Весна 1911 года (?) в башкирском селе Зирган выдалась тяжёлой и хмурой. Солнце едва пробивалось сквозь серые тучи, но земля уже начала дышать сыростью и пробуждением. Солнце уже пригревало землю, но в воздухе пахло не только талой водой, но и бедой. Девочка Лена Головина шести лет стояла у старой, почерневшей калитки в огород и цепенела от недетского ужаса, который не поддавался детскому разуму. Её маленькое сердце колотилось, как пойманная птица, а крик застревал в горле колючим комом. Мамочка… Мама… Голос Ели сорвался на всхлип. Сердце кололо острой болью, сжималось, будто камень сдавливал грудь.
За подол её грязного, застиранного платьица мёртвой хваткой цеплялась маленькая и бестолковая сестричка Лиза. Трехлетняя малышка не понимала, почему мир вокруг вдруг стал таким враждебным, Она лишь тихо всхлипывала.
Отец Федор, чьё лицо за эти дни превратилось в сухую, тёмную маску горя, крепко держал Лену и Лизу за плечи. Его пальцы впивались в их худые лопатки, удерживая от рокового шага. «Нельзя, дочки, нельзя...» — шептал он, и в этом шёпоте было столько боли, что казалось, само небо должно было заплакать. Голод уже давно выпил все краски из их жизни, оставив лишь серые тени. Брат Николай стоял поодаль, он не кричал и не жаловался, только молча размазывал горькие слёзы по лицу, став в один миг взрослым. (через 2 года уйдет и отец, и на плечи 13 летнего Николая ляжет ответственность и за себя, и за сестер)
Там, в глубине огорода, среди первых весенних ростков, ближе к навозной куче, лежала их мать — Анна. Она уползла туда сама, превозмогая страшный жар и слабость
Тиф, этот безжалостный невидимый враг, эта чёрная смерть тех лет, уже жег её изнутри, пожирал тело. Анна знала, если она останется в избе, то болезнь заберет и ее крошек. Может быть достаточно одного ее вздоха, одного объятья. И она совершила свой последний, самый трудный подвиг — ушла умирать в одиночестве на сырой земле, чтобы её дыхание не стало для детей смертельным ядом. Она умирала, корчась от боли, и глядя на своих детей издалека. Только ветер шевелил её волосы, а Анна всё смотрела в сторону дома, прощаясь с ними взглядом.
Это было высшее самопожертвование, на которое способно лишь материнское сердце.
Дыхание Анны становилось все более прерывистым
Хриплый кашель сотрясал исхудавшее тело.
За спиной оставались детские голоса, наполненные отчаяньем и ужасом. Голоса звали, просили вернуться, умоляли не оставлять их одних. Аня теряя сознание обращалась к Богу, моля о детях.
Дети кричали долго ещё, пока не смолк её слабый крик. Тогда мир замер вокруг, воздух застыл тяжёлым грузом боли и одиночества.
Так они остались без матери и началась их полная бед и лишений сиротская жизнь.