Подойду, скорбя, к алтарю,
и сложу три пальца в щепоть.
"Ох, не ведал я, что творю.
Ты прости меня, мой Господь!
Повидать сполна довелось
горя, радости, суеты.
Жил, не думая, как жилось...
Разве так велел жить нам ты?!
По земле ходил и грешил.
Поминал тебя, да зазря.
Встала колом вся моя жизнь
здесь, у старого алтаря.
Не виню других, не ропщу.
Не желаю бед никому.
Оправданий я не ищу.
Что заслужено, всё приму.
Много думалось о судьбе,
будто тяжкий пуд за душой.
И теперь пришёл я к тебе.
Рассуди, прошу, Боже мой!"
И почудится чрез порог
то ли ветра шум, то ли глас:
"Для себя ты жил, мой сынок.
А кого любил, кого спас?
Много ль зла принес до поры?
Часто ль совести доверял?
Все ль таланты свои и дары
с детства резвого растерял?
Убивал скольких? Словом тож?
Обманул кого? Оболгал?
Да в кармане клал острый нож,
а за пазухой камень ждал.
Порвались, видать, все мехи?
Да в душе огнём жгут свищи?
Отмолить решил ты грехи?
Не получится, не взыщи!..
Но цела ещё жизни нить.
Так хозяином стань судьбе.
А себя ТЕБЕ лишь судить,
да и править всё лишь ТЕБЕ."
Запечатают в сердце крик
комья снежного января.
Я седой, еще не старик
здесь, у старого алтаря.
Осеню крестом лоб в ответ,
и в дверях услышу спиной
то ли ветра шум, то ли вслед:
"Не страшись, сынок! Я с тобой!"
