В 2009 году, в год своего 60-летия и за три года до приглашения в мега-популярный «Голос» (в 2015 году был признан лучшим музыкальным телешоу России, во многом именно благодаря Градскому), АБГ в ТВ-интервью на Первом канале сетовал:
«…Я не раскручен… Вы понимаете, раскрутка – это участие медиамира в твоем существовании. Если я принципиально не использую медиамир, а, скорее, наоборот, ему зачем нужен иногда, то у меня появляется чувство собственного уважения, что я вообще не занимался этой ерундой. А я просто себе пою. И дальше результат моей деятельности, скажем, пение или сочинение – он живет отдельно от меня и он меня раскручивает, а не кто-то мне помогает.
..Я добавлю просто для точности. Понимаете, сегодня – это важно – условная стоимость билета на концерт, условная стоимость пластинки или компакт-диска. Она бывает везде разная, поэтому она условная… Давайте оставим слово «условная» – высокая. И соответствие цены на билет, на концерт и цены на компакт-диск со средней заработной платой изменилось по отношению к советскому времени где-то в 5-6 раз. То есть если раньше человек получал в среднем 120 рублей, и ему надо потратить было 1/40 часть своей зарплаты на билет, то сейчас ему на билет на концерт нужно потратить иногда треть своей зарплаты. То есть если человек получает 15 тысяч рублей в месяц, то билет иногда может стоить 4-5 тысяч рублей на концерт, понимаете? В особенности в Москве. То есть разница существенная. И огромное количество моей публики технологически и экономически не может себе позволить прийти на мой концерт. А я не могу позволить себе выезжать куда-то, бросать работу…
Вы знаете какая штука? Когда мне было 20 или 25, у меня была 15-летняя публика, так что есть шанс. У меня есть сейчас и очень молодые ребята в зале. И 18, и 15. А есть такие, знаете, заучки 10-12 лет, которые иногда даже лучше знают, чем их родители, чем я занимаюсь.
На самом деле, я не знаю, сколько людей является моей публикой».
Градский тогда, за дюжину лет до своей кончины, озвучил свою отходную — не жизни, а эпохе. АБГ сформулировал позицию человека, который уже проиграл, но именно в этом поражении обрёл последнее + самое прочное основание для своего величия.
Давайте разберём этот монолог как диагноз трёх смертей.
1. Смерть артиста в медиамире: «Я принципиально не использую медиамир»
Это заявление — не бойкот. Это — капитуляция на своих условиях. Градский не против медиа. Он против того, чтобы стать их продуктом, сырьём для переработки в инфоповоды и мемы. Александр Борисович отказывается от «раскрутки», потому что понимает: в новой системе «раскрутить» — значит перестать быть собой, превратиться в бренд, в говорящую голову, в участника шоу.
Его гордость — гордость анахронизма. Он как динозавр, который гордится тем, что не эволюционировал в птицу. «У меня появляется чувство собственного уважения, что я вообще не занимался этой ерундой» — это фраза человека, который выбрал честь вместо успеха. Он предпочёл быть незамеченным классиком, чем замеченным клоуном. И в этом был его трагический просчёт: мир решил, что если ты не клоун, то тебя вообще нет.
2. Смерть публики: «Огромное количество моей публики… не может себе позволить прийти»
Градский понял то, что от себя скрывают все поп-звёзды: его зритель вымер. Не умер физически — он вымер экономически.
Расчёт с зарплатами — это не жалоба. Это — эпитафия советской интеллигенции. Раньше инженер при зарплате в 120 рублей мог купить билет за 3 рубля и пластинку за 2. Теперь же его публика — учителя, врачи, инженеры — должны отдать треть месячного заработка за вечер с Градским. Это уже не культура — это предмет роскоши.
И он делает горький вывод: «Я не знаю, сколько людей является моей публикой». Его публика сидит по домам, слушает старые пластинки и не может дойти до концертного зала. Его искусство осталось прежним, но страна вокруг него изменилась до неузнаваемости.
3. Смерть результата: «Результат моей деятельности… живет отдельно от меня»
В этой фразе — вся метафизика Градского. Он верит не в пресловутый промоушен, а в самодостаточность искусства. Что песня, раз родившись, начинает жить своей жизнью. Что она сама найдёт своего слушателя, без соцсетей + пиара. Это вера в чудо, в сакральную природу творчества.
Но в 2009 году это уже звучало как мистический бред. В мире, где каждый клик отслеживается, каждый лайк монетизируется, верить в то, что искусство «само раскручивает» автора, — это все равно что верить в торжество справедливости. Это прекрасная, убийственно наивная вера.
Градский в 2009 году — это последний бастион. Бастион, который уже пал, но гарнизон которого отказывается это признать. Он — живой памятник самому себе, воздвигнутый на границе двух миров: мира, где искусство было необходимостью, и мира, где оно стало дорогим развлечением для избранных.
Его пафос — это пафос моральной победы в условиях тотального стратегического поражения. АБГ не раскручен, его публика разорена, его концерты — для избранных. Но зато у него есть «чувство собственного уважения». Он проиграл битву за аудиторию, но выиграл битву с самим собой — не стал «заниматься этой ерундой».
И в этом его правда. Он выбрал судьбу забытого бога в эпоху, когда правят демоны рейтингов. Он предпочёл уважать себя в тишине, чем нравиться всем в грохоте медиамира.