В маленькой деревне у реки жил мальчик Алёша. Ему было одиннадцать, и отец для него был всем: крепким, как старый дуб, надёжным, как сама земля. Отец вставал раньше всех, уходил в поле или в лес, возвращался с руками в мозолях, но всегда находил время для сына. Он учил Алёшу рыбачить на рассвете, мастерить свистки из ивовых прутьев, чинить забор. Вечерами они сидели на крыльце: отец курил самокрутку, молча смотрел на звёзды, а Алёша прижимался к его широкому плечу и чувствовал себя в полной безопасности.
Отец редко говорил «люблю», но показывал это каждым поступком. Когда Алёша болел, отец не спал ночами, меняя холодные компрессы. Когда мальчик боялся грозы, отец брал его на руки и шептал: «Не бойся, сынок. Я здесь. Пока я жив — никто тебя не тронет».
Но однажды летом всё изменилось. Отец пошёл в лес за дровами — обычное дело. Прошёл час, два, три. Солнце садилось, а его всё не было. Алёша бегал по тропинке, звал: «Папа! Папа-а-а!» — и голос срывался от страха.
Нашли его только на следующий день. Дерево упало — старый тополь, подмытый весенними водами. Отец не успел отскочить. Когда Алёшу привели к нему, он не заплакал сразу. Просто стоял и смотрел на неподвижное лицо, на руки, которые больше никогда не обнимут.
Горе пришло позже — ночью, когда Алёша остался один в их большой кровати. Он свернулся калачиком, прижал к груди отцовскую рубаху, ещё пахнущую табаком и потом, и завыл тихо, по-звериному. «Папа, зачем ты ушёл? Ты же обещал… Ты же сказал, что всегда будешь рядом…»
Дом стал огромным и пустым. Мама — после смерти своей мамы она уже была тихой тенью — готовила еду, но не могла заполнить эту дыру. Алёша просыпался от каждого шороха, ожидая услышать тяжёлые шаги отца по сеням. Брал его топор — слишком тяжёлый для детских рук — и пытался колоть дрова, но только плакал над поленницей.
Он перестал рыбачить. Проходил мимо их любимого места на реке, не глядя. Всё напоминало об отце: запах свежеструганного дерева, треск костра, даже далёкий стук топора в лесу — всё резало по живому.
Прошёл год. Осенью, в день, когда отец обычно чинил крышу, Алёша не выдержал. Он пошёл в лес — туда, где всё случилось. Нашёл то место: пень от тополя ещё стоял, поросший мхом. Алёша сел рядом, обхватил колени и впервые заговорил вслух:
«Пап, я боюсь. Без тебя всё рушится. Я не умею быть сильным, как ты… Прости, что не смог тебя спасти…»
Слёзы текли сами собой, горячие, горькие. Он крикнул в лесную тишину: «Папа-а-а!» — и птицы взлетели с веток.
Вдруг подул ветер — сильный, тёплый, как отцовское дыхание. Листья зашумели, и Алёше показалось, что он слышит знакомый низкий голос: «Не бойся, сынок. Я здесь».
Он поднял голову. Над ним парил орёл — огромный, величественный, как отец в его глазах. Орёл сделал круг над поляной, посмотрел вниз жёлтым немигающим глазом и улетел в синее небо.
Алёша вытер лицо рукавом. В груди что-то сдвинулось — боль не ушла, но рядом с ней появилось что-то твёрдое, крепкое. Он встал, взял топор, который принёс с собой, и впервые расколол полено ровно, как учил отец.
С того дня Алёша начал жить по-новому. Он чинил забор, колол дрова, рыбачил на рассвете. Стал молчаливее, но в плечах появилась та же ширина, что была у отца. Каждую осень он приходил на ту поляну, клал у пня свежие цветы и говорил:
«Я держусь, пап. Как ты учил».
Потому что любовь отца не умирает — она становится невидимым якорем, который держит в любой буре. И пока сын дышит, этот якорь будет на месте.