Легкий морозец хрустел под ногами Петра Алексеевича. Октябрь в сибирской тайге — время тонкое, пограничное: еще не зима, но уже и не осень. Петр шел по знакомой тропе, ружье за плечом, старая немецкая куртка грела тело. Охота была для него не столько промыслом, сколько ритуалом — способом отдышаться от человеческого гула, от будничного надрыва, от немого вопроса в глазах жены.
Он отошел от деревни на пятнадцать километров, углубился в старый лес, где сосны стояли как немые стражи. Здесь начиналась тайга, настоящая, первозданная. Воздух пах смолой, влажной землей и обещанием снега. Петр заметил следы лося, свежие, и пошел по ним, отключив сознание, оставив только инстинкт и вековые знания охотника.
Следы привели к небольшой поляне, окруженной необычно плотным частоколом лиственниц. В центре поляны стоял камень — гладкий, темный, почти черный, будто отполированный неведомой рукой. Таких валунов в этих краях не встречалось. Петр присел на корточки, осмотрел его, провел рукой по поверхности. Камень был теплым, странно теплым для хмурого осеннего дня.
И тут он услышал звук. Не лесной — не треск ветки, не шорох зверя. Звук, похожий на глубокий, низкий гул, исходивший из-под земли. Гул нарастал, воздух над поляной заколебался, как над раскаленным асфальтом. Петр вскочил, схватился за ружье, но инстинкт самосохранения не сработал. Не было страха. Было пустое, бездонное любопытство.
Он сделал шаг к камню. И шаг этот оказался последним в той жизни, которую он знал.
Воздух вокруг него сгустился, стал вязким, как мед. Свет, пробивавшийся сквозь кроны, изменил спектр — все вокруг окрасилось в оттенки сепии, затем индиго, затем в цвет, которого не существует в человеческой палитре. Петр почувствовал, будто его тело растягивается, не физически, а как бы по шкале времени. Ощущения сменялись с калейдоскопической быстротой: падение в колодец без дна, выход из чрева матери, полет сквозь галактики из звездной пыли. Он не видел, но знал, что вокруг него проносятся тени — образы леса, но леса, который стареет, молодеет, сбрасывает листву и вновь покрывается зеленью с головокружительной скоростью.
А потом — тишина. Абсолютная, невесомая, шелковая тишина.
Петр открыл глаза. Он стоял на той же поляне. Камень на месте. Гула нет. Небо над головой было такого же свинцового оттенка, лес шумел той же октябрьской песней. Он потренировал мышцы, пошевелил пальцами. Все было на месте.
«Галлюцинация, — подумал он, вытирая пот со лба. — Переутомление».
Он взглянул на наручные часы, недорогой «Ракету», подарок жены. Стрелки показывали ровно два часа дня. Он пришел на поляну около полудня. Значит, пробыл здесь не больше двух часов.
Петр взвалил ружье на плечо, еще раз окинул поляну взглядом, и отправился обратно. Лес, однако, казался чуть тише, чем обычно. Не слышно было ни птиц, ни привычного шороха белок. Да и тропа местами выглядела иначе — больше ухабов, будто по ней давно не ходили.
Он добрался до опушки, за которой уже должна была начинаться деревня, и замер.
Там, где еще утром стояли два десятка крепких домов, огороды, заборы, теперь была пустошь. Нет, не пустошь — виднелись фундаменты, заросшие бурьяном, остатки печных труб, как каменные надгробия. Деревни не было.
У Петра застучало в висках. Он побежал, спотыкаясь, к месту, где стоял его собственный дом. Нашел его. Вернее, нашел то, что от него осталось: полусгнившие бревна, провалившуюся крышу, молодую березу, растущую прямо посреди бывшей горницы.
«Пожар, — лихорадочно соображал он. — Все сгорело. И они… уехали? Но почему ничего не построили заново?»
Он обошел все бывшие усадьбы. Ни души. Лишь ветер гулял по пустырю, да ворон каркал на одинокой сосне, которая раньше росла посреди деревенской площади. Петр заметил странность: сосна эта была старая, могучая. Он помнил, как ее сажали в честь Победы, это был тонкий прутик. Теперь же это было огромное дерево, которому на вид было лет пятьдесят, не меньше.
К горлу подкатил ком паники. Он выбежал на дорогу, ведущую к райцентру, в десяти километрах от деревни. Дорога, некогда накатанная, превратилась в едва заметную колею в траве.
Он пошел по ней. Шел час, может, два. В голове стучала одна мысль: «Что случилось? Что случилось?» Он не заметил, как накрапывал дождь, как смеркалось.
Вдали показались огни. Не деревенские, тусклые, а яркие, белые, голубые. Много огней, выстроенных в ровные линии. И странные звуки — негромкий гул, похожий на шум шоссе, но иной, более равномерный.
Петр вышел на обочину асфальтовой дороги — широкой, идеально ровной, с яркими разметками. По ней с невероятной скоростью проносились машины. Но какие машины! Беззвучные, обтекаемые, будто сошедшие со страниц фантастических журналов, которые он когда-то листал. Фар у некоторых вообще не было видно, только светящиеся полосы.
Он стоял, впиваясь глазами в этот поток будущего, когда его осветили фары. Свернула и остановилась рядом машина, похожая на большой серебристый яйцеобразный вагон. Из нее вышел человек в синей униформе без привычных погон, с планшетом в руках.
— Мужик, ты в порядке? — спросил человек. Голос был нормальный, человеческий, но в интонации сквозило неподдельное удивление. — Что ты тут в таком виде… И с ружьем? Охота запрещена в этом секторе.
Петр пытался говорить, но язык не слушался. Он выдохнул:
—Деревня… Где деревня Крайново?
Человек в униформе нахмурился,что-то быстро ввел в планшет.
—Поселение Крайново было упразднено в 2008 году в рамках программы оптимизации. Сейчас здесь природоохранная зона и трасса «Сибирь-Урал». Но что ты…
Он посмотрел на Петра внимательнее,на его куртку, ватные штаны, на ружье модели, которую можно было увидеть только в музеях.
—Ты кто? Откуда здесь взялся?
— Я… Петр Алексеевич Крайнов, — выдавил из себя охотник. — Жил здесь. Ушел на охоту сегодня утром. А вернулся — вас нет.
—Крайнов… — человек пролистал что-то на экране. Его лицо стало серьезным. — Есть запись в архиве. Петр Алексеевич Крайнов, 1954 года рождения. Пропал без вести осенью 1987 года во время охоты. Поиски результатов не дали. Объявлен умершим в 2002 году.
Он поднял глаза,и в них был уже не просто интерес, а смесь трепета и ужаса.
—1987-й… Боже. Ты говоришь, ушел сегодня?
— Два часа назад, — прошептал Петр, и мир вокруг него поплыл. Цифры складывались в чудовищное уравнение: 1987 + 33 = 2020.
Его доставили в город — не в тот знакомый райцентр с двухэтажками и памятником Ленину, а в футуристический мегаполис со стеклянными башнями, парящими в воздухе экранами и толпами людей, уткнувшихся в маленькие сияющие плитки в руках.
Последовали дни, недели, месяцы проверок. Его изучали врачи, физики, психологи, историки. Всех интересовала поляна и черный камень. Но когда вертолеты прилетели по указанным Петром координатам, никакой поляны не нашли. Спутниковые снимки показывали лишь сплошной старый лес. Никаких аномалий. Сам Петр, пройдя с геолокатором, сбился и не смог найти то место. Та тайга словно закрылась, забрала свой секрет.
Его история стала сенсацией, потом — мемом, потом — предметом жарких споров ученых. Выдвигались гипотезы: временная аномалия, кротовая нора, эксперимент внеземного разума. Но доказательств не было. Был только он — Петр Алексеевич, человек из прошлого, застрявший в настоящем.
Его жена, Мария, умерла от рака в 2005-м. Дочь, Алена, которую он оставил семилетней девчонкой, сейчас была сорокалетней женщиной, директором школы в другом городе. У нее была своя жизнь, муж, дети, которые смотрели на деда как на призрака, на ожившую историческую диковину. Общего языка не находилось. Их разделяла не только пропасть лет, но и пропасть опыта. Он помнил мир, где главным чудом был цветной телевизор. Она жила в мире, где реальность и виртуальность давно переплелись.
Государство назначило ему пенсию, выделило маленькую квартиру на окраине нового города. Он пытался устроиться сторожем, но везде требовались «скиллы», «цифровая грамотность». Мир, в который он попал, был удобным, стерильным, невероятно быстрым и безумно одиноким. Люди общались экранами, еда появлялась по нажатию кнопки, охота была варварством, природа — аттракционом в виртуальных очках.
Петр часами сидел у окна, смотря на неоновые огни, и думал о том гуле. О том шаге. Он прокручивал в голове те два часа, которые оказались тридцатью тремя годами. Что это было? Провал во времени? Или, может, это время провалилось сквозь него? Он был неподвижной точкой в потоке лет, песчинкой, вокруг которой река времени сделала внезапную петлю, а потом понеслась дальше, смыв все, что он любил.
Однажды, уже глубокой осенью, он взял свое старое ружье (разрешение на хранение, как исторического артефакта, ему чудом выбили) и ушел в лесной массив, что начинался за городом. Это был не лес, а парк, с дорожками, скамейками, камерами наблюдения. Но он нашел укромное место, сел на пень, закрыл глаза и попытался услышать тот самый гул. Тишина. Лишь далекий гул магистралей и гул крови в собственных ушах.
Он понял тогда самую страшную вещь. Его трагедия была не в потере лет, дома, семьи. Его трагедия была в ясности. Он помнил все до мельчайших деталей: запах кожи на куртке Марии, звук голоса дочери, читающей стишок, вкус домашнего кваса, который ставили в погребе. Он помнил это так ярко, как будто это было вчера. Для его нейронов так оно и было. А для мира — это было давно, стерто, забыто. Он оказался ходячей могилой собственного прошлого, музеем одного посетителя, где экспонаты невозможно потрогать.
Он вернулся с «охоты», положил ружье в шкаф и больше не прикасался к нему. Иногда он ловил себя на мысли, что, может, это и не было никакой аномалией. Может, это и есть настоящая охота. Выходишь ненадолго, затаив дыхание, в чащу собственной судьбы, а возвращаешься — и все уже иное, и ты сам в своем неизменном теле становишься чужим, реликтом, потерянным звеном. И ты обходишь руины того, что называл жизнью, и понимаешь, что время — самый молчаливый и самый безжалостный хищник из всех. Оно не рычит, не нападает. Оно просто тихо съедает все вокруг, пока ты стоишь на поляне, слушая неземной гул, думая, что прошло всего два часа.