Как человек, прошедший плен и ад, стал главным интеллигентом советского экрана и голосом самой совести.
Если Андрей Миронов был Моцартом — лёгким, солнечным, виртуозным, то Иннокентий Смоктуновский был Достоевским советского кинематографа. Его герои не пели и не танцевали. Они молчали, страдали, думали. Их главное действие происходило не во вне, а внутри — в титанической работе духа. Он принес на экран ту самую «прекрасную болезнь» — гипертрофированную совесть, и сделал её эстетическим явлением. А за этим стояла биография, которую не нужно было сочинять — её хватило бы на десять жизней и которую он носил в себе, как запечатанный свинец.
Сибирь, война, плен. Университеты жестокости.
Его путь в искусство начался не в Щукинском или Щепкинском училищах. Он начался в 1943 году, когда 17-летний Кеша Смоктунович (настоящая фамилия) бежал из немецкого плена. Он чудом избежал расстрела, был освобождён, воевал дальше, дошёл до Берлина. И на всю жизнь сохранил в глазах ту самую пограничную ясность человека, видевшего смерть в упор и знающего цену каждой секунде жизни. После войны он поступил в студию при Красноярском драмтеатре, но главными его университетами были не лекции, а лагерная пыль, страх и чудовищный опыт выживания. Он пришел в актёрскую профессию не для славы. Для него это было спасением, единственной возможностью высказать ту бездну, что копилась внутри.
Мышкин, который изменил всё.
Долгие годы он был незаметным провинциальным актёром, перебивавшимся на эпизодах. Всё изменила сцена. Роль князя Мышкина в постановке Георгия Товстоногова в БДТ в 1957 году стала взрывом. Его «Идиот» был не слащавым юродивым, а человеком, сошедшим с небес в ад земных страстей. Он был хрупким, как стекло, и при этом невероятно сильным — силой своего сострадания. Это был не психологический портрет, а экзистенциальное явление. После этого о нём заговорили.
Гамлет, который говорил с Богом.
Но настоящая всенародная слава пришла с «Гамлетом» Козинцева (1964). Его принц датский был не рефлексирующим романтиком, а современным интеллектуалом, загнанным в угол системой лжи. Он не кричал «Быть или не быть?» на весь мир. Он шептал это, как самую страшную тайну, разговор с самим Богом. Его Гамлет носил в себе ту самую военную выправку и усталость — он был солдатом, ведущим свою последнюю, безнадёжную битву за правду. В этом образе Смоктуновский сформулировал главную тему своего творчества и, по сути, целого поколения: как сохранить человека в бесчеловечных обстоятельствах.
Лицо, в котором жила мысль.
У него было неактёрское лицо. Неровное, асимметричное, с пронзительным, «нездешним» взглядом. Но когда камера крупно ловила его, это лицо становилось вселенной. Каждая морщина, каждый нерв играли. Он мог одним взглядом передать целую трагедию («Девять дней одного года»), ледяную иронию («Берегись автомобиля») или святость простого человека («Дядя Ваня»). Он доказал, что главный инструмент актёра — не тело, а мысль. Его герои думали на экране, и зритель думал вместе с ними.
Жизнь после славы: Тихий гений.
Вне съёмочной площадки он был человеком предельно закрытым, немного странным, с чудачествами аристократа духа. Не любил светских раутов, жил скромно, увлекался рыбалкой — тем единственным занятием, где можно было молчать. Слава его тяготила. Он носил её так же, как носил свои военные травмы, — молча и с достоинством. Он не был «звездой», он был посланцем. Посланцем той самой другой, настоящей России — совестливой, страдающей, мыслящей.
Про что он на самом деле?
Смоктуновский не играл характеры. Он играл состояния духа. Чиковатость Юрия Деточкина, гениальная рассеянность академика Кулика, усталая мудрость Астрова — все это были грани одного: человека, который слишком много видит и чувствует, чтобы быть счастливым. Его творчество стало терапией для целой страны, пережившей террор и войну. Он дал ей не героев, а свидетелей. И в этом была его главная миссия.
Он умер в 1994 году, пережив страну, которой служил. Но его Гамлет, его Мышкин, его Деточкин остались. Они остались как напоминание о том, что есть иная система координат — не карьерных высот и громких слов, а тихой, неуступчивой внутренней правды. Он вышел из лагерной пыли, чтобы стать принцем советского экрана. И доказал, что самое большое достоинство — это не броская красота, а красота достоинства, выстраданного и выкованного в аду.