Вселенская катастрофа, обрушившаяся на нашу семью, началась с помады. Не с какой-нибудь скромной гигиенички «Морозко» за полсотни рублей, а с моей гордости – матовой, винного оттенка, от кутюрного французского бренда, приобретенной на премиальные, сумма которых неприлично велика для упоминания в приличном обществе.
В тот вечер я готовилась блистать на корпоративе. Собранная прическа, боевой настрой… Открываю косметичку, предвкушая прикосновение моего «бордового сокровища»… и столбенею.
Футляр, словно облепленный патокой, липнет к пальцам. Снимаю крышку. Вместо идеально очерченного стика, устремленного ввысь, меня встречает сплющенное, изувеченное месиво, размазанное по граням футляра. Будто этой помадой не губы красили, а замазывали трещины на асфальте после танковых баталий.
Днем ранее я, словно предчувствуя неладное, заметила странную легкость в моем люксовом тональном креме, использованном от силы пару раз. А веерная кисточка новой туши оказалась предательски склеенной в комки, словно ее яростно терзали туда-сюда, нагнетая воздух в недра упаковки.
Следствие оказалось молниеносным. Три минуты спустя я уже стояла в дверях комнаты одиннадцатилетней дочери Алины. Она, склонившись над учебником, делала вид, что поглощена математикой. Но стоило мне переступить порог, как она судорожно отвернулась, пряча лицо за ладонью.
— Алина, обернись, — приказала я тоном, не терпящим возражений.
— Мам, я занята, у меня контрольная на носу…
— Обернись немедленно.
С глубоким, трагическим вздохом Алина медленно развернулась ко мне лицом.
Картина открылась трагикомичная. Бордовая помада была размазана по ее детскому лицу так, словно она пыталась съесть клубничное варенье без ложки, уткнувшись в банку рылом. Ресницы, густо накрашенные в пять слоев, склеились и топорщились, напоминая лапки каких-то мутировавших пауков-переростков. А щеки… О, эти щеки! Мои дорогущие румяна пылали на них двумя нездоровыми багровыми пятнами, превращая ее в подобие разряженной матрешки.
— И что это значит? — скрестив руки на груди, вопрошаю я. — Ты хоть представляешь, сколько стоит эта помада?!
У Алины предательски задрожала губа, готовая вот-вот пустить слезу.
— Мамочка, прости… Я… я просто хотела попробовать… Девочки в классе снимают видео в соцсетях, они все такие… красивые, а я… Я как серая мышь!
Ее голос сорвался, и она разрыдалась в голос. В этот самый момент моя справедливая ярость вмиг улетучилась. Передо мной стояла не малолетняя вандалка, а запутавшаяся девочка, вступающая в сложный и тернистый период взросления. Ей всего одиннадцать. В крови бушуют гормоны, в классе уже вовсю формируются «королевы красоты», и ей отчаянно хочется примкнуть к этому загадочному миру юных леди.
Я вдруг осознала: ругать - бессмысленно. Запрещать – тем более. Если я сейчас все запрещу, она начнет покупать дешевую, токсичную дрянь в подземном переходе на свои кровные карманные деньги, прятать ее в подъезде, разрисовываться там и зарабатывать себе прыщи и конъюнктивит. Вдобавок, она продолжит тайком таскать мою косметику, но при этом будет изворачиваться и хитрить, как матерый шпион.
— Так, вытри слезы и иди умойся, — вздохнула я, смирившись с неизбежным. — В субботу пойдем в магазин.
— Зачем? — шмыгнула носом Алина, исподлобья глядя на меня. — Ругаться будешь?
— Нет, что ты. Будем выбирать тебе твою собственную косметичку. Чтобы ты не выглядела, как сбежавший из цирка клоун.
В субботу мы, как заговорщики, отправились на «шоппинг для посвященных» и приобрели ей «стартовый набор юной леди». Ничего предосудительного, даю слово! Прозрачный гель для бровей, дабы придать им холеный вид. Легкий BB-крем, чтобы завуалировать первые предательские подростковые высыпания (это был ее пунктик номер один, комплексы цвели буйным цветом). Блеск для губ — нежно-розовый, полупрозрачный, с ароматом летней клубники. И, конечно же, тушь. Коричневую, а не черную, чтобы взгляд был мягче и нежнее.
Алина сияла от счастья, будто выиграла в лотерею миллион. Она прижимала заветный пакет к груди так, словно там покоились бриллианты самой английской короны. Весь вечер она провела у зеркала, с благоговением пробуя гель для бровей и замирая от восторга при виде своего преображенного отражения.
Гром грянул в обычном прозаичном понедельнике.
Мой муж, Олег, человек до мозга костей консервативный. Для него идеал женщины — это невинная дева с «естественной красотой» (он, бедняга, просто не в курсе, каких усилий и вложений стоит эта пресловутая «естественность» у хорошего косметолога). А дети для него –— вообще неприкосновенная святыня, этакое нетронутое царство чистоты и невинности. Дочери в его глазах всегда пять лет, и вплоть до самой свадьбы она должна носить бантики и играть в куклы.
Мы мирно завтракали. Алина вышла к столу, уже собранная в школу. На ней была привычная школьная форма, аккуратный хвостик и… тот восхитительный «макияж без макияжа», которому я ее обучила. Едва тронутые тушью ресницы. Идеально уложенные брови. Невинная капля блеска на губах. Она выглядела свежо, опрятно и мило. Никакой вызывающей размалеванности. Просто и ухоженно.
Олег, погруженный в чтение утренних новостей, поднял голову от яичницы, бросил мимолетный взгляд на дочь и замер, словно его парализовало, с вилкой, застывшей в сантиметре от рта. Его взгляд, как снайперский прицел, сфокусировался на ее лице. Он прищурился, словно разглядывая инопланетное существо.
— Алина, — его голос прозвучал, словно раскат грома, знаменующий приближение бури, — а что это у тебя… на лице?
Дочка, словно ужаленная, вжала голову в плечи.
— Ничего, пап… Просто… крем…
— Какой еще крем?! — Олег вскочил со стула, его глаза метали молнии. — У тебя что, ресницы накрашены?! И губы блестят, как будто ты кусок сала проглотила! Ты… накрасилась?!
— Олег, успокойся, пожалуйста, — попыталась я вмешаться, наливая в чашку обжигающий кофе. — Да, она немного подкрасилась. Ей одиннадцать лет, в конце концов.
— Одиннадцать?! — муж в ярости перевел взгляд на меня, как на главного виновника трагедии. — Именно! Ей всего одиннадцать, Марина! Она же еще ребенок! Пятый класс! Какая, к черту, косметика?! Ты что, хочешь, чтобы она выглядела как… как эти… с трассы?!
— Папа! — воскликнула Алина, и ее глаза вмиг наполнились слезами обиды и унижения.
— Не смей мне «папа» тут! — продолжал бушевать Олег. — Живо марш в ванную и смой с себя всю эту мерзость! Чтобы я больше этого не видел! В школу она собралась… Малолетняя… размалеванная…
— Я не размалеванная вовсе! — выкрикнула Алина, готовая разрыдаться в голос. — У нас все девочки в классе так ходят! Даже больше красятся! А я только тушью!
— Мне глубоко плевать на других девочек! Пусть они хоть татуировки на лбу набивают! Ты — моя дочь! И пока ты живешь в моем доме, ты будешь выглядеть как нормальный человек, а не как разукрашенный клоун из цирка уродов! Марш умываться, я сказал!
Алина, захлебываясь от рыданий, пулей вылетела из кухни и скрылась в ванной. Дверь с грохотом захлопнулась, словно от взрыва гранаты. Зашумела вода, заглушая ее безутешные всхлипывания.
Я, стараясь сохранить хладнокровие, медленно поставила турку на плиту и обернулась к мужу. Внутри меня все клокотало от гнева и возмущения.
— Ты… идиот, Олег? — спросила я почти шепотом, стараясь не повышать голос.
— Это я идиот?! — он все еще не мог успокоиться, продолжая яростно размахивать руками, как сломанный ветряк. — Это ты — мать-кукушка! Сама ей эту гадость накупила, да? Я же прекрасно видел эти пакеты в субботу! Зачем ты портишь ребенка, скажи на милость?! Ты зачем ее взрослишь раньше времени? У нее же кожа испортится, ресницы выпадут! А главное — это просто чертовски вульгарно! Она же еще девочка, а не баба базарная!
— Сядь, — отрезала я, сжимая кулаки от бессильной ярости. — И выслушай меня.
Олег, увидев мой ледяной взгляд, сдался и тяжело опустился на стул. Но продолжал сердито сопеть, как рассерженный ежик, загнанный в угол.
— Во-первых, — начала я, загибая палец, — никогда. Слышишь меня? Никогда в жизни не смей сравнивать свою дочь с женщинами легкого поведения, которые стоят вдоль трассы! Ты сейчас одним своим необдуманным словом растоптал всю ее самооценку. Она всего лишь хотела почувствовать себя красивой, хотела, чтобы ей нравилось собственное отражение в зеркале, а родной и любящий отец обозвал ее уродиной и чуть ли не проституткой. Ты хоть осознаешь, ЧТО ты сейчас натворил?!
Олег открыл рот, собираясь возразить, но я не дала ему и шанса.
— Во-вторых. Она начала таскать мою косметику. Мою дорогую, эксклюзивную косметику для взрослых, Олег! Она умудрилась испортить мне помаду стоимостью в четыре тысячи рублей! Она мазала на себя тональный крем, который категорически не подходит для нежной детской кожи! Если я сейчас все это ей запрещу — она все равно будет делать это тайком! Она будет брать тушь у подружек, которой они красятся все вместе — одной кисточкой на пятерых, и в итоге принесет домой клеща или какую-нибудь жуткую инфекцию глаз! Ты этого хочешь?!
— Но зачем вообще нужно краситься в одиннадцать лет?! — простонал муж, хватаясь за голову. — Мы же в ее возрасте вообще этим не занимались!
— Мы жили в абсолютно другое время, Олег! Сейчас другие стандарты, изменились идеалы и представления о красоте. Дети с утра до вечера сидят в интернете и видят там только бесконечные идеальные, обработанные до блеска картинки. Ты хоть заметил, что у Алины на лбу выскочили прыщи? Она теперь постоянно носит челку, чтобы их хоть как-то скрыть. Она СТЕСНЯЕТСЯ своей внешности! А легкий крем и тушь предают ей хоть немного уверенности в себе. Она идет в школу уже не зажатым и затравленным зверьком, а вполне симпатичной и уверенной в себе девочкой. Что в этом, по-твоему, плохого?!
— Ну… — Олег, казалось, начал постепенно сдавать свои позиции. — Но губы-то зачем?
— Это всего лишь гигиеническая помада с легким розовым оттенком, Олег! Она нужна для того, чтобы у нее не трескались губы на холодном ветру! Там нет ничего «вульгарного». Ты просто увидел, что твоя маленькая девочка начала превращаться в девушку, и сильно перепугался. Ты боишься, что она повзрослеет, что на нее начнут заглядываться мальчики. Но это неизбежно, пойми ты наконец! И твоя задача как отца — не орать, не унижать и не ломать ей самооценку, а наоборот, каждый день говорить ей: "Ты у меня самая красивая!".
В ванной, наконец, стихла вода. Дверь медленно приоткрылась, и Алина, с красным, умытым лицом и заплаканными глазами, бесшумно вышла на кухню. Не говоря ни слова, она взяла свой рюкзак.
— Я в школу, — тихо буркнула она, избегая смотреть на отца. — Я все смыла. Доволен? Теперь я окончательно превратилась в урода.
Она направилась к выходу, сгорбившись, как будто на ее плечах лежал тяжелый мешок с камнями. Всем своим видом она кричала об обиде и унижении.
Олег обреченно посмотрел на нее, потом на меня. Я видела, как в его голове с бешеной скоростью крутятся шестеренки совести и раскаяния. Он словно вспомнил все мои слова про «самооценку» и «женщин с трассы», и ему стало до глубины души стыдно за свою несдержанность. Резко вскочив со стула, он преградил ей путь.
— Алинка, стой.
— Пусти меня, папа, я и так сильно опаздываю.
— Просто подожди немного.
Он, кряхтя, присел перед ней на корточки, чтобы его глаза находились на одном уровне с ее глазами. Бережно взял ее за плечи и посмотрел ей прямо в глаза.
— Дочь… Ты прости меня, дурака старого. Я жутко погорячился и наговорил тебе всяких глупостей. Я просто… ну, старый ворчун и жуткий консерватор. Испугался просто немного.
Алина всхлипнула, недоверчиво глядя на отца.
— Ты для меня всегда будешь самой красивой, — продолжил Олег, неловко подбирая нужные слова. — Даже с этими дурацкими прыщами, даже с чумазым лицом. Я просто никак не могу привыкнуть к тому, что ты уже не маленькая девочка, не моя любимая кнопка, моя малышка с бантиками. А ты вон как вымахала… И эти ресницы… Мне просто нужно к этому привыкнуть.
— Это не просто ресницы, пап! — тихо произнесла она, как будто открывая великий секрет. — Это… ну, чтобы глаза казались больше и выразительнее. Я люблю, когда они такие.
Олег вздохнул, тяжело и безнадежно, смиряясь с неизбежным ходом времени.
— Ладно, так и быть. Мама говорит, что это какая-то специальная детская косметика? Она хоть не вредная?
— Не вредная. Там одни витамины.
— Ну… — он растерянно почесал затылок. — Иди тогда, накрась все как было. Только быстро! А я тебя отвезу в школу на машине, чтобы ты не опоздала.
— Правда?! — глаза Алины распахнулись от радости, как у ребенка, которому пообещали купить гору сладостей. — Значит, можно?!
— Наконец-то уговорила! Только, Алин… Давай, пожалуйста, сегодня без боевой раскраски индейца, хорошо? Сделай немного, чтобы я сразу в обморок не упал. Вот как было в начале - это еще более-менее приемлемо.
Алина радостно взвизгнула, тут же бросила на пол рюкзак и кинулась на шею отцу. — Спасибо тебе огромное, папочка! Ты самый лучший на свете! Я быстро, я всего на одну минутку!
И она, словно ураган, умчалась обратно в свою комнату. Олег, с трудом поднялся с колен, кряхтя и сопя, и посмотрел на меня виноватым взглядом. Вид у него был как у генерала, проигравшего тяжелую битву, но сохранившего при этом честь и достоинство мужественного солдата.
— Ну чего ты на меня так смотришь? — проворчал он, отводя взгляд. — А что мне оставалось делать? Ты же сама говорила: "Права ты, права тысячу раз". Пусть уж лучше красится под нашим бдительным присмотром, чем будет мазаться гуталином в какой-нибудь грязной подворотне. Но, Марин…
— Что такое?
— Если она завтра придет с зелеными волосами или пирсингом в носу — боюсь, я этого просто не выдержу. Меня точно заберут в сумасшедший дом.
— Не переживай ты так. До эпохи зеленых волос и пирсинга у нас в запасе года два. А пока мы с горем пополам осваиваем гель для бровей и блеск для губ.
После того памятного утра, Олег, конечно же, еще долго ворчал и брюзжал. Каждый раз, когда мы шли вместе в магазин, и Алина с головой погружалась в изучение стенда с косметикой, он трагически закатывал глаза под лоб и громко, демонстративно вздыхал: «Ну вот, опять начинается это штукатурное безумие!». Но я прекрасно видела, как он тайком гордится и расплывается в блаженной улыбке, когда его коллеги по работе или старые знакомые говорили при встрече: «Олег Петрович, какая же у вас взрослая и красивая дочь! Просто настоящая юная леди».
И тут Олег, расправляя плечи и сияя от гордости, отвечал им с небрежной скромностью в голосе:
— Да, уж такая уродилась… Вся в мать. Красавица, что тут скажешь.