Телефонный звонок ночью ложится в голову не хуже тяжёлого сна: просыпаешься вроде бы отдохнувшей, а внутри — ощущение, что тебя всю ночь кто-то вертел на вертеле.
Надя проснулась раньше будильника.
Сначала не поняла, что её разбудило — за окном было всё то же притихшее предутреннее серое, тётя Лида ещё не включила свой телевизор, соседский ребёнок не успел уронить ни один кубик.
Потом вспомнила голос:
«Закончите, как Миронова».
И сон окончательно слетел, как простыня с верёвки.
Она некоторое время лежала, смотря в потолок. Считать «до десяти» было поздно, да и бесполезно — мозг уже разгонялся.
Телефон она вытащила из-под подушки, привычно проверила: номера нет, «неизвестный абонент». Запись разговора, понятно, никто за неё не вёл — рефлексы бывшего следователя тоже с годами тупятся.
Зато рефлексы тёти Лиды были бодры как никогда.
— Опять не спишь, — констатировала она, когда Надя вышла на кухню. — Под глазами такие круги, как будто ты два раза вокруг земного шара облетела.
— Я помню, у нас в школе глобус был поменьше, — ответила Надя, наливая себе кофе. — Но, видимо, орбита расширилась.
Лида мрачно посмотрела на неё поверх очков.
— Тебе кто вчера звонил? — спросила она. — Ты после разговора такая была… не громче обычного, но плотнее.
Надя сделала вид, что рассматривает кофейную пену.
— Спам, — сказала. — Рекламу счастья предлагали. Я отказалась.
Лида фыркнула.
— Ты мне только одно запомни, Вереск, — сказала она после паузы. — До инсульта я сама себе враг, после инсульта — я имею право быть параноиком. Если тебе начинают звонить неизвестные люди и советовать уехать из города, это не спам.
Надя подняла на неё глаза.
— Откуда ты знаешь, что советовали уехать?
— Я тебя вырастила, — спокойно ответила Лида. — Твоё лицо я по пикселям читаю. У тебя такой же был вид, когда ты в Москве подполковнику своему заявила, что не будешь подписывать «нужный протокол».
Воспоминание кольнуло. Надя поморщилась.
— Тогда я тоже не уехала, — заметила она. — И что?
— И получила по башке, — отрезала тётя. — Причём в переносном смысле, что ещё неприятнее.
Она допила чай, поставила кружку в раковину.
— Я тебе не мать, чтобы запрещать, — добавила уже мягче. — Но если чувствуешь, что опять вляпываешься по горло — хотя бы сообщи, куда тебя потом ехать вытаскивать.
— Из порта, — автоматически сказала Надя. — Если что случится, ищи меня там.
Лида закатила глаза:
— Нормальные люди договариваются встретиться в санатории, но ладно.
Савельев взял трубку не сразу. В его голосе, когда он всё-таки ответил, слышалась та самая прокуренная усталость, которую Надя помнила ещё по московским временам.
— Слушаю.
— Доброе утро, Игорь, — сказала она. — Надеюсь, я не оторвала тебя от важного процесса снижения статистики.
— Ты оторвала меня от очень сложной операции по помешиванию каши, — буркнул он. — Я сегодня на кухне. Дежурство.
Пауза.
— Что случилось?
Он знал её достаточно хорошо, чтобы не верить в «просто так».
— Мне вчера поздно вечером позвонил неизвестный и очень вежливо посоветовал убраться из города, — сообщила Надя. — С намёком, что иначе я «закончу, как Миронова».
На другом конце провода стало заметно тише.
— Ты уверена, что это не какой-нибудь идиот из местного телеграм-канала решил хайпа собрать? — спросил он наконец.
— Если это был идиот, то очень дисциплинированный, — ответила Надя. — Говорил чётко, по делу, без матов, с правильными акцентами. Слышно, что понимает, о чём предупреждает.
Она помолчала и добавила:
— И, судя по интонации, не привык, чтобы ему отказывали.
— Ты ему отказала? — устало усмехнулся Игорь.
— Вежливо, — подтвердила она. — Пообещала подумать.
— И подумала, — вздохнул он, — что надо мне позвонить.
— По старой памяти, — сказала Надя. — И по новой флешке.
Пауза стала длиннее.
— Ладно, — сказал он. — Приходи. Через час у меня окошко. Знаешь, где управление?
— Знаю, — ответила она. — Я ещё помню, как выглядят стены, из которых людей отправляют «не лезть».
Здание Следственного комитета в Приморске было типичным — квадратный серый куб с флагом и табличкой. Таких в стране сотни, только таблички разные.
Внутри всё тоже угадывалось заранее: металлодетектор у входа, вахтёр, который за долгие годы научился различать «родственников», «жалобщиков» и «своих», запах дешёвого дезинфицирующего средства и бумаги.
Надя зашла, представилась, показала паспорт. Фамилия её всё ещё иногда производила эффект: в коридоре кто-то поднял голову, услышав «Вереск», но быстро отвернулся.
— Третий этаж, налево, — сказал дежурный. — Кабинет 305, он предупреждал.
Кабинет Савельева был похож на самого Савельева: чуть тесноватый, заваленный бумажными делами и с одним живым элементом — ухоженным фикусом на подоконнике.
— Садись, — кивнул он, кивая на стул напротив. — Чай, кофе, валерьянка?
— Если будешь наливать валерьянку, я начну волноваться, — ответила Надя. — Чай. Чёрный. Без сахара. Мы же не люди, мы же следствие.
Он налила чай из потрёпанного чайника, поставил кружку рядом.
— Рассказывай, — сказал он. — С самых вкусных мест.
Надя кратко пересказала звонок, не упуская деталей: паузы, интонации, фразы «для вас же лучше», «закончите, как Миронова».
Игорь слушал, глядя куда-то в край стола, как он умел — будто в деревяшке улавливал смысл.
— Номер — «неизвестен», естественно, — констатировал он.
— Угу. Связь у нас теперь такая — заботливая.
— Записи разговора нет.
— Ты начинаешь повторяться, — заметила Надя. — И да, я тоже начинаю стареть.
Он потер переносицу.
— Ладно, — сказал он. — Ты понимаешь, что юридически это — ничто. Я не могу взять и возбудить дело по факту «кого-то предупредили».
— Знаю, — кивнула она. — Я к тебе не как к машине по возбуждению дел, а как к человеку с ушами.
— С ушами у меня всё в порядке, — буркнул он. — С руками — хуже.
Он замолчал, потом неожиданно спросил:
— Ты уверена, что хочешь дальше в это лезть?
Она посмотрела на него поверх кружки.
— А у меня есть опция «выбраться и сделать вид, что ничего не видела»?
— У нормальных людей — есть, — сказал он. — У тебя — нет.
Он усмехнулся, но в глазах было мало юмора.
— Раз уж ты всё равно полезешь, давай хотя бы сделаем это не совсем идиотским способом.
— Я слушаю.
Игорь открыл ящик стола, достал оттуда старую, потёртую папку без подписи, бросил её перед ней.
— Это то, что у меня осталось от девяносто третьего, — сказал он. — То, что не сгорело и не исчезло в ремонте. Официально у нас по тому делу — «несчастный случай», одна отписка экспертизы и пара протоколов опроса. Неофициально… — он усмехнулся безрадостно, — было много суеты и очень мало бумаги.
Надя осторожно раскрыла папку. Внутри — тонкий набор: копия постановления о возбуждении дела, пара протоколов, заключение комиссии порта.
— Ты тогда был оперативником, да? — спросила она.
— Младшим лейтенантом с горячими ушами, — кивнул он. — Нас туда поставили «подстраховать», потому что ходили слухи про контрабанду. Было ощущение, что через этот «Приморский груз» кто-то прогоняет не только оборудование, но и кое-что посерьёзнее.
Он ткнул пальцем в одну из записей.
— Видишь фамилию дежурного диспетчера? Филимонов. Тот самый, с которым твоя Лена разговаривала.
— Он и тогда боялся?
— Он и тогда был человеком, который всё слышит, — сказал Игорь. — Я пытался с ним поговорить, но его начальство так взяло в оборот, что он через сутки вообще перестал вспоминать, как зовут его самого.
Он замолчал, вспоминая.
— В общем, как только пошёл официально «шторм», нам дали команду «отойти». Дело переподшили в другое подразделение, через месяц закрыли за отсутствием состава. Некоторые материалы сгорели при «ремонте архива».
— Удобный у вас ремонт, — заметила Надя.
— У нас в те годы половина важных дел сгорела при ремонте, — сухо ответил он. — Но я кое-что… — он поискал слово, — не сдал.
Он открыл папку, достал тонкий листок с выцветшими записями.
— Это мой личный конспект тех времён, — сказал он. — Фамилии, телефоны, обрывки разговоров. Тогда мне казалось, что когда-нибудь мы вернёмся к этому делу по-серьёзному.
— А потом начались другие годы, — тихо добавила Надя.
— А потом начались другие годы, — согласился он. — Но, видишь ли, некоторые фамилии из этого списка никуда не делись.
Она пробежала глазами по листу.
Кораблёв — жирно подчёркнут. Рядом пометка: «молодой, амбициозный, связь с „инвесторами“».
Ещё несколько фамилий — начальник смены, «секретарь Марина Г.» с пометкой «в курсе всех бумаг».
— Грызнова? — подняла она брови.
— Тогда — Грызнова, — кивнул он. — Работала в порту, в приёмной. Всё через неё шло: пропуска, командировки, списки смен. Через год после истории с „Северянкой“ внезапно ушла — то ли по собственному, то ли «по соглашению», и оказалась в школе. Очень удачное карьерное переобучение.
Надя вспомнила завуча — её стальной голос, попытку «загладить домыслы».
— Она понимает, что если кто-то полезет в архивы, первым делом вспомнят, через чьи руки проходили бумаги, — сказала Надя.
— Именно, — кивнул Игорь. — Поэтому она так нервно реагирует на любые «воспоминания о девяностых».
Он откинулся на спинку стула.
— Ты вчера была на поминках, я знаю, — сказал он. — У нас город маленький, разговоры долетают. Что ты там нарыла?
Надя кратко пересказала истории Ларисы Петровны и завхоза, конфликт Лены с портовым «менеджером Плотниковым», попытку взять отпуск, закрытый архив.
Савельев слушал, не перебивая. Только иногда шевелил бровями.
— Плотников… — протянул он. — Такая фамилия у одного из людей Кораблёва есть. По линии «связи с общественностью». Я проверю, но на девяносто процентов уверен, что это он.
— Он приезжал «заботиться о детях», — сказала Надя. — Условие было одно: дети должны правильно петь про благотворителей.
— Логично, — вздохнул Игорь. — Нынешний бизнес очень любит, когда ему поют. Особенно хором.
Он постучал ручкой по столу.
— Что ты собираешься делать сегодня? — спросил он.
— Попробовать официально попасть в школьный архив, — ответила Надя. — Под видом проникновения в воспоминания.
— Официально? — он удивился. — То есть ты хочешь прямо сказать завучу: «пустите меня покопаться в пыльных папках»?
— Не совсем так, — отозвалась она. — Я — выпускница, приехавшая к больной тёте. В городе тихий литературный кризис, и я внезапно решила писать книгу о школе девяностых. Для этого мне очень нужны старые фотографии, стенды, списки классов, газеты. А где у нас всё это хранится? Правильно, в архиве. И кто у нас решает вопрос доступа? Правильно, Грызнова.
Она улыбнулась.
— И если она откажет слишком резко — это тоже будет улика, — добавила Надя.
— У тебя всё как всегда: или шашечки, или ехать, — проворчал Савельев. — Только смотри, не перегни. Она в отличие от тебя сидит внутри системы.
— Зато у меня нет должностных инструкций, — напомнила Надя. — И начальника, который меня вызовет и скажет: «Надежда Сергеевна, вы что себе позволяете?»
Игорь усмехнулся:
— То есть меня, считай, уже списали.
— Не я, — сказала она. — Твоё начальство.
Он на секунду стал совсем серьёзным.
— Надя, — сказал он, — мы с тобой понимаем, что эта история будет бить по очень разным головам. Если ты где-то перегнёшь, тебя максимум отправят обратно в Москву или припаяют административку. Меня — лишат пенсии и выкинут с волчьим билетом.
— Ты хочешь сказать, чтобы я тебя пожалела и вышла из игры? — мягко уточнила она.
— Я хочу сказать, чтобы ты не делала вид, что мы играем в настольную игру, — ответил он. — Здесь жизнь. И не только твоя.
Она кивнула.
— Я помню, — сказала Надя. — У меня одна жизнь уже кончилась. Вторую я берегу — в меру возможностей.
Он тяжело вздохнул.
— Ладно, — сказал. — Если тебе удастся вытянуть из школьного архива что-то интересное — фотографируй всё, что шевелится. И сразу дублируй. Не держи оригиналы в одном месте.
— Учишь меня, словно я вчера с факультета, — усмехнулась она.
— Через десять лет в гражданке любому нужен курс повышения квалификации, — парировал он.
Когда она уже поднималась, он добавил:
— И, Надя… если будут ещё звонки — не геройствуй. Запоминай, записывай, приходи. Это хотя бы шанс сделать всё по-закону.
Она остановилась у двери, обернулась.
— Игорь, — сказала она. — В этой истории слишком много делали «по закону». Хочется хоть раз сделать по совести.
— Иногда это одно и то же, — устало ответил он. — Очень редко. Но я всё ещё верю, что бывает.
Школа днём выглядела уже не траурной, а уставшей.
Фотографию Лены убрали в холле, остались только вазы с цветами, которые теперь напоминали не прощание, а какой-то странный праздник. Дети ходили по коридорам, как обычно: кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то нёс куда-то огромный ватман с надписью «День здоровья».
Надя поймала на себе пару любопытных взглядов — «вот та тётя, что на похоронах у гроба стояла» — и пошла к завучу.
Кабинет Грызновой был всё там же, где когда-то сидела завуч их детства: третий этаж, в конце коридора, возле учительской. Только табличка стала посолиднее.
Она постучала и, не дожидаясь приглашения, заглянула.
Марина Грызнова сидела за столом, окружённая журналами и бумагами. Вид у неё был такой, будто она одновременно ведёт три урока и пишет отчёт в министерство.
— Да? — коротко спросила она, поднимая глаза.
— Добрый день, Марина Сергеевна, — сказала Надя своим самым выпускным голосом. — Извините, что отвлекаю. Я — Вереск, Надежда. Вы меня, может, помните: мы с Еленой вместе учились, а теперь я у Лидии Ивановны живу.
Грызнова чуть сузила глаза.
— Да, — сказала она. — Помню. Вы вчера были на прощании. Чем могу помочь?
— У меня к вам просьба… странная, но мир, как мы знаем, сошёл с ума ещё в девяностых, — спокойно начала Надя. — Я сейчас в таком, знаете, переходном состоянии: официально нигде не работаю, но руки всё равно тянутся что-то делать. И я подумала…
Она сделала паузу и улыбнулась:
— Может быть, написать что-то про нашу школу. Воспоминания выпускников, истории — как мы жили в девяностые, как менялось всё вокруг. Сейчас, говорят, такие книги даже читают.
Грызнова не сразу ответила. В её взгляде на миг мелькнуло что-то вроде подозрения.
— И вы хотите… — осторожно спросила она, — использовать для этого школьные материалы?
— Да, — кивнула Надя. — Фотографии, старые стенды, может быть, вырезки из газет. То, что у вас хранится в архиве. Естественно, только под вашим контролем, я ничего не собираюсь таскать. Мне бы просто дать посмотреть, что есть, чтобы понять, в каком объёме можно писать.
Завуч пару секунд молчала, перебирая в руках ручку.
— У нас, — сказала она наконец, — нет отдельного «архива» в том виде, как вы, возможно, представляете. Есть кладовка со старыми стендами и папками. Там бардак.
— Бардак — естественная среда для историка, — мягко заметила Надя. — Я к нему привычная.
— И потом… — Грызнова чуть помедлила, — сейчас не самое подходящее время. У нас проверки, отчётность, плюс эта… — она запнулась, — трагедия.
— Как раз потому и время, — тихо сказала Надя. — Люди вспоминают. Это шанс зафиксировать память, пока она живая.
Она выдержала паузу и добавила:
— Елена Сергеевна была частью этой истории. Когда-нибудь о ней всё равно будут писать. Лучше, если это сделают свои.
Эта фраза, кажется, попала.
Грызнова отвела глаза.
— Я… подумаю, — сказала она. — Давайте так: сегодня я занята, но после уроков… скажем, в пять, я смогу вас провести и показать, что у нас там есть. Но сразу предупреждаю: никакого копирования документов, только фотографии, и то при мне.
Надя внутренне усмехнулась: именно это ей и было нужно.
— Конечно, — кивнула она. — Я просто посмотрю, пофотографирую что-то для рабочего материала.
— И никаких… — завуч поискала слово, — домыслов.
— Я пишу прозу, а не доносы, — ответила Надя. — Домыслы у нас и так на каждый квадратный метр.
До пяти часов пришлось убивать время.
Надя бродила по знакомым коридорам, будто проверяя себя на аллергическую реакцию.
Заглянула в старый спортзал — там всё стало ярче, но запах всё тот же: пот, резина, мяч о стену.
В музыкальный кабинет заходить не стала — там теперь работала другая учительница, и смотреть на чужие руки за Лениным пианино она была не готова.
Зато заглянула в школьный музей.
За стеклом стояли пионерские галстуки, линейки отличников, грамоты «за успехи в социалистическом соревновании». На одной из фотографий она узнала себя — подростковую, с косой и в нелепом пиджаке.
Рядом — коллективное фото: «9 „Б“ класс. 1993 год». На краю — Лена, ещё совсем девочка, с широкой, чуть застенчивой улыбкой.
Надя невольно коснулась стекла пальцами.
«Тогда мы ещё не знали, что у некоторых из нас через несколько месяцев в жизни образуется дыра размером с отца», — подумала она.
В пять она вернулась к кабинету завуча.
Грызнова ждала её уже у двери, с большим связкой ключей в руке.
— Пойдёмте, — сказала она сухо. — Только быстро. У меня вечером ещё родительское собрание.
Архив-кладовка оказалась за дверью в дальнем конце первого этажа, рядом с выходом во двор. В прежние времена там хранили спортинвентарь и сломанные стулья. Теперь к двери была прикреплена свежая табличка «Служебное помещение. Посторонним вход запрещён».
Грызнова отперла три (!) замка — два обычных и один навесной.
— Мы тут храним и документацию, и старые стенды, — пояснила она. — Поэтому доступ ограничен.
Внутри пахло пылью, бумагой и капельками мышиного помёта. Вдоль стен — металлические шкафы, наверху — коробки, ниже — папки.
— Вот здесь — личные дела, — указала завуч. — Это мы трогать не будем. А здесь — метод материалы, стенды, газеты.
Надя кивнула: личные дела ей пока были не нужны, да и залезать туда под взглядом завуча было бы глупо.
Она достала телефон, включила фонарик.
— Я просто посмотрю, как у вас всё устроено, — сказала она. — Может, сразу что-то зацепит взгляд.
Грызнова стояла у двери, как часовой: и не мешает, и в то же время контролирует каждое движение.
Надя начала с коробок, где лежали старые школьные газеты и вырезки. Некоторые были начала двухтысячных, где-то проскакивали и девяностые.
В одной из папок нашлась подшивка «Приморского вестника» за 1993–1994 годы с пометкой «школа, порт, город».
— Это кто собирал? — спросила Надя.
— Тогдашний завуч, — ответила Грызнова. — Она считала, что надо фиксировать «связи школы с предприятиями». Я потом просто добавляла.
Надя перелистала обложку.
Там были заметки о школьных олимпиадах, отчёты о «передовиках порта», статьи о том, как дети ходили в гости к докерам, а докеры — к детям.
Одна полоска бросилась в глаза.
Заголовок: «Партнёрство ради будущего».
Фотография: группа школьников на фоне портового крана, рядом мужчина в пиджаке, улыбающийся так, будто сейчас отрежет кому-то кусок бюджета.
Под фото подпись: «Молодой предприниматель Виктор Кораблёв проводит для школьников экскурсию по порту».
Чуть ниже — маленький абзац: «В рамках программы сотрудничества порт оказывает помощь школе № 3: ремонт спортзала, новые окна в актовом зале, экскурсии для учащихся и поддержка семей работников, пострадавших в результате несчастных случаев на производстве».
Надя почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло.
— Можно я это сфотографирую? — буднично спросила она. — Для главы про «патриотическое воспитание девяностых».
— Конечно, — сказала Грызнова, но голос её чуть дрогнул.
Надя сняла полосу целиком, потом отдельно — кусок с «поддержкой семей пострадавших».
— У нас тогда много кто погиб? — как бы невзначай спросила она. — Вон, написано: «поддержка семей».
— Порт всегда был опасным местом, — уклончиво ответила завуч. — Но конкретно это… — она запнулась, — это было после одной аварии.
— Той самой? — спросила Надя.
Грызнова сжала связку ключей так, что металл звякнул.
— Я не помню всех деталей, — резко сказала она. — Прошло тридцать лет.
Надя не стала давить.
— Понимаю, — кивнула она. — Память — штука избирательная.
Она продолжила листать.
Через пару страниц нашла ещё одно.
Небольшая заметка без фотографии:
«Администрация порта и руководство школы № 3 договорились о шефстве над ученицей 7 „Б“ класса А.М., потерявшей отца в результате несчастного случая в акватории порта. Девочке предоставляется бесплатное обучение в музыкальной школе и ежемесячная материальная поддержка. Вопрос о дальнейшем обучении будет рассмотрен в индивидуальном порядке».
Под заметкой — подписи: директор школы, начальник порта и ещё одна фамилия.
«В. Кораблёв» — чётко, уверенно.
Надя сфотографировала и это. Пальцы чуть дрожали — не от волнения даже, а от ощущения, что кусочки мозаики начинают стягиваться.
— Вы помните эту девочку? — спросила она. — А.М.
— Ася Миронова, — после паузы ответила Грызнова. — Да, помню. Хорошая была ученица.
«Была», — отметила Надя.
— Это… красиво, — заметила она вслух. — Потерять отца из-за порта и получить от порта шефство. Прямо карма на окладе.
Завуч ничего не ответила.
Надя закрыла подшивку, отложила её в сторону.
— А это что? — она потянулась к другой коробке, где лежали старые стенды, свернутые в рулоны.
— Это нам сейчас не нужно, — неожиданно решительно сказала Грызнова и шагнула вперёд. — Там плакаты, схемы, всё уже ветхое.
Слишком резкое движение.
Надя мягко улыбнулась:
— Можно я всё-таки взгляну? Там могут быть общие фотографии, школьные праздники — это всегда хорошо смотрится в книге.
Она взяла ближайший рулон, пока завуч колебалась, и развернула на столе.
На картоне, пожелтевшем по краям, были наклеены фотографии и заголовки:
«НАШИ ШЕФЫ — НАШИ ДРУЗЬЯ».
Сверху — логотип порта, снизу — снимки совместных мероприятий.
Ученики на экскурсии.
Докеры на школьной линейке.
Хор на сцене порта.
И в центре большой снимок: сцена актового зала. На сцене — группа людей: директор, мужчина в костюме (тот самый, помоложе Кораблёва), ещё двое. За ними — баннер «Приморский груз — новый этап развития».
На краю сцены — девочка с скрипкой. Лена.
Рядом с ней — Марина Грызнова, ещё молодая, с другой прической, но с тем же прищуром. У неё в руках микрофон, и видно, как она что-то объявляет.
Под фотографией подпись:
«Шефская встреча с представителями порта. Выступает хор под руководством Е.С. Мироновой».
Надя сфотографировала стенд целиком и несколько фрагментов отдельно.
— Какой год? — спросила она.
— Девяносто третий, скорее всего, — нехотя сказала завуч. — Точно не помню.
— Я потом уточню по газетам, — спокойно ответила Надя. — Но вы, выходит, тогда тоже были в порту.
Она подняла взгляд.
В глазах Грызновой мелькнуло то самое — страх, перемешанный с раздражением.
— Я была всего лишь секретарём, — резко сказала она. — Занималась бумажками. Ничего больше.
— Иногда бумажки важнее, чем пистолеты, — задумчиво произнесла Надя. — Они решают, кто выйдет в рейс, а кто останется дома.
Повисла тишина.
— Вы что, подозреваете меня в чём-то? — наконец спросила Грызнова, уже без маски вежливости.
Надя отложила рулон.
— Я никого не подозреваю, — сказала она мягко. — Я просто собираю факты. Пишу книгу, помните?
Она улыбнулась так, как умела — чуть устало, с лёгкой иронией. Не нападая, но и не сдаваясь.
— Если вы планируете… — завуч сжала губы, — поднимать старую грязь, учтите: это отразится не только на вас. На школе, на городе, на детях.
— Старая грязь тем и плоха, — ответила Надя, — что она всё равно всплывает. Особенно когда её поливают сверху чистой водой.
Она собрала телефон, поправила сумку.
— Спасибо, что пустили, Марина Сергеевна. Материал очень полезный. Я вам обязательно дам прочитать рукопись, когда дойдёт до печати.
— Не сомневаюсь, — сухо сказала завуч.
В коридоре воздух показался удивительно свежим после пыльной кладовки.
Надя медленно шла к выходу, прокручивая в голове увиденное.
Шефство порта над школой.
Ранняя фотография Кораблёва — ещё не мецената, а амбициозного «предпринимателя».
Заметка о поддержке Аси Мироновой.
Грызнова на сцене, рядом с Лёной и баннером «Приморский груз».
Мозаика приобретала объём.
Порт не просто платил за новые окна — он покупал лояльность. Школа, в свою очередь, получала не только деньги, но и обязательство «не задавать лишних вопросов».
У выхода её догнал тихий голос.
— Тётя Надя?
Она обернулась.
В дверях стояла Ася — без чёрного платка, в обычной куртке, с тем же упрямым взглядом.
— Ты что здесь делаешь? — удивилась Надя. — У тебя же, кажется, сегодня пары.
— У меня сегодня «официальный день решения вопросов», — ответила Ася. — Я была у директора, мы обсуждали, как мне дальше учиться.
Она пожала плечами.
— И заодно хотела узнать, кто тут ходит по школе и вызывает у завуча тахикардию. Она так дёрнулась, когда услышала по громкой связи, что «Вереск в архивной».
Надя улыбнулась — в этом было что-то утешающее: человек, который умеет замечать чужую дрожь.
— Ходила смотреть на наше светлое прошлое, — ответила она. — И нашла там немного очень мутного.
Ася посмотрела на неё внимательно.
— Вы теперь тоже считаете, что порт к нам «пришёл не с пустыми руками»? — спросила.
— Порт никогда никуда не приходит с пустыми руками, — отозвалась Надя. — Но иногда то, что он приносит, пахнет не новыми окнами, а старой кровью.
Она замолчала, потом добавила:
— Я нашла заметку про тебя. Про то, как порт взял тебя под своё шефство.
Ася скривилась.
— Мама тогда сказала, что это «маленькая справедливость», — произнесла она. — А я чувствовала, как будто нас купили в рассрочку.
Она глубоко вдохнула.
— Что дальше, тётя Надя?
Вопрос прозвучал взрослым тоном. Не «что мы будем делать», а именно «что дальше».
Надя посмотрела на неё.
Внутри уже выстраивался план: показать Савельеву фотографии, прикинуть, как можно выйти на Плотникова, проверить старые связи по линии порта… А ещё — понять, кто именно счёл нужным позвонить ей ночью.
— Дальше, — сказала она, — мы аккуратно идём в порт. Но сначала — через Игоря.
Она достала телефон.
— У нас теперь есть не только флешка, но и официальные следы того, что порт «поддерживал» вашу семью после смерти отца. И это, знаешь ли, очень удобный повод задать пару вопросов вслух.
Ася кивнула.
— Я с вами, — сказала она.
— Нет, — мягко, но твёрдо ответила Надя. — Не сейчас. У тебя есть право на жизнь помимо этого всего. Пока мы можем, мы будем прикрываться друг другом, а не подставлять.
Ася прищурилась:
— Вы уверены, что вы меня не прикрываете так, как мама? То есть ничего не рассказываете, пока всё не взорвётся?
Надя усмехнулась. Попала.
— Ладно, — сказала она. — Будем договариваться как взрослые. Я тебе рассказываю всё, что безопасно знать. Но на передовую ты пока не лезешь.
— Согласна, — после паузы ответила Ася. — На первый круг.
Она протянула руку. Они пожали — не как тётя с племянницей, а как две женщины, которым слишком рано пришлось взрослеть.
Вечером, уже дома, Надя разложила на столе ноутбук, флешку и телефон.
На экране — Ленины файлы. На телефоне — сегодняшние фотографии из школьного архива.
Она смотрела то на одно, то на другое, как на две половины одного письма, случайно отправленные разным адресатам.
Внизу письма всегда есть подпись.
Здесь подписью были две фамилии: Миронов и Кораблёв.
Телефон снова завибрировал.
На этот раз номер был знакомым.
— Ну? — спросил Савельев, даже не поздоровавшись. — Как прошла экскурсия в прошлое?
— Прошло успешно, — ответила Надя. — У меня для тебя есть несколько красивых картинок. Особенно тебе понравится стенд под названием «Наши шефы — наши друзья».
Она переслала ему пару снимков.
На том конце повисла тишина, потом короткое:
— Чёрт.
— Это научный термин или служебный? — уточнила Надя.
— И то, и другое, — сказал Игорь. — Мы с тобой только что доказали одну неприятную вещь.
— Какую?
— Что у этой истории есть не только прошлое, но и настоящее, — ответил он. — Порт не просто «когда-то» был рядом. Он всё это время стоял у школы за спиной.
Он помолчал и добавил:
— Завтра зайди ко мне ещё раз. Пора посмотреть, что у нас там с законными возможностями. И… — он чуть понизил голос, — будь осторожна. Если тебе уже звонят, значит, за тобой следят.
Надя закрыла глаза на секунду.
— Ничего, — сказала она. — Пусть следят. Главное — не дать им снова выбрать, кто именно в этом городе имеет право на правду.
За окном медленно сгущался вечер.
Где-то далеко гудел порт — низко, упруго, как будто сам город дышал тяжёлой грудью.
Тени над Приморском становились плотнее.
Но теперь Надя видела: у каждой тени есть источник света.
Нужно было только понять, откуда он бьёт — и кто именно так боится, что его выключат.