Он бежал из города теней, пока темнота не накрыла мир плотным, милосердным покрывалом. Силы покинули его окончательно где-то на окраине, в районе частного сектора, где уцелели остовы коттеджей. Он вполз в один из них — с обрушенной крышей, но со стенами, ещё дающими призрачное укрытие.
Механически, движимыми инстинктом, он собрал обломки сухой мебели, развёл на полу гостиной крошечный, жалкий костёр. Пламя было слабым, оно боролось с сыростью и сквозняком, но его тепла и трепетного света хватило, чтобы отодвинуть на шаг вселенский холод, исходящий от памяти о тех чёрных силуэтах на стенах.
Он сидел, прижавшись спиной к холодной печи, и смотрел на огонь. И мысли, которых он так боялся, пришли сами.
Он вспомнил не своё прошлое — его не было. Он вспомнил их прошлое. Тень женщины с коляской. Тень играющих детей. Идиллическую ловушку в теле Маши, где пахло хлебом. Спокойные, уставшие лица жителей своего села после трудового дня. Даже безумную, но жизнь в спорах Артема и Ленина — спор о будущем, а не борьбу за сиюминутное выживание.
И он с предельной, мучительной ясностью осознал, чего хочет. Не правды о себе. Не мести. Не великой цели.
Он хотел покоя.
Не смерти — нет. Просто покоя. Тишины, которая не предвещает атаки. Усталости, которая приходит после честного труда, а не после погони. Возможности проснуться и знать, что завтра будет таким же, как сегодня. Простых вещей: свою тарелку на столе, свой угол, где можно почитать книгу, не боясь, что страницы пропитаны ядом или кровью. Свой маленький, ничем не примечательный кусочек мира, за который не нужно сражаться каждый день.
Он хотел той самой скучной, мирной жизни, чьи призраки навеки вмурованы в стены мёртвого города.
И тут же, следом, пришло другое осознание, холодное и железное, как стенка того завода.
Он никогда этого не достигнет.
Он — дитя катастрофы. Его дорога пролегала через город-плоть, через комплекс Хранителя, через алое озеро и завод-ловушку. Он носил в себе и силу, данную ему той же системой, что проводила чудовищные эксперименты. Его искали машины, им интересовались зомби, с ним спорили памятники и мутанты. Он был магнитом для аномалий, частицей хаоса, которая не может улечься.
Даже в своём селе, под защитой Ленина, он не нашёл покоя — только новые вопросы, споры и угрозы, приходящие извне. Его место не у домашнего очага. Его место — на границе, на разломе, в эпицентре шторма, который всё ещё бушует над планетой.
Костер догорал, оставляя горстку тлеющих угольков. Лев не стал подбрасывать дров. Он смотрел, как угасает последний отсвет тепла и света в этом холодном, чужом доме. Он хотел плакать, но слёз не было. Была только пустота, более глубокая, чем та, что была в его памяти в самом начале. Тогда это было отсутствие прошлого. Теперь это было отсутствие будущего. Будущего, о котором можно мечтать без горькой, унизительной жалости к самому себе.
Он потушил угли, завернулся в плащ и лёг на холодный пол, глядя в звёздное небо, зияющее в дыре крыши. Звёзды были теми же, что видели и тени на стенах. Но для него они не несли надежды. Они были просто холодными, далёкими точками, равнодушно взирающими на его усталое, одинокое, неприкаянное странствие по миру, где места для покоя не осталось.