«Невидимая опасность на трассе. История, которая могла закончиться катастрофой»
Этой ночью на одной из трасс Брянской области наш мобильный пункт тестирования стал свидетелем сцены, которая, увы, слишком типична. К девушке, ожидавшей клиентов, резко подъехала машина. Из нее выскочил мужчина, началась свалка, попытка силой затолкать ее в салон... К счастью, наша бригада была рядом, и ситуация не перешла в фазу необратимого насилия.
Но эта история — лишь верхушка айсберга. За каждым таким эпизодом на «обочине» жизни кроется целая цепь рисков, которые ложатся тяжелым грузом на все наше общество.
Мужчина в той машине был агрессивен, неадекватен. Почему? Алкоголь? Наркотики? Психическое расстройство? Мы не знаем. Но такое поведение — яркий маркер социально опасного состояния. А это значит — высокий риск наличия ВИЧ-инфекции и других заболеваний, передающихся половым путем. В таком состоянии человек не думает о безопасности — ни своей, ни чужой.
Девушка, оказывающая секс-услуги, — в одной из самых уязвимых групп. Частая смена половых партнеров, давление, невозможность настоять на защите, употребление психоактивных веществ, для «работы» — все это бьет в одну точку: риск заражения.
Цепь. История, которая началась на лесной дороге под Брянском
Вы думаете, что ВИЧ — это где-то далеко? В столичных клубах или среди «конченых» людей? Нет. Его семена падают в самую благодатную почву — отчаяние, незнание и страх. И прорастают чудовищным урожаем, который пожинают невинные. Это история-цепь. Одно звено тянет за собой другое. История, которую нам рассказала в нашем кабинете одна женщина. Назовем ее Светлана.
Побег.
Они любили друг друга, а родители были против. Маленькая деревня под Трубчевском, где все решают сплетни. Он — Андрей, она — Катя. Ночью, в ливень, сбежали. Думали, это романтика. Думали, главное — быть вместе. Лесная дорога, промокшие , от ливня насквозь, страх. И та самая избушка, где они искали укрытия. Там их уже ждали. Не призраки, а те, кто пострашнее — сбежавшие из колонии отпетые головорезы. О том, что было там, Катя не рассказывала никогда. Только сжимала кулаки, когда вспоминала. Известно, что бандиты были вооружены, дерзки, и когда их накрыла засада, завязалась перестрелка. Главаря застрелил прапорщик, получивший ранение в плечо. Андрея нашли с ножевым ранением в живот, но живым. Катя была в шоке, но цела. Казалось, самое страшное позади. Они выжили.
Но шок, боль, чувство грязного унижения не отпускали. Андрей после больницы был другим. Замкнутым, злым на весь мир. «Чтобы забыться», — говорил он. Сначала пил. Потом в его компании появился «легкий» способ — ширкаться. Одна доза, вторая… Он тащил за собой Катю: «Со мной же не страшно? Мы же одна кровиночка». Так они стали теми самыми наркоманами с трассы. Игла, которую не стерилизуют, которую передают по кругу, как братскую кружку, — самый короткий путь в ад. Через полгода их «команды» у Андрея и Кати диагностировали ВИЧ. Они даже не удивились. Как будто ждали.
Но жизнь, вопреки всему, шла. Расписались. Родились дети — сначала сын у Андрея и Кати, потом дочь. Жены? Да, они женились. Но не друг на друге. Запутанные, больные связи, где люди живут вместе, потому что больше некуда и потому что «он свой». Их жены не знали. Или делали вид, что не знают. Дети рождались уже с диагнозом. Это не всегда происходит, но в их случае — произошло. Цепь потянулась дальше: от мужчины, подцепившего заразу в грязном притоне, к жене, которая верила, что он просто «загулял», и к младенцу, который видит этот мир сквозь стекло инфекционного бокса.
Денег на дозы нужно все больше. Андрей пошел на «дело» и сел. Катя, чтобы прокормить детей и свою зависимость, вышла на трассу. Ту самую, где когда-то патрулировали наш мобильный пункт. Она стала той самой «проституткой», которую хотят силой затолкать в машину. Но ее опасность не только в этом. Ее опасность — невидима. Она в ее крови. Она берет деньги с мужчин, которые потом едут домой, в Брянск, Клинцы, Новозыбков — к своим семьям. И цепь расходится кругами, как от камня, брошенного в воду нашего региона.
Одна из их жен, Наташа, пришла к нам с сыном. Мальчик постоянно болел. Наташа сама была как тень. Узнала про диагноз мужа случайно, нашла справку. Сдала анализы. Положительные. И у нее, и у ребенка. В тот момент в ее глазах не было даже отчаяния. Была пустота. «За что?» — единственное, что она могла прошептать. А цепь? Она не прервалась. Ее муж, брат Андрея, теперь в розыске за распространение наркотиков. Катя пропала. Говорят, ее видели в притоне, который потом разгромили, и где нашли шприцы с кровью, зараженной гепатитом С и ВИЧ.
Эта история — не сценарий. Это пазл, собранный из реальных случаев, которые происходят здесь, в Брянской области. За каждым статистическим случаем ВИЧ+ стоит такая цепь: побег от проблем → насилие → наркотики как ложное спасение → трасса → невинные жены и дети.
Вывод здесь один, и он жесток в своей простоте:
Ваша личная трагедия, ваше отчаяние, ваш «один раз» — никогда не остаются только вашими. Они превращаются в вирус, который бьет по самым слабым. По детям. По будущему.
Дорога в никуда
Девяностые. Время, которое сломало много судеб. Время, где между надеждой и пропастью не было почти ничего.
Они сбежали из своей деревни под Унечей ночью, в проливной осенний дождь. Родители были против, а они – Серега и Лена – верили, что их любовь сильнее всяких запретов. Взяв рюкзак с бутербродами и сменой белья, они вышли на разбитую лесную дорогу. Гроза, темнота, страх – все казалось романтичным и важным.
К утру, промокшие и выбившиеся из сил, они увидели полуразрушенную лесную избушку. Спасение. Но дверь открылась не на их стук. На пороге стоял мужик с пустыми, холодными глазами и татуировкой «полосатой» жизни на шее. Из темноты за ним наблюдали другие такие же. Сбежавшие. Те, кому терять было нечего.
Что было дальше, Лена старалась вычеркнуть из памяти. Крик, грубые руки, запах махорки и пота. Серегу, пытавшегося заслонить ее, повалили на пол, и все смешалось в кровавом кошмаре. Потом – выстрелы на рассвете. Прибывший наряд милиции. Перестрелка. Главаря банды пристрелил молодой прапорщик, сам получив пулю в ногу. Остальные, ошалевшие, сдались.
Лена в ужасе обнимала Серегу. Он был жив. Жив! Ножевое ранение в бок, сломанное ребро, синяки. Но жив. Они выжили. Казалось, самое страшное позади.
Только самое страшное всегда впереди. Оно не приходит с ножами и автоматами. Оно приползает позже, когда кажется, что жизнь понемногу налаживается.
Боль, унижение и страх не ушли. Они гноились внутри. Серега, прежде веселый парень, стал замкнутым и злым. «Забыться» – стало его главным словом. Сначала пил горькую. Потом в их захолустном поселке появился «черный» – дешевый героин с привокзальных развалов. «Один раз, просто попробовать, чтобы отпустило». Потом еще раз. Потом уже не для кайфа, а чтобы просто не сойти с ума от ломки.
Он потянул за собой Лену. «Со мной не страшно? Мы же одна кровь». И она, чтобы быть рядом, чтобы не потерять его окончательно, взяла в руки шприц. Игла, которую грели на огне зажигалки, которую передавали по кругу в темной квартирке на пятерых, стала их общим ритуалом. В этом кругу был и старший брат Сереги, Витя, и его девушка.
О ВИЧе тогда почти не говорили. Это было какое-то далекое, «столичное» слово. Гепатит называли «желтухой» и многие верили, что это лечится травами. Пока не стало поздно.
Болезнь пришла тихо. Сначала просто вечная усталость, будто грипп. Потом Витя слег с пневмонией, от которой не помогали обычные таблетки. В больнице, куда его забрали с температурой под сорок, и взяли анализы. Результат был как приговор: ВИЧ. У его беременной девушки – тот же диагноз. У Сереги и Лены – тот же.
Но жизнь, абсурдная и жестокая, диктовала свое. Они поженились. Потом женился Витя. Дети рождались уже обреченными, получая вирус от матерей. Жили в страшной лжи, в страхе, что соседи узнают. Денег на «дозы» нужно было все больше. Серега и Витя пошли на «дело» – украли цветмет с завода. Вите дали условно, Серега сел.
А женщины остались. С детьми. С болезнью. С отчаянием. И с единственным «работающим» способом выжить и добыть денег на лекарства (которые тогда были дико дороги) и на ту самую «дозу», без которой уже не могло существовать тело.
Лена вышла на трассу. Ту самую, федеральную, где фуры несутся с воем в ночи. Стояла там, где и другие такие же потерянные девушки. Клиенты были разные: дальнобойщики, местные мужики после зарплаты, странные типы с горящими глазами. Риск был частью работы. Однажды к ней подъехал парень на раздолбанной «девятке». Вышел, схватил за руку, потащил в салон. В его глазах был тот же дикий, животный ужас и злоба, что когда-то в глазах тех бандитов в лесной избушке. Она вырвалась, порвала колготки, убежала в темноту. Но это был не самый страшный враг.
Самый страшный враг был внутри. Невидимый. Он жил в ее крови. И когда очередной клиент, заплатив, уезжал домой в свой чистый, благополучный Брянск или Клинцы, цепочка не рвалась. Она тянулась дальше – к его жене, которую он, возможно, любил. К их детям, которых они планировали отдать в школу и на танцы.
Однажды в инфекционную больницу, где лежал ее сынишка, привезли женщину с острым гепатитом. Лена узнала в ней жену Вити, Наталью. Та лежала, отвернувшись к стенке, и тихо плакала. Ее сын, племянник Лены, умер в полгода. Свою дочь Лена хоронила в два года. Просто перестала дышать во сне.
Лена смотрела в грязное больничное окно на хмурое небо над Брянщиной и не могла понять, где тот поворот, та самая развилка на лесной дороге, после которой все пошло под откос. Тот побег от родительского запрета? Та избушка? Первый шприц? Первый выход на трассу? Казалось, что не было этого поворота. Была лишь скользкая, мокрая дорога в никуда, на которую они ступили тогда, в ливень, держась за руки и думая, что идут навстречу любви и свободе.
Они выжили тогда, в лесу. Но умерли позже. Медленно. Страшно. Забрав с собой в небытие тех, кто даже не подозревал об их существовании.
Их история – не уникальна. Таких историй в лихие 90-е, да и позже, было тысячи. Они разворачивались на темных трассах, в грязных подъездах, в убогих квартирах-«малинах». Это история о том, как одно необдуманное решение, одна попытка сбежать от проблем в иллюзию забвения, запускает цепную реакцию горя. Горе это никогда не остается личным. Оно, как вирус, находит самые незащищенные мишени.
И заставляет задуматься: а там, на той развилке вашей жизни, куда ведет ваша дорога?
Отблеск на асфальте
Декабрь 1993 года. Брянск. Завод «Арсенал» месяцами не платил зарплату, выдавая вместо денег чугунные кастрюли и наборы гаечных ключей. В «чёрных» обменниках на Московском проспекте за доллары давали миллионы купонами, а в магазинах на полках стояли только уксус, спички и банки с морской капустой.
Ира работала инженером на том самом заводе. Её муж, Коля, токарь-универсал шестого разряда, после третьего сокращения запил. Не злобно, а тихо, с отчаянием. Они жили в хрущёвке с пятилетней дочкой и матерью Иры, у которой после инфаркта отнялась правая сторона. Денег не было. Совсем. На столе – макароны да картошка. За лекарства для бабушки Ира отнесла в комиссионку своё единственное приданое – норковую шапку и серебряный сервиз.
На работе подруга шепнула: «Ир, есть вариант. Не для слабонервных, но деньги реальные. Один знакомый «челнок» из Польши везёт товар, ему нужно встретить фуру на границе в Новых Юрковичах, помочь с бумагами и сопроводить до склада. А там… нужно «уговорить» таможенника, который слишком много хочет. Ты же красивая, умная, поговоришь. За ночь – полтора миллиона». Полтора миллиона! Это лекарства, еда, долги. Это жизнь.
Ира поехала. «Уговоры» в кабинете начальника смены на маленьком погранпереходе оказались не разговором. Грубые руки, запах перегара и махорки, унизительный торг. Она вышла на рассвете, сжимая в кулаке пачку
купюр, чувствуя себя грязной и разбитой. Но дома ее ждала дочка, которая хотела есть, и мама, которой были нужны таблетки. Это был не выбор. Это была необходимость.
Так появился «выход». Разовый, как она думала. Потом был «бизнесмен» из Смоленска, которому нужна была «сопровождающая» на три дня в командировку. Потом – «охранник» авторынка, любивший поговорить с «интеллигентной дамочкой». Она не стояла на трассе. Её круг – гостиничные номера, кабинеты, съёмные квартиры. Это называлось «по знакомству», но суть была одна: обмен тела на ресурсы в мире, где все рухнуло. Она ненавидела себя каждую секунду, но входила в роль. Потому что за спиной – больная мать, спивающийся муж и глаза ребёнка.
Спустя год, в разгар очередного «валютного» кризиса, она слегла с температурой. Думала – грипп, стресс. Врач в поликлинике, взглянув на анализы, помрачнел и отправил на дополнительные, в какой-то особый кабинет. Там, в облезлом здании на окраине, ей тихо сказали: «ВИЧ. Скорее всего, давно. От кого – сказать можете?»
Мир не рухнул. Он и так уже лежал в руинах. Он просто покрылся холодком безнадёжности. Муж, узнав (а она не смогла молчать, когда он в пьяной ярости полез целоваться), назвал её шлюхой и выгнал. Мать перевезла к себе сестра. С дочкой пришлось отдать его родителям в деревню, соврав, что уезжает на вахту. Теперь она была одна. Совершенно одна. И смертельно больна.
Алкоголь? Она пробовала. Горькая водка из гранёного стакана в пустой квартире лишь усиливала тошноту. Наркотики? Её «клиент» как-то предложил «порошок для смелости». От одного взгляда на его пустые глаза стало так страшно, что она отказалась. Это был не выход. Это была прямая дорога в могилу, причём гораздо быстрее, чем вирус.
Однажды, уже получая свои первые бесплатные таблетки в том самом облезлом здании (их только начинали завозить по гуманитарной помощи), она увидела в коридоре плакат. Кривой, отпечатанный на матричном принтере: «Группа взаимопомощи. Вторник, 18:00». Ни адреса, ни телефона. Просто – группа.
Она пришла. В полуподвальном помещении, пахнущем сыростью и чаем, сидело человек десять. Разные. Бывшая медсестра, заразившаяся от мужа-наркомана. Парень, получивший вирус при переливании крови после аварии. Пожилая женщина. Они не говорили о болезни. Они говорили о жизни. Как выжить. Как найти работу, где не спросят справку. Как не сойти с ума от одиночества. Как бороться за своего ребёнка. Там не было жалости. Было понимание. И суровая, каменная солидарность обречённых, которые решили не сдаваться.
Ира нашла там силу. Не надежду – на надежду сил уже не было. А яростную, злую силу бороться. Она, с её техническим образованием, стала помогать вести архивы для этой группы. Потом – звонить таким же потерянным, которых находили врачи. Её голос, спокойный и усталый, говорил в трубку: «Я понимаю. Вы не одни. Приходите».
Она забрала дочь. Не без бою, с помощью юриста, которого нашла через ту же группу. Она выучилась на компьютерные курсы, которые только появились. Работала ночами, наборщиком текстов, потом бухгалтером на дому. Это был каторжный труд. Таблетки имели жуткие побочки, деньги уходили на врачей и еду. Но она больше не продавала себя. Она продавала свой ум и упрямство.
Её дочь выросла. Здоровой. Ира дожила до того дня, когда терапия стала современной и доступной. Она видела, как её знакомые по группе, которых хоронили в девяностых и нулевых пачками, перестали умирать. Они просто жили. С болезнью, да. Со спидом, да. Но жили.
Однажды летним вечером она шла с дочерью по Московскому проспекту. Тот самый «чёрный» обменник давно стал банком. В витринах сияли телефоны и красивая одежда. Дочь, уже студентка, что-то весело рассказывала. Ира смотрела на асфальт, по которому двадцать лет назад шла, сжав в кулаке миллионы «купонами», чувствуя себя трупом.
На асфальте лежала осколком разбитой бутылки цветное стеклышко. Солнце, садящееся за крышами, ударило в него, и оно вспыхнуло коротким, ярким, ослепительным отблеском. Не бриллиантом. Не золотом. Просто осколком, который нашёл свой угол и на миг засиял изо всех сил.
Выход есть. Он никогда не бывает лёгким и красивым. Чаще всего он похож на этот осколок – острый, неудобный, собранный из того, что осталось. Он – в том, чтобы не пить яд забвения, даже если он рядом. В том, чтобы искать руку не в кошельке клиента, а в тёмном коридоре группы взаимопомощи. В том, чтобы бороться за каждый новый день не из страха смерти, а из яростного, упрямого желания увидеть, как этот осколок твоей сломанной жизни когда-нибудь, на мгновение, даст отблеск. И этот отблеск будет твоей маленькой, выстраданной победой.
Рассказ первый: Бартер
Серега не верил в политику. Он верил в станок. В тяжелый, масляный, верный «ДИП-500», который фрезеровал детали с точностью до микрона. Он был лучшим на заводе «БМЗ» в Бежице. А потом в 1992-м завод встал. Сначала на месяц. Потом на два. Потом – навсегда.
Зарплату выдавали: три банки тушенки «Венгерская», две пары китайских носков и кассетный магнитофон «Весна-202», который сразу сломался. Жена, Катя, плакала на кухне. Двухгодовалый сын просил молока, которого не было.
На рынке, где раньше торговали овощами, теперь шла настоящая война. Чеченцы с золотыми зубами продавали «фирму» — поддельные джинсы и дублёнки. Местные пацаны сгрудились у лотков с палёной водкой в пластиковых бутылках. Серега, сжимая в кармане последние три тысячи рублей (на которые месяц назад можно было купить ботинки, а сейчас – пачку сигарет), чувствовал себя чужим.
Тут его окликнул Санёк, одноклассник, бывший КВНщик, а теперь – «предприниматель».
— Серег, ты ж руки-то золотые! Токарей сейчас днём с огнём. У меня тут кое-что есть…
«Кое-что» оказалось в гараже. Станок, но не фрезерный. Пресс для таблеток. Санёк, нервно куря, объяснял: «Нужно подварить, настроить. Дело на два дня. Оплата – натурой».
На следующий день Серега принёс домой две коробки. В одной – макароны, гречка, тушёнка, сахар. Настоящая еда. Вторая была меньше. Катя открыла её и ахнула: внутри лежали женские сапоги на меху, её размера, и детские валенки. Это был бартер. Его мастерство на жизнь для семьи. Он чувствовал себя добытчиком. Героем.
Но «кое-что» у Санька появлялось всё чаще. Развалюха-станок для штамповки каких-то крышек. Потом – автоген для резки металла. А потом – ящик с медицинскими шприцами, одноразовыми, в стерильной упаковке. «Их нужно перепаковать, брак устранить. Партия большая».
Работали в том же гараже, ночью, при коптилке. Санёк был на взводе, постоянно курил и прислушивался к звукам с улицы. Серега молча собирал шприцы. Его пальцы, привыкшие к точности, дрожали. Он понимал. Понимал всё. Эти шприцы уйдут не в больницы. Они уйдут туда, где «косяки», «раскомандировки», в подвалы и на чердаки. И заработают на них другие Сани, а заплатят за них… ну, те, кто купит.
Он взял плату. Два мешка картошки, банка мёда, пачка денег, которая через неделю обесценилась. И чувство, что его руки, эти «золотые руки», теперь в чём-то страшном замешаны.
Через полгода у него случился аппендицит. В полуразрушенной больнице, в палате на десять человек, медсестра, худая как тень, принесла на тарелке один-единственный шприц в прозрачной упаковке. Он лежал на краю тарелки, и на нём был маленький, почти невидимый дефект у основания поршня. Тот самый дефект, который Серега ночью в гараже считал несущественным и оставлял.
Он смотрел на этот шприц, пока медсестра набирала из ампулы лекарство. Его охватил леденящий, животный ужас. Не за себя. Он-то видел, откуда этот инструмент. А сколько их уже ушло? И в чьи руки? В руки таких же, как он, отцов семейств, которые хотели «забыться»? В руки мальчишек, которые «балуются»? Цепочка была ясна и ужасна. Его голод, его отчаяние, его желание накормить семью… оно могло сейчас убить кого-то другого.
— Сестра, — сипло сказал он. — Возьмите другой. Пожалуйста. Любой. Я… я заплачу.
Медсестра посмотрела на него с удивлением и усталой злостью.
— Других нет. Или этим, или никак.
Укол был болезненным. Серега закрыл глаза. Внутри у него что-то сломалось окончательно. Он понял, что в мире, где всё продаётся и покупается, где станки меняют на сапоги, а совесть – на банку тушёнки, есть вещи, которые в бартер пускать нельзя. Потому что цена – не в деньгах. Цена – в чужой, незнакомой жизни, которая может оборваться из-за твоего голодного решения.
После больницы он пошёл в ПТУ, к своему старому мастеру. Сказал: «Возьмите меня преподавателем. За еду. Научите ребят хоть чему-нибудь настоящему». Он больше никогда не заходил в гараж к Саньку. А сыну свои «золотые руки» он позже передал. Но вместе с ними передал и главный урок: есть сделки, после которых руки уже не отмоешь.
Рассказ второй: Контора
Лариса Ивановна никогда не думала, что станет «крышей». Она была бухгалтером, главным, на мебельной фабрике «Рассвет». Аккуратной, педантичной, знающей каждую копейку в обороте. А потом фабрику приватизировали. Новый директор, молодой, в кожанке, сказал: «Лариса Ивановна, вы – наш золотой фонд. Будете вести все расчёты новой… конторы».
«Контора» помещалась в двух комнатах бывшего детсада. В одной стояли три компьютера и сейф. В другой – стол для переговоров и огромный аквариум с пираньями, которых кормил здоровенный парень по кличке Бык. Контора занималась «экспортом леса». Лариса Ивановна видела накладные на берёзовый кругляк, который якобы шёл в Финляндию. Но по её цифрам, объём проданного леса в три раза превышал все разрешённые к вырубке площади в области. А деньги текли рекой. Наличными, в чемоданах.
Она сидела за своим столом и сводила дебет с кредитом в этом сюрреалистическом балансе. Зарплату ей платили долларами, в конверте. Этих денег хватало, чтобы отправить сына учиться в Питер, купить лекарства престарелой матери и не смотреть на ценники в магазине. Она оправдывала себя: она же просто считает. Она не рубит лес. Не даёт взятки. Она – специалист.
Однажды вечером в контору привели парнишку. Лет восемнадцати, испуганного, с разбитым лицом. Это был сын лесника из Навлинского района, который «не договорился». Бык и директор увели его в комнату с пираньями. Дверь не закрыли до конца. Лариса Ивановна слышала приглушённые голоса, потом – удар, стон, звук падающего тела. И тихий, деловой голос директора: «…чтоб другим неповадно было. И чтоб папаша твой понял, с кем имеет дело».
Она не видела, что было дальше. Она сидела, уставившись в экран монитора, где рябили цифры. Но цифры вдруг потеряли всякий смысл. Они были не отражением хозяйственной деятельности, а следами чего-то грязного и кровавого. Каждый доллар в её конверте, каждая банка дорогого кофе на её столе, каждое платье, купленное для сына… всё это было оплачено этим стоном за стеной. И страхом этого мальчишки. И слезами его матери где-то там, в навлинской деревне.
В ту ночь она не спала. Она представляла, как её собственный сын, такой же молодой, мог бы оказаться на месте того парня. Запросто. Если бы встал не на ту дорогу или просто попал под горячую руку.
На следующий день она не пошла на работу. Сказалась больной. Пролежала три дня, глядя в потолок. Потом пришла, собрала свои вещи в картонную коробку: калькулятор, папку с личными записями, фотографию сына со стола.
— Ухожу, — сказала она директору.
Тот усмехнулся, развалившись в кресле:
— Куда, Лариса Ивановна? На пенсию? Или на мебельную фабрику, где спички в зарплату дают? Одумайтесь. Вы здесь нужны.
— Я больше не могу, — тихо сказала она.
— А сын в Питере? Мать? — его голос стал холодным. — Кто их содержать будет? Ваша совесть?
Она посмотрела на аквариум. Пираньи неподвижно висели в воде.
— Я найду способ, — сказала она и вышла.
Она не нашла работу бухгалтером. Кто бы взял женщину под пятьдесят в те годы? Она мыла полы в магазине. Потом стала кассиром в ларьке. Жили бедно. Сын перевёлся на заочное и подрабатывал. Но по ночам она могла спать.
Она поняла тогда простую и страшную истину перестроечных лет: новое «благополучие» часто строилось на чьём-то сломанном хребте. И можно было закрывать на это глаза, пока угроза не становилась осязаемой. Пока не начинала пахнуть не чернилами от принтера, а кровью и страхом. Выход был только один: отрезать себя от этого источника «стабильности», даже если это означало шаг в пустоту, в ту самую нищету, от которой когда-то бежала.
Это был не героизм. Это был инстинкт самосохранения души. Потому что можно потерять многое, но если теряешь возможность смотреть в глаза своему ребёнку без стыда – теряешь всё. А свою пенсию, маленькую и скромную, она получала с чувством, что она чистая. Выстраданная. И в этом была её главная победа над теми лихими годами.