В школьной столовой запах смерти смешался с запахом котлет.
Надя всегда считала, что поминки в учебных заведениях — это какое-то особое издевательство. Одно дело — кафешка с занавесочками, там смерть хотя бы притворяется «частным случаем». Другое — место, где вчера бегали дети с дневниками, а сегодня по тем же столам выставляют тарелки с салатом «оливье» и три вида нарезки.
— Ну, классика, — пробормотала она, открывая дверь. — Не жизнь, а меню комплексных обедов.
Рита махнула ей рукой сразу — сидела за средним столом, чуть в стороне от главной «шишечной» компании. Рядом с ней пристроилась Лида, уже успевшая обзавестись стаканом компота и куском пирога.
— Мы тут в скромном секторе, — сказала тётя. — Без портовой аристократии и без лишнего пафоса.
Надя огляделась.
В центре зала — длинный стол, заставленный тарелками и бутылками. Там уже расположились директор, Грызнова, пара мужчин в костюмах, явно «представители». Один из них был тем самым, что стоял на кладбище чуть поодаль, с охранником. Теперь он улыбался, как человек, которому работа велит выглядеть сочувственно.
Сбоку, у стен, группировались учителя. Молодые кучковались вместе, шептались, посматривая на начальство; старшие сидели по двое-по трое, как на педсовете.
Родственников было не так много — Ася с тёткой и ещё пара женщин из «семейного фронта» устроились ближе к «центру», но вид у них был потерянный: здесь всё равно чужая территория, школа живёт по своим правилам.
— Видишь? — шепнула Лида, наклоняясь к Наде. — Вон у директора справа — этот, из мэрии. По телевизору его показывали, когда они там очередную «зону отдыха» открывали.
— А слева — из порта, — добавила Рита. — Я его не по телевизору знаю, он у нас кофе пьёт по дороге на работу. Всегда один и тот же заказ: американо без сахара и лицо без выражения.
— Хороший тост получится, — отозвалась Надя. — «За людей без сахара и без выражения».
Они сели. Перед ними уже стояли тарелки: селёдка под шубой, что-то вроде холодца, соленья. Стаканы — обычные гранёные, рядом бутылки: водка, коньяк, минералка, компот.
— Я пить много не буду, — предупредила Лида, наливая себе совсем чуть. — У меня таблетки с алкоголем несовместимы.
— А у меня работа с алкоголем несовместима, — добавила Надя. — Так что я тоже по-стариковски, «для запаха».
— Работа у тебя официально никакая, — напомнила Рита. — А неофициальная, как я поняла, только начинается.
Надя не стала спорить. Она лишь заметила, что взгляд Грызновой скользнул по ним троим — коротко, оценивающе, будто завуч ставит в журнал ещё одну галочку «присутствует».
Первый тост, как положено, был за покойную.
Директор поднялся, постучал вилкой по стакану. Голос всё такой же поставленный, но уже без микрофона.
— Дорогие коллеги, родственники, друзья Елены Сергеевны, — начал он. — Сегодня мы собрались, чтобы… — и дальше пошли знакомые формулировки: «почтить память», «насколько тяжело», «невосполнимая утрата».
Надя жевала салат и слушала не столько слова, сколько то, как при них меняется лица людей.
При словах «мы делали всё возможное, чтобы поддержать её в трудный период» у пары учительниц дрогнули губы. Одна — та самая, что плакала в зале — закатила глаза так выразительно, что, будь Грызнова внимательнее, тут же вызвала бы её «на разговор».
— «Делали всё возможное», — едва слышно повторила Рита. — Если у нас «всё возможное» — это «поставить ещё один кружок и не дать перерасчёт нагрузки», то да, сделали.
После речи директора встал мужчина из мэрии — сухой, аккуратный. Произнес пару официальных слов «от имени администрации города». Потом — тот самый представитель порта: выразил соболезнование «от коллектива» и отдельно подчеркнул, как важно, что такие люди, как Елена Сергеевна, «воспитывают будущих работников и жителей нашего прекрасного Приморска».
— Ага, — пробормотала Надя. — Особенно будущих дешёвых грузчиков.
— Ты только громче не говори, — уколола её Лида. — Тут акустика хорошая, до порта долетит.
Потом пошли более живые речи от коллег. Одна вспоминала, как Лена перед Новым годом ночами шила костюмы для хора. Другая — как та привела к музыке «сложного мальчика», который потом поступил в колледж искусств.
С каждым личным воспоминанием зал становился немного честнее. Алкоголь делал своё дело.
Через полчаса столы уже зашумели. Кто-то переключился на обсуждение рецептов, кто-то тихо сводил счёты с завучем («ну а что, раз уж собрались…»), кто-то перешёл к вечной теме «зарплаты/нагрузка/когда уже пенсия».
Рита тихо ткнула Надю локтем.
— Видишь ту, в леопардовом кардигане? — прошептала она. — Это Лариса Петровна, учитель русского. Она всё знает и всегда молчит. Но на поминках иногда делает исключения.
— Тогда давай не будем мешать её лингвистическому порыву, — отозвалась Надя.
Как по заказу, Лариса Петровна уже наклонялась ближе к соседке, поправляя очки.
— Я вам так скажу, — шептала она, но шёпот был рассчитан на три ряда. — Мы все видели, как на неё давили. И отчётность, и проверки, и эти вечные разговоры про «качество образования». В прошлом месяце её вообще чуть не сделали крайней за то, что в хоре мальчик без галстука вышел, помните?
— Это был идиотизм, — отозвалась соседка. — Директора больше заботит галстук, чем то, что детям есть нечего.
— И не только директор, — добавила Лариса Петровна, хитро прищурившись. — Когда у нас появился этот… — она выразительно посмотрела на стол «шишек», — партнёр, у Елены Сергеевны был конфликт.
— С Кораблёвым? — не выдержала соседка.
— Лично с ним она, может, и не виделась, — сказала Лариса. — Но он же не сам бегает. Он своих присылает. Помните того молодого, который приезжал договариваться про «благотворительный концерт в поддержку талантливых детей Приморска»?
Надя медленно отставила вилку.
— Ну-ну, — тихо сказала она. — Сейчас будет самое интересное место.
Рита придвинулась ближе.
— А что за конфликт? — спросила она громче, уже не скрывая интереса.
Лариса Петровна чуть смутилась, но вид у неё был такой, будто её и подзадоривать не надо было — достаточно налить.
— Да что, — вздохнула она. — Приехал этот… менеджер, как он там, забыла фамилию. Весь в костюме, с улыбочкой. Сказал, что порт готов «взять под своё крыло творческий коллектив школы». Но для этого, мол, надо немножко подправить репертуар. Поменьше, значит, "элитного" и побольше «патриотического». И, главное, — она понизила голос, — «надо, чтобы все понимали, кто здесь настоящий благодетель».
Она махнула вилкой в сторону логотипа «ПриморскЛогистик» на стенде.
— И что? — спросила Лида. — Спели «Кораблёв — наш солнцеликий»?
— Спели, конечно, — вздохнула Лариса. — А как не споёшь, когда школе нужны новые окна? Но Елена Сергеевна после встречи устроила скандал. Сказала, что школа — это не рекламный отдел порта. Что она не будет делать из детей фон для чьего-то имиджа.
— И чем кончилось? — уточнила Надя.
— Тем, чем у нас всё кончается, — криво усмехнулась Лариса. — Её вызвали к директору, провели «профилактическую беседу», объяснили, что в нынешнее время нужно «уметь быть гибкими». Она хлопнула дверью и ушла. Потом неделю ходила мрачная, как туча. Ну а через три поехала «на скалы подышать воздухом».
Соседка хмыкнула:
— И подышала…
На секунду все замолчали. Даже самые громкие вдруг почувствовали, что шутка вышла слишком чёрной.
— Вы думаете, — подала голос другая учительница, помоложе, — что её за это могли… ну…?
— А почему бы и нет? — Лариса пожала плечами. — Вы думаете, что в девяностых у нас людей топили, а сейчас все стали няшные? Деньги всё те же, люди те же, только костюмы дороже.
Надя отметила: эта фраза вполне могла бы стоять в Лениных заметках. Возможно, Лена уже поговорила с Ларисой, возможно — собиралась.
— Лариса Петровна, — вмешалась Надя, — а вы не помните фамилию того менеджера? Ну, который приезжал.
Учительница повернулась к ней, прищурилась.
— А вы у нас кто будете? — спросила она. — Я вас видела на похоронах, но в школе давно…
— Надежда Вереск, одноклассница Елены, — спокойно ответила Надя. — Теперь — родственница Лидии Ивановны, медсестры, если помните.
Лариса чуть расслабилась.
— А, Вереск… — протянула она. — Это вас Лена вспоминала? Всё говорила, что у нас «одна ненормальная в следствие ушла, вторая в школу вляпалась».
— Приятно быть в такой компании, — усмехнулась Надя. — Так фамилия?
— Кажется, Плотников, — задумчиво сказала Лариса. — Или Плетнёв… Нет, Плотников. Он ещё визитки раздавал, такие глянцевые. «Советник по корпоративной социальной ответственности». Смешно, да?
— Очень, — отозвалась Надя. — У нас в Москве таких тоже хватало.
Она сделала вид, что просто поддерживает разговор, но внутри уже крутился список: Плотников — порт — благотворительные программы — Кораблёв.
За соседним столом уже начались разговоры «о жизни вообще». Кто-то вспоминал других умерших коллег, кто-то жаловался на «детей сейчас не тех».
Рита наклонилась к Наде.
— Смотри на завуча, — прошептала она. — Её сейчас перекосит.
Грызнова действительно выглядела так, будто ей в чай насыпали песку. Она явно слышала куски разговоров, но не могла подойти и закричать «перестаньте сплетничать на поминках».
В какой-то момент она всё же не выдержала и направилась к их столу.
Лида чуть подтянулась, поправила платок — в привычке медсестры есть своя военная выправка.
— Лидия Ивановна, — завуч наклонилась, положив руку на спинку её стула. — Как вы себя чувствуете? Всё-таки день тяжёлый, вам нельзя перенапрягаться.
Перевод: «Перестаньте сидеть с этой подозрительной племянницей и заводить разговоры, которые нам не нужны».
— Я себя чувствую как человек, который только что закопал знакомого, — ответила Лида. — Что, согласитесь, не облегчает давление.
— Мы все переживаем, — сказала Грызнова. — Но я очень прошу всех… — она скользнула взглядом по Наде и Рите, — избегать лишних домыслов. Елена Сергеевна была в сложном эмоциональном состоянии, это не секрет. Важно сейчас не искать виноватых, а поддержать её семью.
— Чем? — тихо спросила Рита. — Селёдкой под шубой?
Завуч сделала вид, что не услышала.
— А вы, Надежда… — она повернулась к Нади, — как долго планируете задержаться в нашем городе?
Тон был вежливый, но под ним слышалось: «Мы бы предпочли, чтобы недолго».
— Пока тётя не выгонит, — невозмутимо ответила Надя. — Или пока не надоем всем окончательно.
— Город маленький, — напомнила Грызнова. — Люди тут впечатлительные. Любят строить теории заговора.
— Не переживайте, — сказала Надя. — Теории им и без меня хватает. А меня, если что, можно всегда списать на «сложное эмоциональное состояние».
У завуча на мгновение дрогнули губы — то ли от раздражения, то ли от желания что-то сказать пожёстче. Но она сдержалась.
— Мы очень надеемся, — произнесла она формально, — что память Елены останется светлой, без… грязи и спекуляций.
— Светлой или стерильной? — не удержалась Лида.
Грызнова больше не отвечала. Развернулась и пошла к «центральному» столу, где уже разливали по второй.
— Стерильно светлой, — хмыкнула Рита. — Чтобы ни пятнышка, ни вопросика.
Надя задумчиво крутила в пальцах вилку.
— Она боится, — сказала она наконец.
— Завуч? — удивилась Лида. — Она кого хочешь может напугать, а не наоборот.
— Боится не нас, — покачала головой Надя. — Боится, что кто-то вытащит наружу то, что она сама давно задвинула.
Она вспомнила Ленины файлы: пометку возле фамилии «Грызнова — тогда: секретарь в порту; сейчас: завуч школы».
— В девяносто третьем она сидела в самом эпицентре, — вслух она этого не сказала, только отметила мысленно. — Все звонки, все списки, все служебные записки проходили через её стол.
Поминки к середине сместились в привычную российскую формулу: «помним — пьём — обсуждаем всё подряд».
Надя по очереди слушала разные куски.
От одной учительницы математики узнала, что Лена недавно пыталась взять отпуск «за свой счёт», но ей отказали — «и так не хватает ставок», «дети пострадают».
От завхоза — что в школе вдруг начали «очень интересоваться» охраной архивов: замки поменяли, камеры поставили, ключи теперь только у директора и Грызновой. «Раньше у всех завучей были, а теперь — фиг».
От молодой практикантки — что неделю назад Лена ругалась по телефону в коридоре: «Нет, я не отстану. Я имею право знать правду о том рейсе».
Все эти фразы падали в Надин внутренний «ящик уликов», как гвозди в коробку.
Рита всё это время сносно держалась, но под конец её тоже разобрало.
— Знаешь, что самое мерзкое? — сказала она, когда они с Надей вышли на улицу перекурить. — То, что через пару недель тут будут обсуждать уже не Лену, а новую проверку из министерства. А память о ней останется только в дурацком стенде — «учитель, отдавший жизнь школе».
— И ещё во флешке, — напомнила Надя. — И в нескольких головах, которые пока ещё не разучились думать.
— В тех головах, которые легче всего снести кирпичом, — мрачно отозвалась Рита.
Они стояли у крыльца. Вечер снова стягивал город в серый шарф. Из распахнутых окон столовой доносился гул голосов, звон посуды, чей-то смех — нервный, слишком громкий.
— Ты сегодня прямо всех допросила, — сказала Рита. — Приморская прокуратура отдыхает.
— Я лишь задала пару вопросов, — возразила Надя. — Остальное люди сами вывалили. Поминки — это всегда групповая психотерапия. Только без психотерапевта.
— А что у нас получается в сухом остатке? — Рита перечисляла на пальцах. — Лена копалась в старой истории порта. Поссорилась с теми, кому не нравится, когда под ними копают. Конкретно — с каким-то Плотниковым от Кораблёва. Пыталась взять отпуск — не дали. Пыталась найти союзников в школе — не нашли.
— И минимум один человек из старой истории — Грызнова — теперь сидит на ключевом пункте по документам и панически не хочет, чтобы туда кто-то лез, — добавила Надя.
— Плюс дочь, которая уверена, что мать высоты боялась, — кивнула Рита. — И тётка, которая видит разницу между «упала сама» и «помогли».
— Плюс подполковник, у которого совесть чешется, но руки связаны, — завершила Надя. — Красивая картинка.
Она посмотрела на Риту.
— Ты как? Держишься?
— Если честно, — Рита вздохнула, — я пока в режиме «на адреналине». Завтра меня накроет, послезавтра начну паниковать, что у меня в сейфе флешка, из-за которой, возможно, уже убили одного человека.
Она замолчала, потом добавила:
— И у меня к тебе вопрос, как к бывшему следователю и текущему… кому ты там себя считаешь.
— Невротик в отставке, — подсказала Надя.
— Вот, — Рита кивнула. — Как долго можно хранить такую штуку, прежде чем с ней что-то сделать?
— В идеале — не очень долго, — ответила Надя. — Чем больше людей о ней знают, тем менее она опасна. Пока это тайна на троих — мы, Лида и Савельев — это ещё хрупкая конструкция.
— То есть нужно расширять круг? — поморщилась Рита. — Мне уже тошно от нашего маленького кружка.
— Не круг, — поправила Надя. — Нужно вывести историю в плоскость, где её будет сложно тихо задушить. Например — федеральная пресса. Или правозащитники. Или депутаты-оппозиционеры, если такие ещё водятся.
Она говорила спокойно, но внутри прекрасно понимала: каждый такой шаг — это новая порция опасности для всех участников.
— Но прежде чем бежать к журналистам, — продолжила она, — я хочу понять, нет ли в этих файлах дыр. А для этого мне нужно ещё немного: поговорить с Савельевым отдельно, узнать, что у него есть по старому делу, и… — она подняла взгляд на окна школы, — покопаться в архиве.
— В школьном? — удивилась Рита. — Думаешь, там остались следы порта?
— Там может быть что угодно, — сказала Надя. — Школа тогда была почти филиалом порта. Спонсорские письма, благодарности, списки, кто куда ездил «на экскурсию». Любой листок, где фамилии повторяются, — это нитка.
Рита вздрогнула.
— Ты понимаешь, что если тебя увидят ночью, шарящейся в школьном архиве, тебе ещё и статью за «незаконное проникновение» нарисуют?
— Значит, надо сделать так, чтобы меня туда пригласили, — ответила Надя. — Официально. Например, как «бывшего ученика, который пишет книгу воспоминаний» или что-то в таком стиле.
Она сама удивилась, как легко всплыла эта мысль. Старые навыки действительно никуда не делись.
Они вернулись в столовую только для того, чтобы забрать Лиду.
Та к этому моменту сидела уже с другим кругом — парой бывших коллег по медпункту и старым физруком. Щёки у неё порозовели, но взгляд оставался ясным.
— А, приблудные, — сказала она, увидев их. — Ну что, напились слухов?
— Напились, — подтвердила Надя. — Пора разбавлять их воздухом.
На выходе Лида задержалась, посмотрела на фотографию Лены, всё ещё стоявшую у двери, рядом со стопкой пластмассовых стаканов.
— Скажи честно, Вереск, — произнесла она уже на улице, — ты же не остановишься?
— Если бы могла — уже бы остановилась, — ответила Надя. — Но у меня, к сожалению, хроническая форма профессиональной деформации.
— Вот, — вздохнула Лида. — Знала, кого к себе звать.
Она сжала её руку:
— Только аккуратней. Старую историю ты расшевелишь, а обломки нам на головы посыпятся.
— Будем носить каски, — сказала Надя. — У нас семейный череп крепкий.
Домой они добрались уже в сумерках. Лида, пообещав, что «ещё чуть-чуть посидит и ляжет», ушла к себе. Надя включила в кухне свет, поставила чайник — после поминок она всегда хотела горячего чая, чтобы смыть вкус дешёвой водки из воздуха.
Телефон в кармане завибрировал.
Неизвестный номер.
Она пару секунд смотрела на экран, прикидывая, кто это может быть: банк, журналисты, чужой родственник, ошибшийся абонент…
Ответила.
— Алло.
На том конце помолчали, потом мужской голос, искажённый так, будто говорящий стоял в метро или намеренно прикрывал трубку, произнёс:
— Надежда Сергеевна?
— Допустим, — спокойно ответила она. — Кто интересуется?
— Это неважно, — сказал голос. — Важно другое. Вам не стоит копаться в том, что давно закопали. Для вас же лучше.
Надя посмотрела на чайник, который только начинал шуметь. Странно спокойно отметила, что руки у неё не дрожат.
— Вы сейчас про что? — уточнила она. — Про психоанализ или про порт?
На том конце снова пауза.
— Вас предупреждали, — сказал голос. — Считайте, что это дружеский совет. Уезжайте из Приморска, займитесь своей семьёй. Здесь вам делать нечего.
— Люблю, когда мне так заботливо планируют жизнь, — сказала Надя. — Но я человек упрямый. Мне, знаете ли, даже из Москвы пришлось уезжать с боем.
Она на секунду задумалась, потом добавила:
— Если вы так переживаете за моё здоровье, представьтесь хотя бы. Чтобы я знала, кому потом письмом благодарность отправить.
Собеседник тихо выдохнул — то ли усмешку, то ли раздражение.
— Вам уже достаточно представился сам факт звонка, — сказал он. — Будете умной — забудете. Будете играть в героя — закончите, как Миронова.
Связь оборвалась.
Надя некоторое время ещё держала телефон у уха, слушая гудки.
Чайник закипел.
Она выключила плиту, налила кипяток в кружку, села за стол.
Серый седан у набережной, двое на кладбище, закрытый школьный архив, Ленина флешка, звонок с угрозой — всё спокойно встало в один ряд, как фамилии в протоколе допроса.
Она сделала глоток, обожгла язык.
— Ну что ж, — сказала она вслух, кухонному столу, чайнику и герани на подоконнике. — Если меня уже официально сравнили с Леной, значит, я двигаюсь в правильном направлении.
Где-то за стеной загремел соседский телевизор, в подъезде хлопнула дверь.
Надя допила чай, поднялась.
Завтра её ждали разговор с Савельевым, попытка попасть в школьный архив и первый настоящий шаг в сторону порта.
А сегодня у неё, наконец, было то, с чего начинается любое нормальное дело: не только улики и догадки, но и прямое, честное предупреждение.
А это означало, что кто-то там, наверху, уже нервничает.