Падение глобальной долларовой системы уже состоялось — осталось лишь осознать это политически. Не «кризис», не «замедление», не «период нестабильности», а именно конец — как у Византии в 1453 году: внешне всё ещё империя, а по сути — разваливающиеся стены и паника в палатах. Об этом прямо говорит экономист Михаил Хазин в своём эфирном выступлении на радио «Спутник» в декабре 2025 года, не оставляя места для иллюзий: «На самом деле, то, что эта система закончилась — да, она закончилась».
Хазин подчёркивает: признаки надвигающейся катастрофы были видны ещё 25 лет назад.
«Мы увидели, что вот эта система стимулирования экономики через долг изначально порочна, потому что она конечна во времени. Всё».
Уже тогда накопленный долговой объём соответствовал уровню 1930–1932 годов — периода Великой депрессии. Однако вместо оперативного «хирургического вмешательства» мир выбрал путь «обезболивающего»:
«Денег стали давать больше, тему обсуждения этого кризиса замели под ковёр, а в качестве обезболивающего статистику стали фальсифицировать — всё сильнее, сильнее, сильнее».
В 2008 году систему «залили деньгами», а затем пошла волна «раскулачивания» — сначала развивающихся стран («это была команда МВФ — девальвировать национальные валюты»), затем собственных элит («Панамское досье»), а потом — всех, кто пользовался «не совсем чистыми» долларами.
Хазин приводит цифры:
«Где-то на шестнадцатый год чистых и не совсем чистых долларов было примерно 50 на 50. К 2019 году не совсем чистых осталось 7%». После этого «ресурсов больше нет — по всему миру нет. Ну и тогда, как бы, от вопроса “что делать?” перешли к вопросу “кто виноват?”».
И тут на сцену выходит ковид — «как-то очень вовремя». «Публика в экстазе, ломает стулья». Американцы вбрасывают в экономику «столько денег, что ни в сказке сказать, ни в слух произнести», и к осени 2021 года начинается неудержимая инфляция.
«Фактически, осень 2021-го — это март–апрель 1930-го. Кризис уже начался».
Правда, если в 1930-е ВВП США падал на 1% в месяц, то сегодня — «около полпроцента в месяц, то есть 5–6% в год». Но ключевое — не темпы, а природа кризиса: «Это уже не кризис циклический, а смерть системы».
Хазин прямо констатирует:
«Империи доллара больше не будет». На её месте США пытаются строить «концепцию энергетической сверхдержавы». Но это уже не империя:
«В империи доллара есть старшие партнёры. А у энергетической сверхдержавы партнёров нет — есть клиенты. Окошечко, три краника: нефть, газ, искусственный интеллект. Тут сидит Дональд Фредович и принимает конвертики».
Именно поэтому, по словам Хазина, Трамп резко против европейской армии:
«Ребята, что, охренели, что ли? Мои деньги, которые вы должны нести мне в окошечко, вы там на какую-то свою армию? Да вы больны».
А когда украинская делегация говорит о «800 тысячах солдат в составе ВСУ», Трамп, по логике Хазина, спрашивает: «А кто за это будет платить?» — и слышит в ответ: «Вы». «Ну вот и всё. И всё».
Европа, по мнению Хазина, обречена:
«Если ФРС больше денег не даёт, в Евросоюзе начнётся высокая инфляция. И тогда всё посыплется». Уже сегодня «закрываются заводы — прямо просто…» — вспоминает он закрытие французского Brandt.
Россия, по его словам, обладает колоссальным, но скрытым экономическим потенциалом:
«За время СВО российскую экономику с уровня 1,7 триллиона долларов подняли до четвёртого места в мире — на уровень 5,6 или 6,5 триллионов. Исключительно перерасчётами».
Но этого мало:
«Если учесть, что наша экономика недомонетизирована, и монетизировать её, как в США, то нужно умножить на 2,5 — и тогда ВВП превысит 11 триллионов».
Почему же этого не происходит? Хазин не стесняется в формулировках:
«Наши денежные власти повышают налоговую нагрузку выше верхнего предела… экономика уходит в тень. Но это ладно… поскольку имеется подозрение, что это не идиотизм, а целенаправленная политика… цель которой — оставить нас в мировой долларовой системе».
При этом, по его мнению, выход есть — и он лежит в построении промышленной модели с элементами «авраамического социализма». Хазин предлагает:
— национализацию процентной ставки: «Госбанк с помощью ИИ определяет, сколько и под какой процент дать предприятию, и выдаёт казённые деньги»;
— децентрализованное управление инновациями: «Попытки управлять инновациями из единого центра неминуемо заканчиваются провалом»;
— использование блокчейна для прямого финансирования изобретателей: «Технология позволяет контролировать, куда тратятся деньги, и исключает мошенничество»;
— ценностную основу, где «для православного — православие, для мусульманина — ислам, для буддиста — буддизм. Ценностные базы совпадают».
«Социализм — это контроль над присвоением судного процента», — резюмирует Хазин. Именно это, по его мнению, и делает возможным промышленное развитие:
«Банковская система перераспределяет риски и концентрирует ресурсы за счёт небольшого изменения процента. А ещё это ответственность: если ты должен возвращать с процентом — это дисциплинирует».
Однако главный вызов — не технический, а образный:
«Люди — существа страшно консервативные. Они всё время пытаются изобразить будущее как некоторую комбинацию чего-то старого». Но «масштаб изменений настолько велик, что можно однозначно сказать: из старых моделей слепить новое не получится».
Хазин иллюстрирует это историей про Василия Шукшина, который пришёл на московскую тусовку в кирзачах — и тем самым создал «высший шик».
«Но это надо было очень качественно разыгрывать». Иначе «в лаптях» воспримут не как эпатаж, а как признак нищеты. То же — с Россией: «Если мы говорим: “Ребята, мы строим социализм”, — а выглядим как нищие, кто к нам пойдёт?»
Поэтому будущее требует не только новых институтов, но и нового образа — перфекционистского, но с «хулиганскими точками», которые вызывают доверие. «Мы должны верить в него сами — и заставить поверить других».
Иначе, предупреждает Хазин, «жизнь будет совершенно другая. И вот сегодня мы видим, как очень многие на это попадаются и просто становятся жертвами».