Испр. и доп. 11дек2025 в связи с медленным чтением "Каменного гостя" Пушкина и находками из джаза.
Можно ли это эссе назвать анализом стихотворения
Григория Кружкова "Ещё одна бродячая скрипка"?
Можно. Но не буду.
То, что будет написано после текста стихотворения, есть результат коллективного поэтического творчества на занятии медленного чтения (примерно в конце апреля - начале мая 2023), где каждый участник внёс какую-то мысль, высказал догадку, задал правильный вопрос или просто внимательно слушал, усиливая тем самым общий настрой к познанию и открытиям.
Григорий Кружков
ЕЩЕ ОДНА БРОДЯЧАЯ СКРИПКА
Пролетает, брызнув в ночь огнями...
А.Блок
Музыка эта ночная в сабвее...
Поздний ездок, над раскрытою книгой совея,
слышит какого-то Скрябина вдруг или Брамса -
и, пораженный, внезапно выходит из транса.
На пересадке, поняв роковую ошибку,
слышит с платформы напротив бродячую хриплую скрипку,
голос заплечный: "Чего тебе надобно, старче?"
Звук приближается, все горячее и жарче.
Это не музыка - когтем по форточке скрежет,
это цыганка с жидовкою курицу режут,
это убийца скрипит по ступеням - все ближе и ближе -
кролик, беги! -
но бежать невозможно -
беги же,
кролик! -
но бежать бесполезно и поздно спасаться -
если не вылетит трейн из туннеля, как утка из зайца.
Двери сомкнулись - как отрубило.
Господи! Кто тут вокруг, венецьянцы иль турки?
Музыка стихла. Что это было -
что продолжается снова беззвучно, но в темпе мазурки?
Это погоня несется, гарлемским гремя перегоном,
и не понять в блеске вагонном и гуле -
то ли протон обезумевший гонится вслед за протоном,
то ли Вакула на черте летит, то ли черт на Вакуле.
Что это было? Музыка стихла.
В синем окошке Бронкса огни замигали.
Взвизгнувший тормоз. Треснувший выхлоп.
И непонятно кому - эту розу в бокале.
Главное - не говорить и не шевелиться,
чтобы не сбить уходящего слабого звона...
Так раскрывают ножом перловицу
ради слезинки одной замутненной.
Так одалиска лежит - недорогая утеха
местной базарной шпаны; и все ей мерещится ласка
гостя ночного; и в ухо ее входит эхо,
как караван верблюдов в ворота Дамаска.
Итак.
Поехали со скрежетом и скрипом, со Скрябиным и Брамсом, с Эллингтоном и Гиллеспи.
1. Столько разных отсылок на другие тексты…
Не знаешь, за что хвататься:
- “Сказка о рыбаке и рыбке” Пушкина (с неуёмными желаниями),
- “Кролик, беги” Апдайка,
- “ещё одна бродячая” сказочная живность - “утка из зайца” (не блюдо, а просто смысловая рифма к курице и кролику),
- “Ночь перед Рождеством” Гоголя (это же не про Кевина МакКаллистера в Нью-Йорке?),
- “Алиса в Стране Чудес” Л.Кэрролла с кроликами в норе,
- а также, вероятно, блоковская, или эковская, или всяковская “непонятно кому” "Il Nome Della Rosa" is a rose.
Я уж не говорю об очевидной ассоциативной отсылке к “Анне Карениной” (платформа, трейн, отрубило, вагонном, сбить).
А что собственно значит эпиграф “пролетает, брызнув в ночь огнями”?
2. Эпиграф взят из стихотворения Блока “Шаги Командора”
Важнейшая отсылка к морю перекличек: за ночным окном, слуги спят и ночь глуха, пенье петуха, донна Анна видит сны, спать в могиле, неземные сны, старый рок, поёт рожок, тихий, как сова, мотор, / Тихими, тяжелыми шагами / В дом вступает Командор, настежь дверь, хриплый бой ночных часов.
Можно и целиком:
Тяжкий, плотный занавес у входа,
За ночным окном — туман.
Что теперь твоя постылая свобода,
Страх познавший Дон-Жуан?
Холодно и пусто в пышной спальне,
Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье петуха.
Что изменнику блаженства звуки?
Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки,
Донна Анна видит сны…
Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?
Анна, Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!
И в ответ — победно и влюбленно -
В снежной мгле поет рожок…
Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Черный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжелыми шагами
В дом вступает Командор…
Настежь дверь. Из непомерной стужи,
Словно хриплый бой ночных часов -
Бой часов: "Ты звал меня на ужин.
Я пришел. А ты готов?.."
На вопрос жестокий нет ответа,
Нет ответа — тишина.
В пышной спальне страшно в час рассвета,
Слуги спят, и ночь бледна.
В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета — ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! — Тишина.
Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час.
Эпиграф взят из строфы про звуки мотора, зарифмованными с шагами Командора.
Маленькая трагедия “Каменный гость” - и про соблазнение, и про измену, и про настигающий карающий смертельный рок, и про проваливание в ад.
3. Где всё происходит?
В сабвее - в подземелье, в нью-йоркском метро (Бронкс и Гарлем в стихотворении подтверждают).
Сам Григорий Кружков учился в конце 1990–х в Нью-Йорке.
Над какой книгой “совеет” “поздний ездок”? Над всеми перечисленными выше в пункте 1? То есть, все эти книги - о чём-то об одном? Или только сборник Блока, из которого всё остальное вылетело, как утка из зайца?
Из какого транса в какую реальность выходит ездок? Что за жуткое видение, навеянное прочитанным и скрежещущими звуками метро? Откуда взялись гонящиеся призраки? Они пришли напомнить, судить или казнить? Голос заплечный - это голос совести, палача, золотой рыбки? Раскаяться, умереть, загадать желание?
Несколько строк из стихотворения Кружкова "Бронкс" усиливают ту же атмосферу, те же смыслы:
Я тоже скоро выскочу из дому,
Спеша к своей возвышенной подземке,
Где ждут меня опасные туземки,
Которым надо только бус и рому.
И с ними вдаль помчусь по эстакаде,
Пример являя честных правил дяди.
Тут тебе и метро-подземка, и соблазнительные (соблазняющие, соблазнённые) женщины, и движение к смерти (дядя "не в шутку занемог", как мы помним).
4. Всё это видение - мучительное напоминание об измене?
Об этом “Шаги Командора”, об этом любовный треугольник Блок-Менделеева-Белый.
В “Кролике” Джона Апдайка баскетболист Гарри (Кролик) оставляет жену с детьми и настойчиво пытается жить с другой женщиной.
С ведьмой-матерью Вакулы Солохой “мутят” чёрт, голова, дьяк и Чуб.
В “Анне Карениной” тема измены заявлена с первых абзацев: Стива Облонский просыпается не в спальне жены, а в кабинете и вспоминает сон про “что-то американское”.
Именно “в темпе мазурки” для Кити становится очевидна взаимная химия (не по Менделееву) между Анной и Вронским.
5. Страшная мистическая погоня
нарастает, паническая атака накладывается на клаустрофобию. Подземное путешествие стремительно уводит героя в ад (“всё горячее и жарче”, “чёрт на Вакуле”)? Но после такого осознания в соединении с вырвавшейся короткой однословной молитвой (“Господи”) происходит разворот, в том числе на уровне синтаксиса в виде хиазма: “музыка стихла, что это было” - “что это было, музыка стихла”. И тогда трейн вылетает из тоннеля на надземную станцию в Бронксе.
Ещё вчитаемся в "Бронкс":
смотрю в окно, выскочу из дома, возвышенная подземка, опасные туземки с бусами (как у Анны Карениной во время мазурки), седина в бороде, чужая, выбирай ту или эту, а также пушкинская почти цитата из “Онегина”, намекающая не только на смерть дяди, но и на попытку склонить Татьяну к адюльтеру, закончившуюся тем, что “стоит Евгений, как будто громом поражён”.
Выйдет “из транса”? Вылетит, как Алиса, из сна-норы?
6. Смертельный ужас и трезвое осознание присутствуют
А есть ли сожаление, раскаяние, искупление? Не знаю как у цыган, а у евреев (в том числе нью-йоркских) жертвоприношение курицы или петуха совершается в Йом-Киппур (день искупления, судный день, день всепрощения). Картину Страшного Суда пишет Вакула. В суде над Валетом из “Алисы в Стране Чудес” единственным возможным приговором является отрубание головы.
Намёк на сожаление и раскаяние можно увидеть в запараллеленных фразах, начинающихся со слова “так”. “Так раскрывают ножом перловицу”, “так одалиска лежит”. Так - это как? Чувство и образы ужасного видения переосмысляются в понимание собственной вины и того, что источником этих нагоняющих страхований является сам герой и его поступки. И то, что он сделал, схоже с убийственным вскрытием раковины моллюска ради малой и вызывающей слёзы цены.
Образ лежащей недорогой одалиски и раковины её уха в соединении с раскрыванием перловицы ясно намекают на определённые отношения с женщиной. Пытливые могут погуглить этимологию слова “Дамаск”.
Сюда же добавим текст знаменитой благодаря Дюку Эллингтону композиции из сборника "Ehoes of harlem":
It was a sad night in Harlem
There was no moonlight in Harlem
The girl he loves, she was gone, far away
Gone with the dawn, gone to stay
There was no "Farewell, my lover"
She stole away undercover
Now while she's one of those queens
Down in New Orleans
It's a sad night in Harlem
Королевы Нового Орлеана напоминают не только о детстве Луи Армстронга и зарождении джаза, но и о знаменитом в начале XX века квартале Красных фонарей.
Вина беспечного ездока-беглеца усиливается страхом, что покинутая женщина может пропасть окончательно. И её гибель на его совести. Что он может сделать здесь и сейчас? Послать ей звуки своего каравана, навьюченного стыдом, страхом и ужасом, в виде гулкого гарлемского эха сожалений. Услышит ли она? А если и услышит, то утешится ли?
Скорее, сможет только ненадолго забыться в иллюзиях-воспоминаниях, ведь в композиции "Caravan" с того же гарлемского сборника Эллингтона поётся:
Night and stars above that shine so bright
Ночь, а над ней звёзды ясные сияют,
The mystery of their fading light
В их угасающем мерцаньи тайна есть,
That shines upon our Caravan
Что освещает наш караван.
Sleep upon my shoulder as we creep
Спи на моём плече, пока крадёмся мы
Across the sands so I may keep
Сквозь пески, чтоб сохранить мне образ твой,
The memory of our Caravan
Воспоминание о нашем караване.
This is so exciting, you are so inviting
Как же это волнующе, ты так манишь,
Resting in my arms
В моих руках покоишься,
Thrill to the magic, the magic of your charms
Трепещу от волшебства, волшебства твоих чар.
You beside me here beneath the blue
Ты рядом здесь, под синевой небес,
My dream of love is coming true
Моя мечта о любви сбывается,
Within our desert Caravan
В нашем караване средь пустынных мест.
This is so exciting, you are so inviting
Как же это волнующе, ты так манишь,
Resting in my arms
В моих руках покоишься,
Thrill to the magic, the magic of your charms
Трепещу от волшебства, волшебства твоих чар.
Night and stars above that shine so bright
Ночь, а над ней звёзды ясные сияют,
The mystery of their fading light
В их угасающем мерцаньи тайна есть,
That shines upon our Caravan
Что освещает наш караван.
That shines upon our Caravan
Что освещает наш караван.
Oooh
О-о-о
Ооох. Эхооо.
7. Но, кажется, всё ещё круче и масштабнее
Вовремя заданный на занятии вопрос про евангельские слова Христа о прохождении сквозь игольное ушко, приоткрыл ещё один - надвременной - смысл.
Игольные уши - это одни из врат Иерусалима, святого города. Чтобы пройти через них, нужно не только ездоку спешиться, но и снять с верблюда всю поклажу, а само животное поставить на колени. В священный город можно войти, только сбросив и оставив всё лишнее, всё богатство мудрований, смирив и поставив на колени упрямую страстную плоть, склонив покаянно горделивую выю. Узок путь, ведущий в жизнь, ко спасению, и не многие находят его.
Но широки врата, ведущие в погибель. Лежащая на земле одалискаДамаск противопоставлена святому Небесному Иерусалиму. В Дамаск с лёгкостью проникает целый караван (по-английски “train”). И завлекательные небоскрёбы плотских удовольствий и книжных мудрований приводят к тому, что вавилонская блудница подменяет собой святыню.
8. Останется ли “поздний ездок”, “гость ночной” рабом подземелья?
Совершит ли ещё одну “роковую ошибку”, рванув из Гарлема американского в Хаарлем голландский (со своей древнейшей ж/д станцией)? Будет ли нестись навстречу суду в лице соблазнённой и погубленной донны Анны? Или всё-таки сможет подмять под себя чёрта подобно Вакуле?
9. Всё же “непонятно, кому эту розу в бокале”, или...
Что-то хрупкое, срезанное и оставленное. Роза здесь ещё и символ распятого Господа. Доступен ли Спаситель “позднему ездоку”? Возможно ли спасение “гостю ночному”, сбежавшему от “женщины-ошибки”? Добавим строчки из кружковского “Вдогон её улыбке”: “Должно быть, наша связь - ошибка, / И этот мир - ошибка тоже”. Кто повредил? Кому исправлять?
А скорее, лучше ещё Блока:
В ресторане
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
И скрипки, и соблазн, и цыганка, и визг...
10. “Бродячая хриплая скрипка” откуда забрела?
Шаги Командора - “словно хриплый бой ночных часов”, отбивающих мгновения перед смертью.
Скрипка - звуки сабвея, в которых различимы “когтем по форточке скрежет”, “убийца скрипит по ступеням”, “взвизгнувший тормоз, треснувший выхлоп”. Скрипка - звуки погони, голос совести (“чего тебе надобно, старче”).
В последних главах седьмой части “Анны Карениной” героиня видит кошмар, который повторяется и не выходит из головы. Потом Анна едет в поезде, она раздражительна, почти безумна… Выходит из поезда, она оглушена множеством вокзальных звуков: звонки, болтовня, смех, крик и шум толпы… Страшный сон становится реальностью, в которой Анна, несмотря на “Боже мой, куда мне” и крестное знамение, бросается под колёса товарного поезда, успевает одуматься, но не успевает выбраться и тогда произносит перед смертью: “Господи, прости мне всё”.
11. Лишь бы герою стихотворения не отмахнуться от совести совсем,
лишь бы интеллигентски не заменить голос и муки этой совести на культурный выхлоп, выбрав вместо раскаяния, вырывающего из когтей адской подземки, умилительно-успокоительные звуки какого-нибудь изысканного бродвейского затормаживающего антидепрессанта типа мюзикла “Скрипач на крыше”, лишь бы в безумии не кинуться под нью-йоркский трейн.
И вроде звуки совести затихают, но первая слезинка из вскрытой перловицы уже появилась, а эхо вот-вот возвратит весь пережитый ужас в объёмах каравана подобно тому, как поезд вновь полетит в недра метро.
Неужели это “смертный час” и настигла дона Хуана кара?