Первая за 40 лет выставка Марка Шагала в ГМИИ имени А.С. Пушкина фокусируется на «витебских» работах, созданных до «парижской школы». В вихре стилей и тем творчества Шагала разобралась арт-журналист Катя Ланцман
Подписывайтесь на телеграм-канал «РБК Стиль»
Сизая мечтательная оправа, зависшие под потолком скрипки, контрабасы и валторны, на главной лестнице силуэт золотой козы — важнейший символ хасидской культуры: сценография первой за почти 40 лет выставки Марка Шагала в ГМИИ имени А.С. Пушкина «Марк Шагал. Радость земного притяжения» перекраивает пространство музея.
Предыдущая выставка к 100-летию Шагала была блокбастером: увидеть в том числе зарубежные работы художника в 1987 году выстраивалась очередь с улицы. Сегодня здесь картины и графика первой четверти ХХ века, которые художник, в основном, писал в родном местечке, Петербурге и Москве или позднее за границей по памяти. Здесь его ранние годы, костяк обывательских сюжетов в сказочной форме — так называемый «витебский период».
Монпарнас, «Улей», знакомство с Пабло Пикассо, Анри Матиссом, Гийомом Аполлинером, американские годы, жизнь и смерть в Сен-Поль де Вансе — все это знакомо нам по другим выставкам и оставлено за скобками.
В экспликациях возникают имена других современников: рецензии Александра Бенуа, выставка в московской галерее Надежды Добычиной, где в 1916 году показали 63 работы Шагала из «витебского» цикла, мандат от Анатолия Луначарского на должность уполномоченного по делам искусств в Витебске, противостояние с Казимиром Малевичем и Эль Лисицким в Народном училище, атрибуция работ в переписке с коллекционером Георгием Костаки, почтальонские услуги Ильи Эренбурга (в послевоенные годы поэт передавал письма родственникам художника, пока почте доверять было нельзя).
«Писал эти страницы, как красками по холсту»: многое о своих работах сказал сам художник в известной книге «Моя жизнь», которая на русском была издана только в 1991 году. Цитаты из нее, искренние и взволнованные, и выбрали кураторы в качестве текстового сопровождения от лица автора.
Семья
Персонажи реальной жизни — родные Шагала из Витебска и Лиозно в портретах 1910-х годов соединяются со своим возвышенным и сказочным воплощением. Отец, который всю жизнь ворочал бочки с селедкой в рыбной лавке, казался художнику «загадочным, грустным и непостижимым». Его портреты с неостриженной бородой и лицом цвета жженой охры сам Шагал сопоставлял с картинами флорентийских мастеров. Описывая неприметный быт Витебска и своей небогатой семьи, он апеллировал к произведениям мастеров Ренессанса: они тоже брали за основу реальность и культивировали ее. Дяди Шагала — скрипач и парикмахер — стали прототипами узнаваемых образов творчества художника. Дед был мясником: Марк смотрел, как разделываются туши, отрезаются головы и хлещет кровь, а видел возносящихся в потолок летающих коров — которые тоже часто возникают на его холстах в течение жизни.
Самые теплые слова Шагал, старший из девяти детей в семье, посвящает матери: «Весь мой талант таился в ней, в моей матери… она — это я». Именно Фейга-Ита Шагал, владелица бакалейной лавки, увидела в сыне талант, и хотя его увлечения живописью не одобряла и прочила ему карьеру торгового агента, отвела Марка к первому ментору — Иегуде Пэну, который держал в Витебске школу-студию для провинциальных талантов. Позже Шагал провалит экзамены в Академию Штиглица, уйдет из рисовальной школы Императорского общества поощрения художеств Николая Рериха, два года будет учиться у Льва Бакста в частной художественной школе Е.Н. Звеньевой, а в 24 года уедет по стипендии частного мецената Максима Винавера в Париж. Но все, с чем потом художник смешает на своей палитре опыты кубизма и красочность парижской школы, было заложено на неказистой улице Покровской в родных Песковатиках.
Война
В 1914, вернувшись на несколько месяцев в родные края после четырех лет в Париже ради встречи с возлюбленной Беллой Розенфельд, Шагал застает Первую мировую войну в прифронтовом Витебске. Он пробудет в России до 1922 года и в военные годы отложит яркие краски. Он работает на светлой или коричневой бумаге с темным пятном, линией тушью и белилами. Этот раздел из собраний Третьяковской галереи и региональных музеев впервые представляет «военную» монохромную графику Шагала, который был чувствителен к происходящему в мире и в родном городе. В его рисунках солдатов изображен «лик человеческий», а не бравада, которую писали современные футуристы. Много внимания он уделяет не идеологическим, а бытовым деталям: нарезаемый солдатами хлеб, малодоступный в военные годы, декоративный узор на сапогах и чулках жены, оплакивающей солдата, собаки, снующие между прощающимися на вокзале людьми.
Любовь
Тяжелое для страны время накладывается на счастливые события в жизни художника: он воссоединяется и в 1915 году играет свадьбу с главной своей любовью и музой Беллой. Белла Розенфельд была, в отличие от Шагала, из обеспеченной семьи, получила хорошее образование, защитив накануне Первой мировой две диссертации. «Это моя жена. ˂…˃ Это мои глаза, это моя душа», — художник узнает ее при первой же встрече. Помимо известных работ «Над городом» и «Свадьба» из собрания Третьяковской галереи, на выставке представлен холст, написанный Шагалом в дни медового месяца в Заольшье на даче отца Беллы: «Окно на даче. Заольшье близ Витебска». В правом углу профили Марка и Беллы: как соединенные маски, мотив слияния двух влюбленных. «Голубые любовники» тоже не имеют сюжета: близость, поза, глубокий бархатно-синий цвет передают чувство. «С тех давних пор и по сей день, — пишет Шагал в «Моей жизни», — она, одетая в белое или в черное, парит на моих картинах, озаряет мой путь в искусстве».
Самая ранняя картина про любовь на выставке — «Вид из окна в Витебске» (1908) — пейзаж, открывающийся из комнаты художника, с букетом цветов, который принесла Белла: «Только открыть окно — и она здесь, а с ней лазурь, любовь, цветы».
Культурная афиша декабря: Марк Шагал, открытое хранение и Средневековье
Еврейский театр
В центре Белого зала — воплощенный в историческом масштабе зал ГОСЕКТа — Государственного еврейского камерного театра, для которого Шагал по приглашению искусствоведа Абрама Эфроса в 1920 году создал девять панно. Уцелели семь из них, потолочный фриз с летящими любовниками и занавес с двумя головами коз не сохранились. Монументальные картины были написаны темперой и гуашью в финальных конвульсиях стройки: окруженный деревянной стружкой и окурками рабочих, Шагал закрылся в зале на 40 дней и ночей.
Получились совсем нетрадиционные для театра масштабные живописные полотна в прозрачном колорите, да и само пространство было необычным. Небольшой особняк 1870-х годов в доме 12 по Чернышевскому (сегодня Вознесенскому) переулку был перестроен в начале XX века купцом Лейбом Гурвичем. Первый и третий этаж были отданы под жилье для актеров, а зрительный зал расположился на втором этаже: в трех парадных гостиных снесли перегородки, печку, заложили окна и двери. Вышло камерное пространство на 90 стульев: заходя в зал, зрители касались настенных панно рукавами и волосами.
«Введение в национальный театр» с кубистско-орфистской композицией передает творческую атмосферу репетиций и споров и изображает деятелей еврейского театра: Эфроса, главу театра Алексея Грановского и самого Шагала, актеров Хаима Крашинского и Соломона Михоэлса. На малой стене — завораживающая «Любовь на сцене» с силуэтами пары акробатов в окружении кубистических символов. Аллегории искусств «Музыка», «Танец», «Драма» и «Литература» изображают предков современного театра: бродячего музыканта, свадебного шута, танцовщицу и переписчика Торы — первого поэта-мечтателя.
В облаках над витебскими домами летит среди супрематистских кругов и квадратов человек, напоминающий Казимира Малевича, — так Шагал намекнул на суть конфликта между двумя художниками. В 1918 по мандату Луначарского Шагал был назначен руководителем Народного художественного училища в Витебске. По его приглашению в город приехали авангардисты — Малевич и Лисицкий, революционная творческая позиция которых противоречила «устаревшей», на их взгляд, шагаловской. Столовые, трамваи, улицы Витебска оказываются расписаны в стиле супрематизма, последователи Малевича самовольно переименовывают народную академию в супрематическую. Шагал снимает с себя полномочия и уезжает навстречу большому театральному заказу — в Москву.
Автопортрет
Важная работа в экспозиции — написанный в Париже «Автопортрет у мольберта» 1914 года из частного петербургского собрания. Шагал часто рисовал себя, и все эти портреты выполнены в разных стилях. Здесь мы видим художника в голубой робе с палитрой в руках — через зеркало, в классической европейской традиции.
Комната семьи Шагала
Резное бюро, вещевой сундук, сервиз, деревянные кресла и мельхиоровая ваза: впервые в Москве показывают 26 предметов оригинальной обстановки из отчего дома Шагала в Витебске. Они были выкуплены частным меценатом для Русского музея в 1996 году. Куратор выставки «Марк Шагал. Радость земного притяжения» Евгения Петрова тогда служила заместителем директора по научной работе Русского музея. «В один из осенних дней у кабинета меня ждала пожилая женщина, как оказалось, дочь сестры Шагала Мани — Ида Голдберг, — вспоминала Евгения Петрова. — Она переезжала в Германию и хотела передать семейную мебель музею. После атрибуции и установки подлинности предметы перешли во временное хранение музея».
Вещи, не имеющие художественной ценности, закольцовывают главную способность великого художника — разорвать оболочку быта, деконструировать обыденность и наделить ее волшебством.