В кабинете царил тот особенный полумрак, когда свет ещё не сдался окончательно, но уже готов отступить перед сумерками. Лёха сидел, подперев подбородок кулаком, и бездумно водил пером по краю чернильницы — выводил замысловатые завитки, похожие на речные излучины.
«Да‑да‑да…» — пробормотал он вдруг. Эта мысль мелькнула не впервые, но сейчас зацепилась, как крючок за старую ткань. — «Вот же оно! Всё ведь просто, чёрт возьми!»
Он резко выпрямился, будто кто‑то толкнул в спину. Перед глазами снова встала та самая картина — река и плотина. Только теперь он увидел её иначе.
«Я же сам её построил, — подумал он. — Сам. Кирпичик за кирпичиком. „Он должен меня понять“. „Она обязана оценить“. „Проект запустится в срок“. „Жизнь пойдёт по плану“. А река‑то… она ведь даже не знает про мои планы. Течёт себе. И когда прорывает — это не она меня предаёт. Это я сам себя раню об осколки своих ожиданий».
За окном раскачивалась старая липа, бросая на стену причудливые тени. Лёха следил за ними, и в голове складывались слова — не для статьи, не для книги, а просто так, для себя.
«А что, если… если не строить? Если не возводить эти проклятые стены? Если просто… отпустить? Не „я должен“, а „я могу“. Не „они обязаны“, а „я выбираю“. Не „всё пойдёт по плану“, а „что будет — то будет“».
Он вскочил, зашагал по комнате, заложив руки за спину. Полы скрипели в такт его шагам — будто отсчитывали мгновения нового понимания.
«Да! — мысленно воскликнул он. — Вот же оно! Свобода не в контроле. Свобода — в принятии. В том, чтобы видеть реку такой, какая она есть. Не пытаться её повернуть, а плыть. Плыть и выбирать, где причалить. Не по графику, не по правилам — а по сердцу».
Лёха остановился у окна. Дождь перестал, и сквозь разрывы облаков пробивались последние лучи заката. Они золотили мокрые листья, превращая их в маленькие огоньки.
«Как же я раньше не видел? — подумал он. — Все эти годы я боролся с рекой. Строил плотины, ставил запруды, пытался направить поток туда, куда мне надо. А она… она просто текла. И каждый раз, когда плотина рушилась, я винил реку. А надо было смотреть на свои руки. На свои кирпичи. На свои „должен“ и „обязан“».
Он вернулся к столу, схватил перо. На чистом листе, размашисто, почти с вызовом, вывел:
«Я больше не строю плотины из ожиданий. Я плыву по течению и выбираю, где причалить».
Перечитал. Улыбнулся.
«И знаешь что? — мысленно обратился он к реке, к дождю, к этому тихому вечеру. — Знаешь, что самое смешное? Когда отпускаешь — становится легче. Не сложнее, не страшнее, а именно легче. Как будто с плеч свалился мешок с камнями. И теперь можно просто… быть. Видеть. Чувствовать. Выбирать».
За окном окончательно стемнело. В воздухе повисла тишина — та самая, в которой слышны самые важные мысли. Лёха откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.
«Ну что, река? — прошептал он. — Куда поведём лодку сегодня? Куда занесёт? Куда захочется причалить?»
И в этой тишине, в этом новом ощущении свободы, он наконец понял: жизнь — не план. Жизнь — это путь. И главное — не построить плотину, а научиться плыть.