Заметил это случайно. Раньше она не красилась вовсе, а тут вдруг — яркие следы на салфетках в машине, в моей машине. Спрашиваю: «Красишься?» Отвечает: «На работе тренинг был, хотелось выглядеть презентабельно». А губы перед домом тщательно вытирает. Год назад она смеялась над подругами, которые так делают. Говорила: «Либо носи помаду, либо не носи. А прятать — лицемерие».
Потом пришёл запах. Не её парфюм, а какой-то терпкий, древесный. Она говорила — «новый гель для душа в спортзале». Но откуда в женском спортзале мужской гель?
А потом пришло время «корпоративов». Раньше она их ненавидела. Теперь — раз в две недели. Возвращалась после полуночи, говорила: «Все так засиделись». И сразу в душ. Смывала не только макияж. Смывала следы другого дня, другой жизни, в которой меня не было.
Я не верил себе. Думал, паранойя. Пока не нашёл в кармане её пальто билет. Не в кино, не в театр. Билет на поезд «Сапсан» Москва — Петербург. В один конец. На её имя. Дата — следующий вторник. День, когда я должен быть в командировке.
Спросил напрямую. Сказал, что нашёл, пока искал наушники. Она сначала покраснела, потом побледнела. «Это… это подарок от фирмы. Лотерея была, я выиграла поездку. Хотела сделать сюрприз». Голос дрожал. В глазах — паника. Я кивнул. Сказал: «Классный сюрприз».
В тот вторник я не поехал в командировку. Сказал начальнику, что заболел. И поехал за ней. Не как маньяк, а как свидетель. Чтобы увидеть всё своими глазами и перестать мучить себя догадками.
Она села в «Сапсан». Я — в следующем вагоне. В Питере её встретил мужчина. Молодой, в дорогом пальто. Они обнялись так, как не обнимаются коллеги. Пошли в отель. Я стоял на улице, смотрел на окна и ждал, какое из них вспыхнет светом. Когда вспыхнуло — мне стало легче. Потому что сомнения кончились. Осталась только правда, тяжёлая и простая, как булыжник.
Я не стучал в номер. Не устраивал сцен. Я поехал домой. Разбудил её в пять утра звонком. Спросил: «Как Питер?». В трубке — мёртвая тишина. Потом шёпот: «Ты за мной следил?». Я сказал: «Да. Теперь у меня есть выбор: рассказать всё твоему начальству (ведь поездка была за счёт фирмы, да?), или ты сама расскажешь всё моим родителям и своим. И съезжаешь. Сегодня».
Она вернулась утром. Без чемодана, с одним шоппером. Глаза опухшие. Сказала: «Это была ошибка. Один раз». Я показал ей распечатку переписки из её облака (да, я туда зашёл, пока она была в Питере). Там были не только договорённости о поездках. Там были слова, которые она не говорила мне годами. Нежности. Там были фото, которые она ему отправляла. Фото, которые я не делал.
«Один раз длиною в девять месяцев, — сказал я. — Это не ошибка. Это система».
Она ушла в тот же день. К нему, как я позже узнал. Их роман закончился через два месяца — оказалось, он любил не её, а её готовность ездить к нему за триста километров. Она вернулась в наш город, но не ко мне. Живёт у подруги.
Я поменял замки. Выбросил её вещи, которые она не забрала. Начал жить заново. Не весело, но честно.
И теперь, когда я вижу на улице женщину, которая перед входом в подъезд торопливо вытирает губы, я смотрю на неё не с осуждением. С жалостью. Потому что она, как и моя бывшая, уже мёртва для кого-то. Она просто ещё не знает, что её уже раскопали.