предмет), оно присутствует/отсутствуя, — как ноумен без феномена. И о том, что невыразимое топчется за кулисой, ум лишь догадывается. А поскольку предмет науки — достоверное, а то, чего нет, не-верифицируемо/не-фальсифицируемо, то объектом исследования я делаю воображение, но не как функцию психики, а как результат со-бытия встречи ума и умопостигаемого.
Я наделяю метод аутодескрипции презумпцией истинности. Поэтому в трактате так много самоописаний. Я черпаю в них материал, который нельзя элиминировать из опыта, не изъяв сам субъект. Я допускаю, что существует идеальный конструкт (воображаемое), который налаживает двухсторонний диалог между чувственностью и умом. А, взяв в качестве предмета мышление, которое не обзавелось субстанцией и субстратом, я намеренно со-полагаю религиозный и киноведческий дискурсы, поскольку их роднит бытие в грёзе.
Воображение и воображаемое я не увязываю в причинно-следственную связь как часть и целое. Воображаемое — и в локусе откровения, если речь о промысле, и в качестве инсайта, если речь о науке, и в форме безумия, если субъектность изъята из ума, а психическое «дано» себе в спонтанной и хаотической череде флуктуаций, — так вот, воображаемое наделено энтелехией и гипостазирует своё бытие. Значит ли это, что автор солипсист? Ни в коем случае. Я лишь исследую условия, при которых бытие-ум-небытие встречаются как деятели, наделённые воображением.
В детстве я атаковал кинотеатры. А, просочившись в зал, когда публика валила на улицу, щурясь от слепящего солнечного света, таился в портьерах. Дождавшись, когда погаснет свет, а билетёр уйдёт, я усаживался на первом ряду. Когда плёнка рвалась, зрители стучали ногами, свистели и орали: «сапожник!», а я залеплял уши ладонями и соединял по памяти лоскуты сюжета. Со временем я понял, что рассказ (как набивную нить Пенелопы) вытаскивает луч проектора. И образы, отразившись от экрана, попадали в мой ум. Здесь был свой кинозал. Здесь узрение (бобина, куда легче той, что со скрежетом вращал лентопротяжный механизм) устраивало кинопоказ, который не прерывался и тогда, когда я плёлся домой, сожалея о финальных титрах.
1.41 Верно, что в свете, бьющем из кинопроектора, обитают светлые духи, что сеанс — литургия, а публика — соборяне.
И если в отрочестве на вопрос: «существует ли Бог?» я без запинки отвечал: «нет». То, повзрослев, изгваздавшись о бытие и Ничто́, я понял, что на вопрос этот нельзя отвечать «без запинки», что знание и вера — разные способы бытия при истине. О Боге следует молчать, поскольку молчание кротко. Да и вопрос о существовании Бога нелеп. Ведь достоверный ответ предполагал бы, как минимум, верификацию (проверку доводов опытом). Но это едва ли вероятно.
1.5 Бога нельзя уложить на прокрустово ложе опыта, теории или интуитивного познания. Бог ноумен без феноменов. И тот, кто уверовал в Промыслителя, стал аргументом в Его пользу. Часто — единственным.
Таким образом, вера, молитва, откровение, равно как и жития святых, составляют скудный арсенал доказывания. И в самом деле, опыт богопознания отличается от научного (рационально-практического) исследования истины. В первом случае верующий — и объект полевых исследований и их субъект. Учёный же дистанцируется от явления, вынося за скобки существование, как аберрацию, искажающую объективный факт. Мистик практикует боговидение/богообщение, учёный опирается на опыт, исходя из гипотезы, теории, парадигмы, которую академики, скрепя сердце, нарекают конвенцией, разделяемой большинством.
Уже в юности я отверг попытки Ансельма и Аквината доказывать реальность Бога доводами рассудка. И тут же привёл «свои», стыдливо назвав их «слабыми». Я создал богословие, где Рай — плёночное кино, а ангелы — Люмьер и Мельес, Жан Виго и Трюффо, Бергман и Куросава, Параджанов и Тарковский… Разве, думая о Боге, мы не говорим: ты наш «священный ужас», или — «кулак, наминающий нам бока»? Мы кутаем наготу в рубище из символов и тотемов, флагеллируем тела и души, чтобы, услышав, как трещит по швам наша гордыня, Господь заглянул на огонёк. Но визит откладывается. Бога в равной степени смешат и апофатики и катафатики. Зная это, я философствую с куском стейка на тарелке и богословствую на голодный желудок. Пережёвывание ритмизирует ход размышлений, в то время как чувство голода бодрит душу. И, забившись, как моллюск в перламутровую раковину, из которой его вот-вот извлечёт кривой нож ныряльщика, я вновь перечитываю Фому Аквинского. Что-то подсказывает мне, что «доказательства» бытия Бога не более чем спекуляции, обосновывающие «истинность тезиса» причиной, выводимой из её же следствия. Но заклеймить этот абсурд я не решаюсь. И сам доказываю то, что некогда считал происками лукавого. Но прежде, чем излагать своё «карманное богословие», перечислю аргументы Ансельма/Аквината:
Космологический аргумент. У Вселенной было начало, следовательно, у нее должна быть и причина. И самая первая, приходящая на ум — Бог;
Телеологический аргумент. Порядок, гармония и признаки цели во всём сущем (целеполагание) доказывают наличие разумной причины такого устремления — Бога;
Моральный аргумент. Совесть, как императив, не от мира сего, следовательно, существует Бог — источник правды и нравственности;
Онтологический аргумент. Думая о самом совершенном существе, самим актом мышления мы удостоверяем Его существование, а, следовательно, Бог есть — поскольку мы Его мыслим;
Этот аргумент настолько сложен, что нельзя не дать разъяснений, которые, как выясняется, ничего не разъясняют. И, тем не менее…
Онтологический аргумент (продолжение). Бог — то, более чего нельзя помыслить. Но так как существующее в действительности куда выше по рангу существующего только в понятии, а Бог, как совершеннейшее Существо, включает в Себя и сущее, и мышление о сущем, то Бог существует.
Другими словами, Бог — неразрывное единство мыслящего и мыслимого. Есть мнение, что Кант «преодолел» антологическое доказательство в сфере чистого (теоретического разума), — из понятия Бога, понятия об [А], нельзя вывести существование Бога, существование [А], поскольку из этих понятий «выводимы» лишь предикаты, содержащиеся в этих понятиях, но не кванторы и не сами эти понятия. Однако, говоря о практическом разуме (нравственной свободе), философ пришёл к обоснованию безусловного принципа морали или категорического императива (от лат. imperativus — повелительный), рассматривая его как долженствование, внутреннее разумное принуждение к нравственным поступкам, что составляет объём понятия долг, и, по сути, обосновывает существование Бога как «вещи в себе».
Мои «доказательства» в пользу бытия Бога—Кинематографиста, будучи «слабыми» аргументами, не безупречны с позиции силлогистики. И всё же, я приведу их, скорее в назидание своевольникам, видящих как низко я пал, нежели в помощь христианам:
Слабое логическое. Если фильм лежит на полке, значит, есть и режиссёр, снявший его, и автор, написавший сценарий (даже если этот автор — режиссёр). Нет фильмов без режиссёра и автора, следовательно, Автор существует;
Слабое эстетическое. Если созданы шедевры: «Аталанта» Жана Виго, «Андрей Рублёв» Андрея Тарковского, «Под стук трамвайных колёс» Акиры Куросавы, то существует и Бог, поскольку всё совершенное — не от мира сего;
И в самом деле, вначале историю, рождённую в Божественном Уме, экранизируют ангелы. А, устроив премьеру в небесном кинотеатре, передают права на фильм режиссёру, и тот уже снимает сиквел (англ. Sequel, от лат. sequella «продолжение; приложение»), чтобы демонстрировать киноманам на закрытых сеансах.
Но шутки в сторону. Не уяснив, что такое мышление, не подступиться к онтологическому доказательству, давно переросшему узкие рамки теологии. К «онтологическому аргументу» прибегают, когда не понятно как верифицировать и фальсифицировать непредставимое/невыразимое.
А, исчислив предикаты того, чего не было, нет и никогда не будет, установив априорные пределы рассудка, т.е. усадив своевольника на шесток, с которого ему и носа нельзя казать, я пришёл к неутешительному итогу. Я пришёл к выводу, что моя мысль вовсе не моя мысль, что мной, посредством меня и во мне мыслит НИЧТО́. Выходит, мысли бесхозны и своевольны.
«Слабое» онтологическое.
Однако Библия указывает на источник мыслей, которые принадлежат: 1) падшим духам, отсюда и предостережение: «Берегись, чтобы не вошла в сердце твое беззаконная мысль» (Втор. глава15, стих 9); 2) Господу и его ангелами, при этом смертные не «знают мыслей Господних и не разумеют совета Его, что Он собрал их как снопы на гумно» (Лк. 1:17).
Но как мысль крепится к человеку? Никто не даёт ответа. Задавшись вопросом: где премудрость обретается? и где место разума? праведный Иов с печалью констатирует: «Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых» (Иов.28:11-13). Святитель Григорий Нисский отказывает человеку в уме, который «не привязан к какой-либо части тела, но равно прикосновенен ко всему телу, сообразно с природою произведя движение в подлежащем его действию члене» ³. Но если ум вынесен за пределы тела, не логично ли, полагают экзегеты, искать вне тварного и нетварную мысль.
В Слове 21-м, посвященном св. Афанасию Александрийскому, святитель Григорий Богослов прямо указывает на «место», которое приличествует уму: «Ибо что солнце для существ чувственных, то Бог — для умственных; оно освещает мир видимый, а Он — невидимый; оно делает телесные взоры солнцевидными, а Он умственные природы — боговидными. И как солнце, давая возможность видящему видеть, а видимому быть видимым, само несравненно прекраснее видимого, так и Бог, сделавший, чтобы существа мыслящие мыслили, а мыслимые были осмысливаемы, Сам есть вершина всего мысленного» ⁴.
Моё отступление затянулось. Но, поскольку я назвал свой онтологический аргумент «слабым», предпошлю ещё пару слов.
1.51 Верно, что Бог ноумен без феномена. Бог гипостазирован, но в-Себе и для-Себя.
И в самом деле, Бога не залучить в сети перцепции/апперцепции. При этом Бог экстраполирует Себя в вечность, в безначалье, и лишь изредка умаляется до усечённого бытия-вот. А, выделив из Себя «человеческое, слишком человеческое», Отец преисполняется Милости, поскольку через распятие, смерть и воскресение из мёртвых Спасителя (самой низшей точки божественного нисхождения), — входит в грех, чтобы убелить его СВЕТОМ слова Господня.
«Царство божие внутри вас есть», — говорит Христос (Лк. 17:21). Впервые прочитав фразу в отрочестве, помню, как я был огорошен, как потерял аппетит и сон. Если, думал я в какой-то горячке, в полузабытьи, в хороших мыслях квартируют ангелы, то воображение отдано на откуп бесам… Так я размышлял, будучи школьником, в котором пубертат хозяйничал как домушник в ограбленной им квартире.
А, лет двадцать спустя, я наткнулся на одну VHS-запись. На видео насельник Псково-Печерского монастыря архимандрит Иоанн (Крестьянкин) совершал прогулку в обществе молодого монаха. Обычный, казалось бы, поход за хлебом, который изо дня в день проделывают миллиарды человек, отец Иоанн превратил в Великое славословие (греч. Ἡ μεγάλη δοξολογία). Свой путь он начал с евангельского стиха «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение» (Лк. 2:14). Идут. Но, не проходит и десяти секунд, как Старец придерживает бойкого спутника, чтобы прочитать духовный стих, или пропеть Тропарь. Иногда отец Иоанн останавливается намеренно, чтобы виновато и с надеждой упросить монаха подсказать, выпавший из памяти фрагмент. А, получив молитвенную поддержку, с новыми силами продолжал служить Богу… В миропонимании архимандрита, основанном на искреннем исповедании Православия, не было места пустотам, лакунам, которые, как полагал старец, тут же заполняют падшие духи. Как стойко охранял пастырь подступы к своей душе, обходя внутренним каждением сокровищницы духа, которые он копил, чтобы щедрой рукой дарителя раздавать тем, кто убог, слаб телом и душой, кого бес попутал.
Вспоминая VHS-запись об этом «не святом святом», как назвал отца Иоанна (Крестьянкина) митрополит Тихон (Шевкунов), я пришёл к выводу, что воображение и грех нельзя увязывать, что фантазии могут быть полезны и богоугодны. Но как я ошибался. И, сняв фильм о детских годах Гитлера в австрийском Линце, я впал в прелесть, из которой выбрался, потрёпанным и обессиленным, лишь двадцать лет спустя. Об этом, собственно, я и рассказал в повести «Люцифериада».
1.52 Верно, что онтологический аргумент — кинематографичен до мозга костей.
И в самом деле, где увидеть Бога нос к носу как не на съёмочной площадке! Горстка энтузиастов, сгрудилась у камеры, обставленной световыми приборами: художник декорирует пейзаж, режиссёр разводит мизансцену с актёрами, оператор репетирует с объективом, переводя фокус то с одного артиста, то на другого. Но есть и незримый Сценарист, — тот, кто «топчется» где-то у камеры, отбрасывая тень «присутствия» в кадр. Что же такое кино, как не метафизика СВЕТА! В кадре (психология) — то, что ограничено кадровым окном, рамкой познания. За кадром (онтология) — то, что Кант назовёт «вещью для себя», о присутствии коей мы догадываемся по «тени», отброшенной в кадр. Бог есть Свет. Препятствуют же Свету — тварь и грех, загораживающие Господа, становящиеся источником тьмы. Свет и тень образуют «свето-тень», — то, что Хайдеггер назовёт Dasein или бытие-вот. Всё, что я перечислил: и Мiр, который режиссёр помещает перед камерой, что запечатлено, и Свет Фаворский, бомбардирующий атомы серебра на ландрине плёнки, — всё это доказывает неверифицируемое: Аз есмь!
Следовательно, мысль, как боговдохновенная тварь, доказывает незримое присутствие Отца Небесного в акте мышления. В акте этом идеям дышится легко, и слезу, выкатившуюся на зардевшуюся щёку, здесь утрёт белоснежное крыло ангела.
Так каков же мой онтологический аргумент? Вот запись, которую я набил на клавиатуре ноутбука. И, признаюсь, мало, что понял из того, что набил. Так бывает, когда ты извлекаешь из себя породу, не зная, сколько в ней сланца, а сколько руды.
1.53 «Слабое» онтологическое (вариант 1). Так как существующее в действительности выше по рангу существующего в понятии, а Бог, как совершенство, включает в Себя, как сущее, так и мышление о сущем, то Бог существует.
Сложно. Неудобоваримо. А что, если всё изложить киноязыком? Тогда получим онтологическое доказательство, основанное на казусе, а не на силлогистике Аристотеля.
1.531 «Слабое» онтологическое (вариант 2). Поскольку кинокамера запечатлевает то, что «дано» неопровержимо и очевидно, и не видит «тени» Господней, отброшенной в кадр Тем, кто незримо топчется за спинами актёров, а Бог, как Всевидящее Око, отбрасывает на сетчатку, как съёмочную группу, режиссёра, так и образ тени, с помощью которой постановщик намеревался залучить незримое/непредставимое, то Бог существует.
Другими словами, Бог существует потому, что и мыслимое (мир) и мышление о мире (интеллигибельное) пребывают обоюдно в Совершенном Уме. Но ум есть и у человека. Почему же человек не Бог? Человеку, чтобы стать Богом, предстоит обзавестись Умом иного порядка. Умом, который мыслит и мир, и человека в мире, и причину того и другого. Такой Ум/Нус принадлежит Абсолютному субъекту. Но длить эти, вложенные один в другой акты, Богу скучно. И, чтобы избежать «дурной бесконечности», Господь делает предметом Воли не одни лишь акты, но и полагание, т.е. creatio ex nihilo.
«Слабое» лингвистическое (вне-дискурсивное). Верно, что, воздерживаясь от слов, мы приближаемся к СЛОВУ.
И в самом деле, «высшее не выразить предложениями», — Л.Витгенштейн («Трактат», 6.42). И чем строже воздержание от хулы и похвалы, тем ближе Господь. Думая о Боге с позиции откровения, трудно не поймать себя на мысли, что опыт самочувствия, самосозерцания зыбок, недостоверен, а в аспекте религиозной прагматики, онтологии, лингвистики, психологии, феноменологии — неудобоварим.
Прежде, чем сказать что-то о Творце, — о свидетельстве речь не идёт, — нужно: а) знать грамматику, лексику, коммуникативные стратегии и когнитивные стили, которыми приемлемо изъясняться о Чинах; при этом речь не должна быть калькой с традиции вопрошания, заискивания или юродства, которыми тварь, желая подстелить соломку, снабжает тексты булл, бреве, моту проприо, энциклик, апостольских писем (epistolae apostolicae), синодальных обращений; б) стать малым Логосом, удалив из себя всё аполлоническое и дионисийское; в) иметь опыт умной молитвы, умного делания, нестяжательства, виде́ний, которые, однако, следует поставить под суровый контроль духовника, дабы избежать прелести, соблазна, искушения, грехопадения. И это только «скорая помощь» для мысли, затеявшей опасное предприятие.
«Слабое» когнитивное. Ели в мире есть предел, то есть и Бог, поскольку то, что не знает границ — «дурная бесконечность», а дурное несовершенно. Поэтому самоограничение (при наличии свободы быть беспредельным) признак Наивысшего Ума. Такой Ум, будучи Совершенством, принадлежит Богу. Следовательно, Бог Есть!
И в самом деле, Бог создал классический мир, бес — многомирие. Бог самоограничился лучшим из миров, дiавол, не способный к дисциплине ума, искушает человека бесконечностью, вариативностью, избыточностью, беспределом. Добавлю — парадоксами. Вот один из них: «Бога нет. Бог настолько свободен, что Его нет. Он не привязан даже к обязательному бытию» (В.В.Бибихин) ⁵.
В этом афоризме Владимир Вениаминович демонстрирует недюжинный ум. Здесь бес мыслит вскладчину с человеком. Оба ходят по тонкому льду. На первый взгляд аргумент В.В.Бибихина остроумен, парадоксален и этим заслуживает уважение. Но только на первый взгляд заслуживает. Ведь Бог сотворил бытие, не будучи причастен ни сущему, ни не-сущему. В этом смысле мысль и Бог — одно. И если Бог создал тварь, то зачал её прежде в Уме, и уже потом посредством детородного СЛОВА. Господь обременён обязательством — быть вольноотпущенником Себя. И, уж если пускаться во все тяжкие, то следует довести до абсурда идею свободы, которая сбила с толку даже такого проницательного философа как Николай Бердяев. Возьму грех на душу и скажу: Господь настолько свободен, что готов стать рабом, прикорнувшим после шестоднева, и — патрицием, тычущим в бездельника стимулом (лат. Stimulus, букв. заостренная палка).
Бог и Бытие, и Ничто́, и обоюдное, но ему люб и мрак Господень, где Отец укрывается от назойливых просителей, ведь сказано же: «И стоял народ вдали, а Моисей вступил во мрак, где Бог» (Исх. 20, 21). К тому же в формулу В.В.Бибихина вкралась логическая ошибка: быть свободным — пребывать в существе свободы, т.е. одариваться существенным, что есть чтойность, и — пребывать в самоё само СВОБОДЫ, как её истинном смысле, т.е. пребывать в понятии свободы, которое ещё не согнулось под тяжестью онтологических обязательств. Свобода как понятие себя, есть пресуппозиция, в которой ещё не детерминирован её, идеи абсолютной свободы, индетерминизм… Всё это В.В.Бибихин знает, но утаивает.
Итак, свои аргументы я назвал «слабыми». И буду придерживаться этого определения. Правда, возразят: зачем ты, — не иерей, не монашествующий, — посмел окормлять? Но я не окормляю. Боже упаси! Я лишь развиваю метафору СВЕТА, бьющего из кинопроектора, в котором Бог являет Себя миру, как в Средние века Он являл Себя в византийской и русской иконе. Допустим, скажут. Но не является ли твоя блажь родом прелести?
Вопрос резонный… Но прежде следует ответить: действительно ли миром правит случай, — молочный брат детерминизма/индетерминизма, а Бог уволен без выходного пособия? Уволен тварью, к которой прикипел всем сердцем настолько, что послал сына Своего Единородного, чтобы взял крест мира и был распят?
1.6 Почему Бог не ставит человеческую мысль в угол, не снимает отцовский ремень, когда своевольница таскает из школы двойки, заводит сомнительные знакомства?
Мой ответ: Господь долготерпит, т.е. знает и молчит. Но, если Бог Всезнающ, т.е. осведомлён о греховоднице-мысли, может ли человек считаться вольноотпущенником, а Создатель — Всеблагим? Разве, спросят, всеведение не связывает по рукам и ногам, вынуждая Отца совать нос в дела дочери, собирать сплетни, рыться в её белье? Грош цена человеческой свободе при таком полицейском надзоре, где прослушивают телефоны, ставят жучки, наводят справки. Как Бог решает эту дилемму? Он закрывает глаза и залепляет уши — пусть человек наломает дров. Это его прерогатива. Его свобода само-полагания. Так Бог вежливо откланивается, чтобы позволить человеку поступать по совести.
Вероятно, Бог устраняется, чтобы свобода воли не превратилась в фикцию, но прежде «вольная», как право выбора альтернатив, должна дорасти до сознания свободы, что для твари равнозначно шагу к теозису (к «обожению»). Но, возможно, геном свободы намеренно не редактируется Создателем, для которого существенен только Его абсолютный ГЕНОМ?
1.7 Своеволие Бытия и Ничто́, хватающих с обеденного стола Создателя крошки, чтобы сунуть в рот, Бог пестует.
И в самом деле, Творцу нужен «крот», чтобы находил изъяны в творении. Бог инспектирует своё внутреннее полагание. Бог работает с отчётами, принимает к сведению «служебные записки» о состоянии дел.
1.8 Бог вовлекает в Промысел тех, о ком печётся.
Но чувство свободы не может удовлетворять. Богу подавай индетерминизм в структуре детерминизма и детерминизм в структуре индетерминизма. Богу люба инверсия и конверсия. Бог пресыщен акциденциями и креациями.