Я увидела её не сразу.
Сначала — пакеты, которые больно врезались в пальцы, запах влажного бетона и что-то ещё — странная тишина в подъезде. Обычно в это время кто-то хлопает дверями, кто-то орёт на ребёнка, наверху лает собака. А тут — как в вакууме.
Я поднималась медленно: второй, третий… Между третьим и четвёртым у нас недавно поставили новую лампочку. Целый дом неделю обсуждал: «Наконец-то!», «Надо было LED брать», «Опять за наши деньги». И вот под этим честным, ярким светом она и лежала — Зинаида Петровна.
Я сначала даже не поняла, что это человек. Как будто кто-то бросил старое пальто на ступеньки. Потом увидела руку — тонкую, с прозрачной кожей и синей веной, и пакет, по которому расползалось мокрое пятно: молоко разлилось.
— Зинаида Петровна? — я поставила свои пакеты и присела, колени неприятно хрустнули.
Она была в сознании.
Глупая, неуместная мысль — у неё такие аккуратные седые волосы, как у куклы из моего детства, у которой я всё время пыталась заплести косу, а она не получалась.
— Ой, Анечка… — губы у неё дрожали. — Опять… Неловко вышло… Не обращай внимания.
На автомате из меня вылетело то, что, кажется, встроено в голову всем жильцам нашего дома:
— Это возраст, давление, бывает.
Я сама услышала, как противно это звучит, но было поздно.
Через десять минут в подъезде уже толпились наши:
Лариса с третьего, вечно в халате и с сигаретой, которую прячет за спину, когда выходит её внук.
Дядя Витя из первой, который «тридцать лет на заводе, я таких бабушек видел — гора, всё равно уже…».
Кирилл с пятого, молодой, в наушниках, телефон не выпуская, но всё снимает «на всякий».
Кто-то уже написал в наш домовой чат:
«Соседка с четвёртого упала. Вроде жива. Опять давление. Надо что-то решать с лестницей!!!»
Про лестницу мы говорим уже год. Про Зинаиду Петровну — никогда.
Я вызвала скорую, хотя Лариса шипела:
— Да подожди ты, щас отойдёт, сяду с ней… Опять тебе делать нечего.
Скорая приехала быстро, на удивление. Врачи поднялись, как будто знали дорогу: без вопросов, без суеты. Посмотрели давление, задали стандартные вопросы. Я заметила, как один из них переглянулся с другим, но промолчали. Только сказали:
— Ехать надо. Это не просто «давление». И не «бывает». Собирайтесь, Зинаида Петровна.
Она попыталась возразить, огляделась растерянно:
— Кот… У меня кот. Его… корм надо…
— Я схожу, — сказала я, не успев подумать. — Дайте ключ.
Лариса фыркнула, но промолчала. Дядя Витя отправился обратно к себе — «у меня суп», Кирилл уже писал что-то в чат, наверняка: «Скорую забрала, жесть, конечно».
В квартире у Зинаиды Петровны пахло лекарствами, валерьянкой и почему-то запёкшейся гречкой. Кот — полосатый, толстый — сидел на подоконнике и смотрел на меня с обидой, будто я опоздала.
Я нашла корм на кухне. Пока насыпала в миску, заметила на столе раскрытую тетрадку в клеточку. Очки лежали рядом, как будто она только что читала.
Я не хотела смотреть. Честно. Но глаза сами упали на первую строчку.
«1. Не падать на лестнице. 2. Не отвлекаться, когда иду. 3. Не брать тяжёлые пакеты. 4. Попросить кого-нибудь в доме помочь с продуктами (но не Ларису). 5. Записаться к врачу, пока не поздно».
Пункты были зачёркнуты и переписаны, какие-то — по три раза. Внизу — кривенько, по-детски:
«Не быть обузой».
К горлу подкатил ком. Я резко закрыла тетрадь, будто поймала себя на краже. Взяла кота, погладила по голове.
— Не быть обузой, — повторила шёпотом. — Вот вы себе придумали задачку, Зинаида Петровна…
Когда я вернулась домой, было уже темно. Муж сидел на кухне за ноутбуком, сын — в комнате, громко стрелял в кого-то в игре.
— Опять кто-то шумел в подъезде, — сказал муж, даже не отрываясь. — Что там было?
— Зинаида Петровна упала. Скорую забрали, — я поставила пакеты на стол, услышала, как внутри один из йогуртов жалобно хлюпнул.
— Возраст, давление, бывает, — автоматически отозвался он.
Я на секунду замерла. Словно весь наш подъезд говорил через него одним ртом.
— Не бывает, — неожиданно для себя ответила я. — Точнее, бывает, но это не объяснение. Это отмазка.
Муж поднял взгляд. Что-то хотел сказать, но пожал плечами и вернулся к таблицам. Ему некогда. Всегда некогда.
Я пошла в ванную, включила воду, но так и не стала умываться. Сидела на краю ванной, слушала, как шумит кран, и думала о тетрадке.
«Не быть обузой».
Моей маме шестьдесят восемь. Она живёт в другом городе. Звонит каждый день, но всегда начинает с одного и того же:
— Я тебя отвлекла?
Я её почти всегда в этот момент действительно отвлекает. Я в работе, в готовке, в мыслях. Я бегло отвечаю, что нет, конечно, а сама уже смотрю одним глазом в телефон, вторым — в кастрюлю.
— Ты бы к врачу сходила, — говорю я ей раз в месяц.
— Да что я, старая уже. Возраст. Давление. Бывает, — отвечает она.
И я киваю, хотя она не видит.
Сегодня в голове щёлкнуло: мы говорим одно и то же. На разных этажах, в разных городах, но всё одинаково: «бывает», «возраст», «не быть обузой».
Только вот падать будем мы.
Вечером в чате дома пошло обсуждение.
Кирилл скинул фото: только ноги Зинаиды Петровны и лужица молока. Я написала ему в личку: «Удалите, пожалуйста. Это не новостной портал, это наш дом». Он прочитал, но не ответил.
В чате кипело:
«Надо поручни ставить!»
«Я давно говорю про плитку — скользкая она!»
«УК опять экономит, сволочи!»
«А может, детей научить помогать старикам?» — это написала какая-то новая соседка со второго, я её почти не видела.
Я набрала и стёрла десяток сообщений. Хотелось написать: «А давайте разберёмся, почему человек в восемьдесят лет идёт один с тяжёлыми пакетами?» Хотелось добавить: «А мы вообще знаем, есть ли у неё дети?» и «кого она записала в тетрадке под пунктом “попросить кого-нибудь помочь”?»
В итоге я написала:
«Я завтра поеду к ней в больницу, если скажут, куда увезли. Кто-нибудь хочет передать что-то? Фрукты, воду, зарядку для телефона?»
Пару минут — тишина.
Потом:
«У меня нет времени, но могу перевести вам на карту, купите от меня что-нибудь», — написала та самая новая соседка со второго.
«Я могу яблок дать, у меня мешок», — отозвался дядя Витя.
«Я могу только шоколадку, но тоже хочу», — написала вдруг Лариса. Первой фразой без сарказма за всё время.
Я удивилась: оказывается, мы не такие уж и мёртвые внутри, как иногда кажется.
В ночи мне не спалось. Я нашла в телефоне мамин номер, просто посмотрела на него. Мы созванивались утром, формально: «Как дела? Нормально. Ты как? Тоже нормально.»
Я вдруг вспомнила, как однажды, лет десять назад, мама тоже упала в подъезде. Тогда был лёд, сквозняк и старые кирпичные стены. Она рассказывала это между делом:
— Я тогда, представляешь, как шмякнулась… Боком. Сосед вышел, помог подняться. Хороший мужчина, а то так бы и лежала. Ну, возраст уже, чё ты хочешь.
Тогда я посмеялась, сказала что-то вроде: «Мам, аккуратней». И всё. Не спросила, больно ли, не предложила сделать обследование, не сказала: «Давай я приеду». У меня была работа, кредиты, маленький ребёнок. Вечное «некогда».
Теперь я сидела в темноте на кухне, смотрела в чёрное окно, где отражалась только моя усталая физиономия и миска с недоеденным салатом, и думала: а много ли нужно человеку, чтобы перестать чувствовать себя обузой?
Может, один звонок, который не «между делом», а по-настоящему.
Я набрала её, не глядя на часы.
— Алло? — мама ответила почти сразу, как будто не спала. — Ты чего, Ань? Всё нормально?
— Нормально. Просто… — я замялась. — Просто хотела услышать тебя. И сказать, чтобы ты всё-таки записалась к врачу. Я помогу, найду клинику, приеду, если надо.
На том конце была пауза.
— Ты что, заболела? — автоматически спросила она, приученная, что я звоню только «по делу».
— Нет. Я просто… не хочу, чтобы ты когда-нибудь лежала под какой-нибудь лампочкой и думала, что лучше бы не быть обузой.
Мама молчала долго. Потом тихо сказала:
— Дура ты у меня, конечно… Но хорошая. Давай, найди врача. Только чтоб не грубый. Я, если честно, боюсь.
И в этом «боюсь» было больше правды, чем во всех наших «бывает» за последние годы.
На следующий день я узнала в регистратуре, куда увезли Зинаиду Петровну. Съездила, передала пакет: яблоки от дяди Вити, шоколадку от Ларисы, воду и крем для рук от меня и той новой соседки.
— Вы все с моего подъезда? — удивилась она, разглядывая пакет. — Я думала, вы там только в чате ругаетесь.
— Мы тренируемся, — усмехнулась я. — Переходим от слов к делам понемногу.
Она кивнула, сжала в пальцах шоколадку, как будто боялась, что отберут.
— Я там… записывала, — вдруг сказала она. — В тетрадке. Кого попросить о помощи. Всё стеснялась. Думала: заняты вы, молодые. У вас своя жизнь.
Я почувствовала, как внутри что-то сжалось.
— Записывайте меня, — ответила я. — Прямо с фамилией и номером квартиры.
На обратном пути в автобусе я открыла наш домовой чат и написала:
«Давайте сделаем список: кто из наших пожилых живёт один. Не для галочки, а чтобы реально помогать — разнести лекарства, сопроводить в поликлинику, просто позвонить. Я могу вести список и координировать, если что».
Телефон завибрировал от уведомлений. Кто-то ставил смайлики, кто-то писал «поддерживаю», кто-то предлагал помощь. Были и те, кто отмалчивался, как всегда. Но я уже знала: достаточно нескольких людей, чтобы подъезд перестал быть просто коробкой с квартирами.
Вечером я снова позвонила маме. Мы впервые за долгое время говорили не десять минут, а почти час. Я слушала её рассказы про соседку с третьего, которая всех достала своими кошками, про новый суп, который она нашла в интернете, и даже про давление.
— Я всё равно, наверное, обуза, — сказала она в какой-то момент, уже под конец. — Но ты хотя бы не ври, что я не обуза. Лучше просто… иногда звони.
— Ты не обуза, — ответила я, неожиданно уверенно. — Ты — моя мама. Разница большая.
Положив трубку, я поймала себя на мысли, что в моей голове тоже есть своя невидимая тетрадка. Там я много лет писала одно и то же: «Не мешать никому», «Не просить о помощи», «Не быть слабой».
Может быть, пора потихоньку переписывать?
Не всё сразу.
Сначала — убрать из лексикона «возраст, давление, бывает». Потом — хотя бы раз в неделю поднимать голову, когда кто-то шмякается на лестнице, и думать не про плитку, а про человека.
А там, смотришь, мы и сами в собственных списках перестанем значиться как «обуза» — хотя бы у самих себя.