Иногда конец всего наступает не с криками, хлопаньем дверей или находкой чужой помады в бардачке. Он приходит тихо. Сидит возле тебя в трикотажном кардигане. И ест детское пюре с котлетой.
«Папа умеет свистеть, как паровоз!» — сын выпалил, увлечённо ковыряя вилкой в тарелке. Его глаза блестели от восторга перед отцовским талантом. Я улыбнулась,кивая мужу через стол: «Да? Научился?» «У-у-у-у!— закатил глаза и скривил губы сын, пытаясь воспроизвести. — Он вчера так свистел, когда тётя Лена его щекотала!»
Мир замер.. Ложка в моей руке дрогнула, стукнув о фарфор с нежным, звенящим звуком.
«Какая…тётя Лена?» — спросила я, и мой голос прозвучал чужо, слишком высоко. Муж поднял на меня глаза.Быстрый, как укол иглой, взгляд. В нём не было страха. Было… предупреждение. Не надо, — сказал этот взгляд. Не сейчас, не при нём. Но сын,не поднимая глаз от тарелки, уже погруженный в свой мир, где все логично и просто, продолжил: «Ну,которая живёт с рыжим котом. Пушистым. Я его гладил. У неё есть мои тапочки, мам. Светящиеся. Те, которые потерялись». Мир, наша кухня, запах котлет — всё сузилось до одной точки. До пары дешёвых, светящихся в темноте тапочек в виде динозавров, которые мы искали по всей квартире месяц назад. Я тогда ругала его за неаккуратность. Он плакал, клялся, что не брал их в сад. А они… они просто переехали. В другую квартиру. К другой женщине. К тёте Лене с рыжим котом.
«Ты…спал там?» — слышу я свой голос, будто со стороны. «Угу.На диване. Под синим одеялом, с китами. Оно колется немного. А в ванной у них два зубных стаканчика, мам. Как у нас. Только с мультяшками». Два зубных стаканчика. Эта бытовая деталь,такая незначительная и такая чудовищная в своей нормальности, добила меня окончательно. Это не было страстью, мимолётным увлечением. Это был быт. Альтернативный быт. Со своим набором тапочек, котом, одеялом и… моим сыном. Мой сын был частью этого быта. Он спал на том диване. Видел эти стаканчики. И для него это не было трагедией или тайной. Это была просто ещё одна реальность. Как поход в сад или к бабушке. Я посмотрела на мужа.Он больше не ел. Он смотрел в свою тарелку, и его челюсть была напряжена. Он ждал. Ждал бури, истерики, вопросов. Но я не могла издать ни звука.Тишина за столом стала густой, тягучей, наполненной образами: синее колючее одеяло, рыжий кот, светящиеся в темноте глазки динозавра под чужой кроватью. И этот свист. Этот дурацкий, паровозный свист, который теперь звучал в моей голове гудком катастрофы. «Я наелся. Можно мультики?» — нарушил молчание сын. «Иди»,— тихо сказал муж. Мальчик соскользнул со стула и умчался в комнату.Щёлкнул телевизор. Зазвучала весёлая заставка. Мы остались одни.Звук из гостиной заполнял пустоту, делая её ещё более невыносимой.
«Это…Лена с работы?» — спросила я , и голос мой был хриплым от сдерживаемых слёз. Он кивнул,не глядя. «Да».
«Давно?»
«Полтора года».
Полтора года.Шесть кварталов. Четыре сезона. Два наших общих отпуска. И бесчисленное количество ужинов, как этот, где он сидел и спрашивал, как мой день. «И ты…брал его туда?» — это было самое больное. используя нашего сына как прикрытия, как части декора для их игры в семью. «Он просился…Ему скучно было одному с няней, когда ты на своих тренингах. А Лена… она добрая. Умеет с детьми». «У неёесть его тапочки!» — вырвалось у меня шёпотом, но с силой крика. — «Ты создал ему там второй дом! Со своими тапочками!»
«Это не второй дом,—начиная защищаться. — Это просто… место, где он иногда бывает. Не придавай такого значения деталям». «Детали» — подумала я. Для него это детали. Для меня — фундамент, на котором рухнуло всё. Доверие. Уверенность в завтрашнем дне. Вера в то, что я знаю своего мужа и жизнь, которую мы строим. Я встала,отнесла тарелки к раковине. Смотрела, как вода смывает остатки нашей обычной, только что разрушенной жизни, в сток. «Что будем делать?»— спросил он сзади. Я обернулась.Смотрела на его знакомое, любимое лицо, в котором теперь виделся чужой, параллельный мир с синим одеялом и рыжим котом.
«Я не знаю,— честно сказала я. — Но теперь, когда я это знаю, я не могу делать вид, что ничего не было. всегда, когда ты засвистишь, я буду слышать этот паровоз. И видеть те самые два стаканчика».
Он ничего не ответил.Он просто сидел за столом, в центре круга света от люстры, одинокий и пойманный. Не детской болтливостью, а той самой страшной, неоспоримой искренностью, которая важнее любых взрослых оправданий. Прошло три месяца.Сын иногда ещё спрашивает: «А когда мы поедем к тёте Лене и коту?». Я говорю: «Не знаю, сынок». Он пожимает плечами и бежит играть. Его мир гибок, он принял новые правила. Мой — нет. Мы с мужем в процессе.Иногда я ловлю себя на мысли, что разглядываю его лицо в поисках той другой жизни. И вижу лишь усталость. Мы больше не едим вместе по вечерам. И два зубных стаканчика в нашей ванной я давно заменила на один общий. На всякий случай.