Немало европейцев приезжают сегодня в Россию в поисках здоровых традиционных ценностей, которые когда-то составляли основу европейской цивилизации, Европа ими по праву гордилась, а сейчас собственноручно уничтожает. Однако в истории ведь такое уже случалось, и европейцам, жившим на рубеже XIX–XX веков, казалось, что они являлись свидетелями «заката Европы», о чем после Первой мировой войны писал Освальд Шпенглер.
Текст: Наталия Таньшина, Фото предоставлено Н. Золотаревой
Но идеи о том, что «старушка-Европа» сдает свои позиции и клонится к упадку, а новый свет восходит в России, появились задолго до конца XIXвека. Еще Вольтер воспринимал Россию как «лучшую из Европ», а в 1830-е годы один французский аристократ и вовсе писал: «Европейцы ищут свое будущее на берегах Невы».
Этим аристократом был французский граф Поль де Жюльвекур. По своим политическим взглядам он был легитимистом, то есть сторонником «легитимной» династии Бурбонов и короля Карла Х, потерявшего свой трон в ходе Июльской революции 1830 года. Выступая против либерально-торгашеского духа тогдашней Европы и Июльской монархии «короля-буржуа» Луи-Филиппа, легитимисты делали ставку на Россию, воспринимали нашу страну как пример для подражания и формировали представление о ней как государстве, в котором сохранялись традиционные ценности. Однако именно легитимист маркиз Астольф де Кюстин, совершивший в 1839 году небольшое путешествие по России, а потом написавший об этом книгу, разрушил легитимистский миф о России и демонизировал ее, создав образ «пустыни без покоя» и «тюрьмы без отдыха». Но все ли легитимисты воспринимали нашу страну таким образом? Для того чтобы ответить на этот вопрос, отправимся в путешествие по России вместе с графом Полем де Жюльвекуром (1807–1845).
ПЕРЕВОДЧИК «ПИКОВОЙ ДАМЫ»
Сегодня его имя почти забыто, а между тем он был первым переводчиком на французский язык «Пиковой дамы» А.С. Пушкина. После Июльской революции 1830 года, как и многие сторонники низложенного короля Карла Х, Жюльвекур старался меньше бывать во Франции. В том же, 1830 году он отправился в путешествие и целый год странствовал, после чего опубликовал книгу «Мои воспоминания о счастье, или Девять месяцев в Италии». Это был сборник писем, написанных им в Швейцарии, Италии, на Сицилии и адресованных известному французскому писателю-романтику Шарлю Нодье. В 1833 году Жюльвекур направился в Богемию, а оттуда – в Россию. В отличие от многих своих соотечественников, совершавших краткие вояжи в Россию, граф задержался в нашей стране на целых семь лет, периодически наведываясь во Францию. В России он женился на Лидии Николаевне Кожиной, дочери Николая Сергеевича Всеволожского – государственного и военного деятеля, историка и топографа. В этом браке родилась дочь Ольга. Тот факт, что Жюльвекур провел в России несколько лет, давал ему основания утверждать, что он не был рядовым путешественником и имел возможность узнать страну изнутри. Как легитимист, он ненавидел режим короля Луи-Филиппа и искал в России «чистое самодержавие», а император Николай Павлович был в его глазах хранителем легитимных порядков в Европе.
Граф де Жюльвекур писал в разных жанрах: новеллы, эссе, воспоминания, романы-хроники, поэмы, рассказы о путешествиях, однако во всех его текстах так или иначе ощущается влияние его пребывания в России.
«ВОКРУГ СВЕТА»
В 1834 году в соавторстве с известным литератором Жюлем де Сен-Феликсом граф де Жюльвекур опубликовал сборник новелл под названием «Вокруг света», где собрал рассказы о путешествиях, воображаемых и реальных, хроники и даже поэмы. Россия в этом сочинении являлась лишь одним из пунктов «мечтаний», однако русская тема была отчетливо вписана в традицию «воображаемых путешествий». Как и писатели-романтики, Жюльвекур искал некий идеальный мир, где мечта и душа могли бы странствовать не в реальном пространстве, а в фантазиях поэта и художника.
Соответственно, автор вовсе не всегда описывал реальную Россию; порой он видел действительность, как бы преломленную через некий магический кристалл. По словам самого Жюльвекура, «Вокруг света» – это книга, навеянная искусством и фантазией, и, может быть, это книга назидательная». Поэтому собранные здесь исторические, географические или этнографические сведения, скорее, условны и растворены в сказочной экзотике, а рассказы о России перемежаются с итальянскими или сицилийскими сюжетами.
Воспоминания графа де Жюльвекура – это, видимо, его впечатления от России воображаемой, но воспринимаемой с симпатией и эмпатией. И эти чувства передаются Сен-Феликсу, который никогда не бывал в нашей стране. Но именно его перо описывает величественный Санкт-Петербург.
Если среди европейцев бытовали ставшие уже традиционными представления об ужасающем русском холоде, то Жюльвекур советовал своим читателям посетить Петербург, эту «императрицу Севера, покрытую снегом, как мехом горностая», именно зимой. «Разные страны надо посещать в разные времена года. Отправляйтесь в Испанию или Италию в солнечные месяцы. Поезжайте в Россию с ее инеем и бескрайними заснеженными полями и отправьтесь в путь январской ночью под то свинцовым, то настолько звездным небом, что глазам становится больно смотреть в его прозрачную глубину», – писал он.
Как и всех иностранцев, его потрясли масштабы государства, «простирающегося от Пруссии до Персии»: Россия – это «гигантская империя, это самая большая окружность на земном шаре». Что касается выбора между Москвой и Петербургом, то автор предложил путешественникам сделать этот выбор самим, но все-таки советовал посетить Петербург.
Графа де Жюльвекура, как и многих его соотечественников, поразило обилие гранита, использованного при строительстве города: «Гранитные набережные, гранитные мосты, фундаменты дворцов, примыкающие к реке, – все в Петербурге сделано из гранита». Из зданий его впечатлило Адмиралтейство, шпиль которого «пылает на солнце, как рыцарское копье». Еще француза удивил красноватый оттенок зданий и то, что «русские красят свои дома снаружи, а если вы спросите почему, то вам скажут, что это делает дома более привлекательными».
ГРАД ПЕТРА
Петербург для Жюльвекура – это город Петра Великого, этого «Ромула Севера»: «Чем был два века назад императорский город? Здесь были только леса, пески да болота. Но пришел человек и создал блестящую и могущественную цивилизацию». Повсюду в Петербурге французский аристократ ощущал «твердую руку его основателя»: «Великая тень Петра постоянно следует за вами в Петербурге. Ею отмечены все памятники, все набережные, все площади. Великий государь никогда не оставляет свой народ и свое государство. Как нас каждый день приветствуют на Новом мосту и Вандомской площади Генрих IV и Бонапарт, так и в России есть два имени, которые русские произносят с чувством религиозного трепета: Петр и Екатерина».
Петр создал город, империю, он верил в прогресс и способствовал развитию в России науки, а его последователи продолжили это начинание, отмечал Жюльвекур. В то же время, полагал он, Россия была только в самом начале этого долгого пути, и автор задался вопросом: «Настала ли эра разума у этих народов? Расцвела ли поэзия в городе царей? Всей душой мы желаем этого».
Петербург, по словам французского аристократа, – типично европейский город, равно как и его жители, особенно представители и представительницы высшего общества: «Петербургские дамы почти такие же, как француженки в Париже, они такие же идолы и идолопоклонницы моды. Их страсть к удовольствиям весьма заметна, но они обладают живостью ума и возвышенностью нравов, что придает очарования их разговору и манерам». Что касается мужчин, то, по мнению графа, в высшем свете они предельно уважительны по отношению к дамам: «Крайне редко случается, чтобы молодой русский в разговоре с девушкой зашел дальше обычных фраз учтивости», даже если та являлась его кузиной.
Жюльвекур рассуждал и о национальном характере русских, на который, по его мнению, особое влияние оказывал климат, и в этом он не был оригинален: «Не надо искать у них сильные страсти, сотрясающие средиземноморские души. В Мадриде отравят коварного любовника, а в Петербурге будут молчаливо страдать и, если можно, забудут его. Нет сомнений, что солнце влияет на душу и кровь. Сравните экзальтированность своих летних идей с тем льдом, каким они могут быть покрыты в декабре, и вы поймете, как отличается этот интеллектуальный термометр. Воображение русских напоминает полярное сияние, которое светит, но не греет».
«ОДИН ИЗ САМЫХ ПРЕКРАСНЫХ И ВЕЛИКОДУШНЫХ ЛЮДЕЙ ИМПЕРИИ»
Отношение к императору Николаю Павловичу у французского наблюдателя – трепетно-возвышенное. Государь – «один из самых прекрасных и великодушных людей империи», добросердечный и по-отечески заботящийся о своих подданных. Жюльвекур рассказал о случае, связанном с эпидемией холеры, разразившейся в Москве. Когда император узнал об этом, то, ничего не сказав семье, принял решение той же ночью отправиться в Москву. В назначенный час почтовый дилижанс ждал Николая Павловича у секретного выхода из дворца, однако, когда император уже собрался выходить, оказалось, что его секрет раскрыт, и императрица и дети со слезами и объятиями бросились к нему. Император обнял детей и, повернувшись к Александре Федоровне, с нежностью сказал: «Дайте мне пройти, в Москве у меня тоже дети, которых я должен повидать». Он уехал и оставался в Москве до тех пор, пока эпидемия не пошла на спад. На самом деле император Николай дважды посещал Москву во время эпидемии холеры, но не оставался в древней столице на весь период болезни.
Император-самодержец – в центре политической системы, он как солнце, от которого расходятся лучи. При этом, по мнению француза, император очень чувствителен к тому, что происходит в народе, поэтому часто выходит прогуляться без охраны и в обычной одежде.
Как и многие иностранцы, Жюльвекур отмечал военизированный характер российского общества, а императорский двор напоминал ему блестящий военный лагерь. Каждый русский молодой дворянин – военный: «Он родился, таким образом, с плащом и шпагой. Сам царь – фельдмаршал армии». Конечно, император Николай не был фельдмаршалом; он был инженер-генералом и генерал-инспектором армии по инженерной части, но Жюльвекур тем самым лишь подчеркивал, что царь сам был военным и имел страсть к военному делу. А в целом, как видим, автора книги военные порядки не смущали, в дисциплине он не видел ничего дурного, в отличие от многих его соотечественников, которые усматривали в ней лишь муштру и, если можно так сказать, «казарменное самодержавие».
СОЦИАЛЬНАЯ АРХАИКА И ПАРИЖСКИЕ НРАВЫ ПЕТЕРБУРГА
Анализируя социальную структуру российского общества, Жюльвекур полагал, что Россия в этом отношении находилась на уровне Франции образца 1600 года, то есть существенно отставала. Он отмечал, что Россия не обязательно должна следовать европейскому сценарию: «Ее политический организм может измениться в соответствии с нуждами времени; и хотя она может пойти не тем путем, которым шли мы, наш долг заключается в том, чтобы ее поддержать». То есть, в отличие от многих европейцев, сравнивавших Россию с Европой и ставивших ей диагнозы «отсталость» и «дикость», Жюльвекур писал о том, что Россию нельзя подгонять под западные стандарты; она развивается, но ее эволюция не всегда совпадает с траекторией движения европейского общества.
Что касается нравов русских, то, как считал граф, «в Петербурге они почти такие же, как французские нравы в Париже», подчеркивая тем самым, что Петербург – это европейская столица, и отмечая, что это не Россия как таковая. Русских отличают любезность речи и элегантность манер. При этом основные блага получает аристократия, как, впрочем, замечал Жюльвекур, и в других странах. Но, в отличие от Европы, сетовал он, в России нет среднего класса, нет тех, «кто не является ни крепостными, ни дворянами». Это тоже общая черта рассуждений французов, описывавших Россию: начиная с Монтескьё именно в отсутствии средних слоев они усматривали одну из главных социальных проблем российского общества.
О бытовой стороне жизни, «банях, постоялых дворах, общественном транспорте и ресторанах», Жюльвекур не собирался рассказывать: «Упаси нас Бог обмолвиться хоть словом об этом!» – восклицал он. Почему? Вовсе не потому, что ему что-то не понравилось, просто, сообщал он, «материальная жизнь одинакова на всем пространстве земного шара». Но он советовал путешественникам останавливаться в отелях «Лондон», «Париж» и «Север». Как и многих иностранных визитеров, его привели в восторг летние ночи, «такие свежие, но такие короткие в Петербурге!». А завершалось повествование о Петербурге и вовсе стихами.
«БАЛАЛАЙКА»
В 1837 году появилась вторая книга графа де Жюльвекура – «Балалайка, русские народные песни и поэзия, изложенные в стихах и прозе». Это уже его мысли и впечатления от России литературной. Значительную часть книги составляют переводы произведений А.С. Пушкина, В.Г. Бенедиктова, Е.А. Баратынского.
То, что писатель обратился к русской литературе, – показательно. Ведь если работы французских путешественников не оказывали серьезного влияния на формирование общественного мнения о нашей стране, то знакомство французов с русской литературой было важным фактором формирования их представлений о России. И если в самом начале ХIХ века влияние русской литературы было незначительным, то на протяжении столетия оно постепенно возрастало и в конце века количество произведений русских авторов, переведенных на французский язык, стало весьма существенным.
Но «Балалайка» – это не только сборник литературных текстов. В предисловии автор весьма подробно изложил свои взгляды на Россию. При этом, как и многие европейцы, он заново открывал читателям нашу страну, подчеркивая, что вплоть до настоящего времени Россия в целом была французам неизвестна и жители Европы, сидя за одним европейским столом с Россией, «отворачивались от нее как от соседа-варвара».
По Жюльвекуру, это вовсе не Россия являлась варварской и отсталой, а, напротив, современная Европа погрязла в революциях и возвращалась к варварству. Российская же империя предстает под его пером оплотом порядка против «революционной пропаганды». Россия, следовательно, идет в авангарде цивилизованных наций. В плане просвещения и цивилизации она ничем не уступает Европе, разве что возрастом: Россия, по словам Жюльвекура, страна молодая (это тоже общее место: в глазах европейцев история России начиналась с Петра Великого), но в этом заключается ее достоинство: она полна сил и надежд, ею движет любовь, в том числе к семье и отечеству. А страны Европы с их иссохшей душой руководствуются только эгоизмом и чувством наживы.
Изучение русского общества открыло графу, как он решил, земной рай, где все организовано во благо людей: «Мы думали увидеть здесь варварское, тираничное правительство, без законов, без установлений, без правосудия, и вот, при более близком знакомстве с Россией, наша проистекающая от невежества ненависть сменяется истинным восхищением. При этом режиме, называемом деспотическим, преобладает чувство патернализма. Этот патернализм распространяется на все общество, от государя до последнего из его подданных...»
Российский император, который в Европе, по словам француза, воспринимался не иначе как «жестокосердный северный султан, чья железная длань давит на каждого из его подданных», вовсе не был деспотом. Жюльвекур отмечал патерналистский характер власти в России: «Государь окружен народом, который любит и обожает его как родного отца. Издаваемые им указы зачастую менее произвольны, чем ордонансы наших королей-граждан (имеется в виду «король-гражданин» Луи-Филипп Орлеанский. – Прим. авт.), издаваемые при участии представительных палат…» Соответственно, система крепостного права в России, по Жюльвекуру, также являлась формой патернализма, а вовсе не эксплуатации: «...эти так называемые рабы, находясь под патронажем помещиков, в гораздо меньшей степени крепостные, нежели мы, живущие под защитой конституции и не имеющие свободы».
Европейцы, по словам Жюльвекура, пребывая в уверенности относительно экономической отсталости России, даже представить себе не могли уровня развития материальной цивилизации в нашей стране: «Мы были убеждены, что должно пройти еще несколько столетий, прежде чем торговля, промышленность, сельское хозяйство смогли бы прижиться в этой стране снегов, и мы увидели, что все это развито здесь, как у нас, а иногда даже лучше, чем у нас. У русских более плодородные почвы, более обильная и лучшего качества продукция, и кто знает, не превратятся ли однажды задворки (Европы. – Прим. авт.) в ее столицу?»
Граф де Жюльвекур сделал невероятный для французского читателя вывод: «Мы вдруг открыли страну, которая не уступает другим государствам Европы ни в просвещении, ни в цивилизации, но которая отличается только возрастом. Россия юная, а юности свойственны движение вперед, любовь к семье и родине». Главный же итог его размышлений таков: «…позабыв о гордыне, мы должны признать, что ни одна нация еще не продвигалась так стремительно по пути цивилизации. Россия – дитя-исполин, идущий вперед семимильными шагами». Он подчеркивал, что Россию нельзя исследовать на расстоянии и судить о ней по европейским стандартам, поскольку «если голова ее находится в Европе, а тело – в Азии, то душа – у Бога».
ЛОЖКА ДЕГТЯ В БОЧКЕ РУССКОГО МЕДА
Спустя семь лет граф де Жюльвекур покинул Россию и вернулся на родину. Он попытался осмыслить свое путешествие и планировал написать четыре романа под общим названием «Московское предместье Сен-Жермен», то есть произведения о жизни русских аристократов в Париже. Однако успел опубликовать только две первые части: «Настасья» (1842) и «Русские в Париже» (1843).
Не стоит думать, что граф де Жюльвекур смотрел на Россию и русских исключительно через магический кристалл. В своих «парижских» романах он позволил себе покритиковать русскую аристократию, тот мир, который он знал лучше всего. Например, он насмехался над снобизмом русских, их страстью к подражанию, салонному «русско-французскому» языку, когда при безупречном произношении сохранялась типично русская интонация. Иногда он критиковал политические и социальные нравы России, рассказывая о том, как происходило продвижение по карьерной лестнице: «В пятнадцать лет – паж, в двадцать – лейтенант гвардии, в двадцать пять – полковник, в тридцать – камергер и церемониймейстер, в тридцать пять по императорскому указу – ноль». Жюльвекур сетовал на безотказность русских (они не могли сказать «нет»), на варварство и азиатчину, которые постоянно проглядывали через стремление «стать Европой».
Крестьян он описывал в манере, присущей легитимистам: «Вот презренные крепостные, несчастные рабы, мученики кнута! Скажите им о свободе, и они рассмеются вам в лицо. Они не понимают высокие социальные идеалы нашего века; они все еще живут при патриархальном режиме. Патриархальность у них – это закон! Но придет время, и они прекратят верить тем, кто их кормит, и захотят питаться сами».
РУССКИЕ В ПАРИЖЕ
Однако главное значение «парижских» романов графа де Жюльвекура заключается в том, что они помогают составить представление о жизни русских аристократов в столице Франции. Дело в том, что большинство представителей «русской колонии» оставили мало информации о своем пребывании в Париже, не считая упоминаний в прессе или в воспоминаниях современников. Поскольку жизнь в столице Франции была слишком дорогой, русские аристократы были вынуждены периодически возвращаться на родину, дабы решать хозяйственные вопросы и компенсировать потери, порой огромные, от игры в курортных городах. Кроме того, кому-то необходимо было продлевать «отпуск», полученный для проживания за границей. «Каждый год они [русские] появлялись как сверкающие метеоры и также быстро исчезали...» – писал граф де Жюльвекур. Настоящее движение происходило именно среди этих «перелетных птиц», а не постоянных членов «колонии». Русские приезжали в Париж, как правило, в конце сентября, предпочитали селиться на улице Риволи, Итальянском бульваре и улице Мира и выбирали отели «Ваграм», «Виндзор», «Монморанси» и «Терраса».
Чем русские аристократы занимались в Париже? В первой части романа «Московское предместье Сен-Жермен» Жюльвекур описал распорядок дня некоего графа Аксанина (фамилии героев весьма показательны, автор подчеркивал, что все имена вымышленные: генерал Снегов, мадемуазель Людмилофф (графиня Аксанина), князь Рубецкой, Барышкин, Болтунофф). Утром граф Аксанин посещал Сорбонну, после обеда слушал знаменитых проповедников, в шесть часов обедал в модных ресторанах, потом шел на спектакль «и не возвращался домой, не посетив несколько злачных мест». По словам Жюльвекура, «русские 1840 года были англичанами образца 1820-го». В принципе, именно так свой распорядок дня описывали русские путешественники, оказавшиеся в Париже.
Несмотря на то, что англичане оставались самыми многочисленными иностранцами в Париже, русские пытались затмить их богатством и вызывали особое любопытство, а иногда и усмешки. Например, Жюльвекур отмечал, что в России благородный человек имел привычку путешествовать со всем своим скарбом: кроватью, кухней, слугами, поскольку без всего этого он рисковал спать на земле и есть квас и щи. Оказавшись за границей, этот дворянин не мог понять, что он не нуждался во всем этом, и поэтому окружал себя смешной роскошью. Мы можем вспомнить Анатолия Николаевича Демидова, богатейшего, элегантного, образованного человека, всю свою жизнь прожившего в Европе, но при этом презрительно именовавшегося европейцами «русским мужиком».
Для наших соотечественников, оказавшихся в Париже, дни пролетали незаметно. Жюльвекур верно подметил эту деталь. Он писал, что если парижанам не хватало времени для дел, то иностранцам – для удовольствий. Князь Борис из его романа за два месяца пребывания в Париже так и не смог привыкнуть к быстрому ритму жизни. Если в России он пытался тысячами способов убить скуку, то в Париже, наоборот, жизнь была наполнена развлечениями и праздниками.
***
Граф де Жюльвекур, вероятно, намеревался посвятить свою жизнь изучению России и опубликовать серьезную работу на эту тему, однако у него не хватило времени исполнить задуманное: в 1845 году он умер от аневризмы.
С тех пор прошло 180 лет. Но вслед за французским аристократом мы можем повторить: «Сегодня европейцы запрашивают паспорта в Петербург и Москву. Рим и его былое величие их больше не интересует. Европейцы ищут свое будущее на берегах Невы».